Подранок

Они обменивались последними новостями.

– Твои все на даче?

– Да. Я бы тоже рванул куда-нибудь!.. Помнишь, как мы жили с тобой в тайге?

Тогда Костя не поступил в университет с первого раза. Учёба в школе ему давалась легко: он быстро всё схватывал на уроках, сразу проникая в суть, никогда ничего не зубрил, но интереса к предметам у него не было. В старших классах он перестал выполнять домашние задания и в результате вышел из школы с «троечным» аттестатом, из-за чего не прошёл в университет, успешно сдав вступительные экзамены: конкурс аттестатов в тот год ещё не был отменён. Поступать в другой вуз отказался, и дядя Иван увёз его на Байкал почти на год.

– Сейчас никак. Работа, брат, – отозвался дядя.

– Сейчас ты где?

– Всё там же, в спортзале – «бойцов» тренирую, – ответил дядя и мрачновато усмехнулся.

– Ты для чего тренируешь? Любая деятельность – своего рода способ ухода от действительности. Особенно, когда в ней не видишь смысла, – заключил иронически Костя.

– Я как раз вижу смысл.

– В чём?

– Грамотно обучить всему, чем владею сам, передать свои навыки.

– А дальше?..

– Моё дело – научить. Многие, конечно, идут в рэкетиры, не спорю, – продолжал дядя. – Но говорю им: ребята, научить-то я вас всему научу, покажу приёмы, но знайте – Закон Высший есть. Помните, парни, кто перед вами стоит, – всегда. Нельзя переступать неписаные Законы. Ну, а если уж – потом расплата неминуема. Я предупредил их, а там – дело не моё. Да и осуждать ребят нельзя многих: время сейчас такое – лихие годы…

– А у нас, знаешь, с физкультурником какая история вышла: сначала уволили, потом арестовали. Нормальный мужик был. Его уважали. А потом разговоры пошли, что он «наркоша»: добывает травку и сбывает здесь же, в кругу студентов. Я лично этому не верил: туфта, по-моему, полная, как ты обычно говоришь, «базар гнилой». А недавно он умер в Бутырке. Сказали, якобы от сердечного приступа. Но поговаривали, что его забили менты. Будто он был каким-то авторитетом, и его убрали, смекаешь, дядь Вань? Знаешь, какое надгробие ему потом отгрохали! Братки, видать… И в профиль, и в анфас на камне портрет высечен. Красиво.

– Это всё мне знакомо, – устало протянул дядя, выдыхая дым. – А я вот что, – он вручил Косте запаянный полиэтиленовый пакет, – подарок тебе принёс.

– Джинсы? – обрадовался парень, распечатывая пакет.

– Настоящие «Левайс».

– Где раздобыл-то?!

– Братишка один подогнал за хорошие навыки кулачного боя, – усмехнулся дядя, оскалив в улыбке два ряда «золотых» зубов. Но Костя знал, что это – сделанные из казённых кранов рандолевые фиксы: дядя был умелец на все руки.

Подарку Костя был очень рад.

Он помнил время, когда учился в школе и джинсы были редкостью и знаком особого шика. В его классе их носил лишь один мальчик, отец которого работал дипломатом и регулярно наведывался за границу. Потом джинсы появились ещё у одного ученика. А ещё чуть позже – постепенно начали составлять дразнящее облачение уже не одного десятка школьников. В то время только появились первые «варёнки» – светлые джинсы с пятнистыми неровными разводами. Некоторые особо отчаянные обладатели джинсов «классических» отваживались их «варить» самостоятельно. Чего только с ними не делали, дабы вытравить густой синий цвет: тёрли наждачной бумагой, замачивали в хлорке, скребли ножами, вплоть до того, что действительно варили на плите. Иногда кому-то из экспериментаторов даже удавалось получить импровизированный вариант. А уж ровно «сваренные» светлые джинсы считались особой, заокеанской роскошью: такие можно было увидеть только в заграничных фильмах.

Косте тоже очень хотелось иметь джинсы. Однажды он увидел их в магазине… Настоящие тёмно-синие из грубого жёсткого материала, царапающего, как наждак, руку, с кнопками и с золотыми замочками на задних карманах, прошитых сверху двойной оранжевой ниткой, будто кто-то расписался в виде перевернутой буквы «Я». Стоили они двадцать пять рублей – «четвертак». О своей мечте он рассказал бабушке.

И вот… наступил заветный день. Вдвоём с бабушкой они отправились в магазин за покупкой. В её чёрной сумочке лежала сиреневая бумажка с крупным изображением профиля остробородого вождя в обведённом овале. Когда подходили к универмагу, у него захватывало дух, а когда поднимались по лестнице на второй этаж, в промтоварный отдел, где всегда пахло душистым мылом «Москва» и «Тройным» одеколоном, сердце учащённо забилось.

