Подранок

Её серо-зелёные глаза сочувственно на него смотрят…

– Нет-нет. Дальше не ходи. Я сама. Я одна.

– Что я в замызганной куртке? Это не куртуазно?..

Пока поезд не ушёл, Костя тщетно вглядывался в оконце её купе. Оно казалось ему беспощадным. Августа не видела его. Она смотрела в другую сторону. Кого-то долго провожали, обнимались. Какая-то женщина в вагоне, заметив одинокого молодого человека, печально смотревшего на окно, казалось, что-то говорила, даже показывала на него Августе… Поезд тронулся, и франтоватый парень примерно его же возраста, провожавший свою подругу, спрыгнул с поднятой подножки. Константин ещё долго стоял на платформе…

Он любил поезда, и впервые поезд показался ему зелёным удавом, стягивающимся в кольцо у него на шее. Становилось нечем дышать…

Он знал, как ставить силки на разных животных: на горностая, песца, куницу; знал, как выследить и подстрелить утку, а также боровых птиц: глухаря, рябчика, тетерева; знал, где находятся лисьи норы и как себя следует вести вблизи норы; однажды он даже ходил на лося и кабана, мечтал о медвежьей охоте. Каким-то особым, подаренным от природы чутьём он угадывал повадки зверей, предчувствовал их поведение; знал, где и в какое время стоит в ямах сёмга, когда надо идти за ней. Но он не знал, не мог угадать или предвидеть, как быть в сложившейся ситуации… Проводив поезд, он быстро возвращался, хотя спешить не было надобности. Поезд умчался, увозя её за вокзальную пыль, за семафоры, за железнодорожные мосты над путями, ритмично постукивая колёсами, и в первый раз в жизни этот стук был ему неприятен, отдавал какими-то трагическими аккордами траурного марша.

«Ах… Зачем я… Если бы он зашёл в вагон, поставил вещи на полку плацкарты. Только бы увидеть ещё раз его охотничью куртку, его смуглое лицо вполоборота, падающую на лоб прядь волос, этот нос с горбинкой, поправить вечно заломанный воротник, вдохнув его запах – одеколона, сигарет и лесной охоты. Какой он неаккуратный! Всегда раскиданные патроны, острога[7 - острога, или острог, – специальная палка с насаженной на неё перпендикулярно металлической пластиной с длинными зубьями для лучения рыбы.], сигареты. Раздражает, нет, иногда меня просто бесит его отношение к быту, но что бы я делала, если бы он был другим?! Почему он не пошёл в вагон? Потому что я сказала? Такой упрямый всегда, а здесь…» – думала Августа.

Поезд увозил её в другую, московскую, жизнь.

Знакомство

Обратного автобуса в Город уже не было. Костя шёл пешком… Смеркалось. Начиная с середины августа на Севере темнеет рано, кончаются белые ночи; а сейчас уже разгар сентября.

Дорогой он вспоминал, как они познакомились.

В свободное время он подрабатывал извозом на старой, доставшейся ему от дяди «девятке». В тот день ему не везло с пассажирами, и Костя уже хотел было возвращаться, но увидел голосующего солидного мужчину и рядом с ним моложавую красотку с элегантной муфточкой из горностая. Мужчина велел отвезти их на Крымский мост, к Центральному дому художника, и вольготно расположился с дамочкой на заднем сидении.

Что-то странное показалось Косте в их взаимоотношениях, и он, обычно не обращавший внимания на своих пассажиров, стал невольно прислушиваться к их разговору и лишний раз бросать взгляд в зеркало заднего вида. Мужчине на вид было около шестидесяти лет; он обладал холёной внешностью: тщательно уложенные белые, как снег, волосы, очки в тонкой дорогой оправе; гладко выбритый и надушенный; держал себя властно и даже подчёркнуто грубо. Его спутница была печальна, но натянуто улыбалась, явно пересиливая себя.

Когда они подъехали к месту назначения, пассажир протянул Косте мятую пятисотку со словами: «Сдачу оставь себе». Парень успел заметить золотой перстень и обручальное кольцо на его коротких мясистых пальцах. Следом за ним выходила его спутница и, на секунду задержавшись, словно невзначай, бросила мимолётный взгляд на Константина.

«Странная пара», – подумал он, трогаясь с места, и в этот момент наткнулся взглядом на вывеску: «Выставка художников-авангардистов». Словно что-то толкнуло парня: ему нестерпимо захотелось посетить эту выставку. «Хватит с меня на сегодня пассажиров», – решил он, припарковался и пошёл в сторону Дома художника.