И… о ужас! Каково же было его состояние в тот момент: они пришли и готовы купить джинсы, а их уже нет… Продавщица развела руками и сочувственно покачала головой.

Крупный кусок штукатурки удачно выковыренный парнем, ударился о подоконник и разлетелся на несколько мелких, отрикошетивших в разные стороны осколков. «Вот и я, как этот осколок, – подумал юноша, пробуя пальцами острый край одного из них. – Наступила эпоха, когда достать джинсы – уже не проблема. И я – герой этой эпохи…»

* * *

– Девять человек из десяти тебя не поймут, а я понимаю. Меня тоже не поняли, – сказал ему дядя Иван. – А я вот что приходил: тебе восемнадцать годов стукнуло? Короче, машина моя – тебе. Получай права, бери ключи и езди. Только пока не тряси языком, не говори лишнего, понял?

Костины родители недолюбливали Ивана, не воспринимали его слишком прямое и дерзкое поведение. Иван на всё имел своё мнение и всегда его высказывал, отчего наживал массу проблем; если он видел несправедливость, не мог пройти мимо, выступал в открытую, а иногда ввязывался в драку. Родственники его стыдились и старались свести общение до минимума. В основном он приходил к своему племяннику или к его бабушке, которая относилась к нему с симпатией и сочувствием.

«Он не виноват, что иной раз выпьет: жизнь его сломала, – говорила она и, вздохнув, махала рукой. – Эх, жизнь! Поживёте вы ещё при „капитализме“! Захотели его – прежний строй не нравился, – на теперь, получайте! А мы… Мы всю жизнь, как проклятые, горбатились и копили; каждый рубль откладывали – для вас же, отказывали себе во всём – и вот… какой-то „дефолт“! Ночами сидела – писала статьи. Дополнительную работу брала – хотела денег скопить внуку!.. „Детский вклад“ ему открыла в сберкассе. Думала, поступит в институт, будет учиться и ни в чём себе не отказывать. Как же – „скопила“! Чубайсы с гайдарами обманули народ, всё у людей отобрали! Будь им неладно, жуликам! Всю страну с молотка пустили! Была когда-то такая держава могучая: нас в мире боялись! А теперь один всё продал Америке, предатель; другой – пропил, сволочь! Всё сельское хозяйство заброшено; всю экономику развалили! Зарастают поля – больно смотреть, как всё запущено! А попробовали бы они, эти правители, их разработать: сколько труда вложено! Распустили фермы, колхозы, пастбища; загубили животноводство! А нас заграничной отравой кормить будут! Такая страна погибла! А эта пьянь и глазом не моргнула: „пожалуйста“! Им-то что: их дети и внуки уже на всю жизнь выше головы обеспечены!.. А народ обобрали! На те деньги, что я положила на книжку, можно было купить три „Волги“, а теперь это – пшик: утюг и тот не купишь! А это – только начало. Поживёте ещё!.. – сетовала она. – Ещё поймёте, что социалистическая система – гораздо лучше. А Ивана не трогайте; вы забыли, что он здоровье стране отдал, а сам остался с разбитой судьбой…»

Бабушка была единственным человеком в семье, заступавшимся и за Ивана, и за него самого, за Костю, когда родители совсем отказывались его понимать. «Не спорьте с ним, не огорчайтесь сами и не огорчайте его. Он – не такой, как все. Он тоньше. И сам страдает от этого. Ему не подходит обычный сценарий. Ему будет в жизни труднее…» – говорила она. А её слово в семье было веско.

Бабушке был не чужд юмор, но почему-то всегда, ещё с ранних лет, в её словах Костя чувствовал предугадывание какой-то связанной с ним трагедии… Даже выпитая им бутылка пива казалась ей предвестницей будущего несчастья, но, когда он особенно напрягался в период экзаменов, сама доставала из своего шкафа глиняную бутылочку и наливала ему в чай ложку «Рижского» бальзама.

А когда он в девятом классе увлёкся матерью одноклассницы, бабушка чуть не сошла с ума от переживаний. Ситуация усугублялась тем, что эта женщина, по разговорам, состояла в религиозной секте, скрывавшейся под маской модного философского учения. Бабушка считала, что она «приворожила внука гипнозом, чтобы втянуть в свою веру». Ей было невдомёк, что Костя вовсе не был влюблён в эту особу: она лишь напоминала ему далёкую женщину из детства, ставшую его тайной любовью.

Люда

Это было в 92-м году.