Перед выставочным залом выстроилась очередь, змеившаяся длинным хвостом. Повернув голову, Костя увидел пожилого невысокого человека, уверенно направлявшегося к служебному входу, и цокавшую за ним по асфальту женщину и узнал в них недавних своих пассажиров, усмехнулся и стал в конец очереди.

Выставка его приятно удивила: Костя даже не ожидал, что испытает здесь такие эмоции – некоторые картины заряжали своей энергией. Одни сразу впускали его в своё пространство; другие, напротив, заставляли задуматься, но все полотна делились с ним неявной информацией. Особенно впечатлили Константина работы экспрессиониста Анатолия Зверева и грузинской художницы Наны Манджгаладзе. Художница использовала любые материалы: землю, сухую траву, мох, лак, краску. Её композиции удивляли его своей необычностью, психологизмом и полнотой живого непосредственного чувства. Каждая из работ отражала определённый момент, вероятно, из жизни самой художницы, и в то же время воспринималась отвлечённо. Картина «Разлука» привлекла его особенно: на ней были изображены два дерева – одно сломанное. Чувство непоправимости и безнадёжности, заложенное в эту композицию, показалось студенту глубоко созвучным его внутреннему состоянию.

Костя неторопливо ходил по залу, рассматривал работы, подолгу останавливался возле каждой. Художница, женщина средних лет, увидев заинтересовавшегося парня, подошла к нему; разговорились. Костя сказал, что сам увлекается живописью и спросил, продаёт ли она полотна. «Только выставляю. Но вот эту репродукцию я тебе подарю», – она протянула ему красочный морской пейзаж с рубиновым небом и волнами, набегающими на гранатовые валуны, словно противостоящие могучей стихии. Картина была проникнута романтическим духом. Этот дух передавался Косте. Переполняемый сильным чувством, он вышел в вестибюль и в безлюдном закутке возле мраморной лестницы, неожиданно увидел женщину – ту самую, которую вёз, с муфточкой из горностая: нарядная, ухоженная, с дорогими украшениями, она стояла у перил и вытирала лицо зажатой в руке салфеткой. Тщательно нанесённый макияж стекал цветными ручейками по её щеке. Костя взглянул на неё в упор и зашёл покурить в уборную. И почему-то необъяснимой грустью обожгло ему сердце, как будто что-то царапнуло глубоко внутри. «Почему она плачет одна на лестнице у перил, и где её спутник? Она – несчастлива…» – решил он, расхаживая взад-вперёд с сигаретой; впечатление от пейзажей было отодвинуто на второй план.

Когда он вернулся, женщины уже не было. Он досмотрел экспозицию, походил ещё по залам и решил перед тем, как уйти, выпить чашку кофе в буфете. И тут к его столику подошла она, та самая женщина. Она была бледна, а выражение лица – бесстрастное.

– У вас не занято, молодой человек? – спросила равнодушным тоном красотка. И Костя почувствовал тоску и усталость в её голосе. Такую же тоску, какой страдал сам. Заговорил он первым:

– Что вам понравилось здесь?

– Да я не разбираюсь во всех этих стилях, направлениях, знаете ли, – ответила женщина приветливо, спокойным и чуть слащавым, как ему показалось, голосом. – Но картины одной художницы зацепили, как-то больше запомнились, что ли. У неё сложная такая фамилия… А картины – очень проникновенные. Вот два дерева, например…

– Просто на них можно смотреть, не отрываясь. Нана Манджгаладзе! – подсказал Костя. – Я открыл её для себя сегодня. Знаете, мне показалось, что её творчество – свежая струя в современной живописи.

– Да-да, как я вас понимаю… – кивала собеседница, – Вы, наверное, критик или… как это называется? искусствовед? Вы искусствовед, да? Вас так интересно слушать! – говорила она, заглядывая ему в глаза своими зелёными, с поволокой, раскосыми глазами, восхищённо и призывно.

Так они проговорили, не вставая с места, не замечая хода времени, до тех пор, пока пузатые охранники в форменной одежде не попросили их покинуть помещение закрывающегося выставочного зала.

Костя предложил прокатиться до Арбата, и Августа охотно согласилась. Они доехали до Смоленской, потом долго гуляли по ночному Арбату, а потом допоздна сидели в каком-то ресторанчике – уходить не хотелось: оба чувствовали удивительную лёгкость в общении и необыкновенное взаимопонимание, как будто давно были знакомы. Глубоко за полночь Костя отвёз свою новую знакомую до дома, вернее, до двери подъезда типовой московской многоэтажки.

С того дня они начали встречаться. «Она понимает меня. С такой женщиной можно строить реальные отношения», – думал Костя.

Он рассказал ей о Севере. О том Севере, куда можно уехать и не вернуться – остаться там навсегда; где можно заблудиться, но не пропасть, а себя обрести; где можно бродить бесконечно, постоянно находя что-то и самосовершенствуясь; где тебя всегда примут и согреют теплотой души, а в лесной избушке будут лежать хлеб, поленья и спички, чтобы растопить печь. О Севере – крае бесконечной людской доброты, щедрости и могущества, разлитого в первозданной, местами ещё не тронутой цивилизацией природе, где чище и прозрачнее вода в реках, как сердца людей и их помыслы, где проще отличить правду от лжи, истинное и ценное от ненастоящего; где не нужно притворяться и надевать на лицо маску с фальшивой улыбкой; где в заповедной северной глуши ещё живы люди, хранящие сакральные знания своих очень далёких предков, – русские волхвы, которые чувствуют силу Природы и обладают особым даром врачевания тела и души. Этот край – честен и чист. Будь сам честным и живи по его законам – и, если выдержишь, Север щедро наградит тебя: здесь ты найдёшь себя и обретёшь душевный покой.

– При любой возможности я еду на Север. Осенью удаётся урвать для охоты две-три недели. И уж обязательно провожу там лето: рыбачу, пишу пейзажи, просто живу среди Природы – болот, лесов, не оскудевших душами людей… Север – это моя вера и моё спасение. Даже в самом слове «Север» мне слышится что-то священное. Этот край исцеляет душу. Там проходит лучшая часть моей жизни.

Августа долго и восхищённо его слушала, а потом, ловя его взгляд загоревшимися глазами, сказала:

– Я поеду с тобой на Север. Возьмёшь?

«Уймитесь, волнения страсти!»

Последний паром из Козьмино давно ушёл. Оставалось добираться через Коряжму: по понтонной переправе, установленной на Вычегде до ледостава, а затем – незнакомой лесной дорогой. Где-то в девятом часу Костя дошёл до переправы. Постоял, поговорил с мужиком-наладчиком. Попуток не было. Может, и догонит какой запоздалый лесовоз, хотя навряд ли… И, не раздумывая, он пошёл пешком.

Перед ним расстилалась осенняя северная ночь. Широкая река, огни… Рассыпана звёздная сеть над головой, которая только-только начинала проступать на ещё светлом небе. Под ногами с глухим звуком вибрировали понтоны, ударяясь один о другой, то и дело слышался всплеск воды: прыгала щука.

Костя дошёл до середины. Где-то высоко в небе проступала сквозь нависшие облака луна. Он остановился, уловил взглядом движение воды, её плотный сиреневый цвет. И в речном пространстве, в пенных барашках вычегодских волн, угадывался седовласый профессор, смеющийся, зазывающий на поединок. Как было бы просто сейчас…

Костя упёрся руками в пояс, расставив локти, куртка его натянулась. Как было бы просто принять этот вызов… Рвануть через запрет, преодолеть барьер, как на скачках, за ограждение, за перила!.. И решить этот поединок с седым демоном, с демагогом, носящем имя победителя. Он уже был готов – на лице напряглись мускулы, морщина, разбивавшая лоб надвое, углубилась… Мысль опередила его: ради чего? Дать такую слабину, совершить глупый, никчёмный поступок?! Ведь это – не честный бой с барсом, а он – не Мцыри. Что же он должен сделать? Пройти. Просто пройти пешком эти двадцать километров до заветного северного города, отрезанного от всего мира, в который трудно попасть, но который ещё труднее покинуть, если вообще возможно… Далеко, темно, он измотан. Но он должен пройти, и ему полегчает.

И Костя уверенно зашагал дальше, больше не раздумывая и не оглядываясь на реку. Сигареты кончились. Они спасали, спасали от всего, как спасают зэков, заменяя недостающее. Как бы сейчас они ему пригодились! В кармане впивался в тело светодиодный спелеологический фонарик, в руке зажата полуторалитровая пластиковая бутылка с минеральной водой местного розлива. А в голове вертелся «Английский романс» Кукольника:

«Уймитесь, волнения страсти!
Засни, безнадёжное сердце!
Я плачу, я стражду,  —
Душа истомилась в разлуке.
Я плачу, я стражду,  —
Не выплакать горя в слезах…

Напрасно надежда
Мне счастье гадает,  —
Не верю, не верю
Обетам коварным:
Разлука уносит любовь…

Как сон, неотступный и грозный,
Соперник мне снится счастливый,
И тайно и злобно
Кипящая ревность пылает…
И тайно и злобно
Оружия ищет рука…

Минует печальное время,
Мы снова обнимем друг друга.
И страстно и жарко
Забьётся воскресшее сердце,
И страстно и жарко
С устами сольются уста.