Дача: роскошный бабушкин сад, семнадцать соток земли в подмосковном местечке Болшево, огромный дом с верандою, летний флигель, два погреба… Неподалёку – река Клязьма, на которую взрослые иногда ходили купаться и брали его с собой. Прогулка на Клязьму была целым приключением. Сначала шли вдоль выкрашенного голубой краской нескончаемого «глухого» забора папанинской дачи, где-то на территории которой, как поговаривали взрослые, находилась тайная чья-то могила… Потом – мимо старой кожной больницы с одноэтажными деревянными домиками, возле которых прогуливались в лесу больные в застиранных белых пижамах. Дальше – за железнодорожный переезд. По пути к нему в летний зной всегда стрекотали в траве неугомонные кузнечики, и в воздухе стоял густой запах полыни, клевера и каких-то полевых трав, а горячая жёлтая пыль под ногами так и подгоняла искупаться. Но у переезда нельзя было торопиться: здесь пути делали поворот, из-за которого в любой момент мог вылететь пригородный поезд. Всякий раз Костя провожал взглядом, сколько мог, блестящие рельсы, убегавшие за насыпь, поросшую иван-чаем, и манившие его за собой… За переездом тропинка вела на пригорок, в узкий проулок между серыми дачными заборами, утопавшими в яблонях, вишнях и кустах шиповника, под которыми скрывались от жары кошки. Оставалось пройти совсем немного: мимо обнесённой оградой жёлтой церкви, в которой пел прекрасный хор, а в стенах были ниши с захоронениями, и дальше – тенистым коридором из кустов акации к Колхозной площади, где продавали квас из бочки и уже веяло речной прохладой. А ещё несколькими шагами ниже виднелся мост через Клязьму, пляж и утопавшие в зелени кирпичные дома на другом берегу реки. Ходить на Клязьму Косте очень нравилось, но эти прогулки были нечастыми. Чаще ему приходилось сидеть на даче.

Днём чёрно-белый «Горизонт», ещё ламповый, дарил чемпионат Европы по футболу, а вечерами – австралийский телесериал «Шансы», в котором только-только просачивалась на экран беспардонная эротика. Она казалась даже слишком откровенной для неискушённого советского зрителя. Но не только эта «запретная» сторона привлекала Костю в австралийском фильме: ему были интересны герои, их характеры, сложные и противоречивые чувства, влиявшие на поступки. Фильм был определённо «взрослым», но родные не запрещали Косте его смотреть: ему бесполезно было что-либо запрещать. Бабушка подтягивала к телевизору кресло и садилась вместе с внуком «смотреть кино», время от времени восклицая: «Какой ужас!..»

Огромный сад с фруктовыми деревьями, посаженными в шахматном порядке, с растущими вдоль забора вишнями, с кустами смородины и крыжовника, малины и ежевики, и огород с теплицей и бесчисленными грядками составляли семейные владения. Взрослые что-то беспрестанно сеяли, сажали, рыхлили, пололи, подкапывали, поливали… Собирали громадные урожаи и делали всевозможные заготовки в невообразимых количествах, которые накапливались год за годом, и либо раздавались родственникам, либо в конце концов отправлялись на выброс. В погребе хранились банки поза- и прошлогодней, трёх-, пяти-, а то и десятилетней давности…

Ближе к осени занимались сбором яблок. Яблочный урожай, как правило, был огромным. Снятые яблоки почему-то назывались «съёмными»; они сортировались и складывались в глубокие деревянные ящики, заранее принесённые из продовольственного магазина, после чего с огромным трудом опускались в погреб, и лишь пара ящиков увозилась в городскую квартиру. За зиму яблоки, естественно, в погребе сгнивали, и весной с ещё большим трудом их извлекали наружу, выгружали из ящиков и тачками отвозили на помойку, почему-то прозванную в семье «Аскольдовой могилой». Эта история повторялась год за годом.

Садоводство и земледелие Костю совершенно не привлекали, и он в них почти не участвовал. Зато родители почти всё свободное время трудились, не покладая рук, в саду и в огороде под руководством бабушки; они были спокойны за предоставленного самому себе отрока: он далеко не уходил с участка, да и пойти ему было особо некуда. А в душе что-то назревало, томили смутные предчувствия и догадки о другой жизни, жизни за забором, ограждавшим дачу, казалось, от целого мира… Костя не понимал, почему взрослые всё время должны заниматься этой скучной, рутинной работой, после которой, как правило, у них что-нибудь болело, из-за чего они не могли ни поиграть с ним, ни прогуляться к пруду. Не понимал он и того, почему всей семьёй они не могли поехать к морю или хотя бы сходить в кино, в парк аттракционов или уж, на худой конец, в кафе. Никто из родных не мог толком ответить ему на эти вопросы. «Какое тебе море? Ты без конца болеешь. Сиди уж лучше на даче. У нас здесь так хорошо!» – говорила мать.

Его сверстников на соседних дачах не было. И Костя спасался в книжном раю. В голове создавались образы, отчасти воспринятые им из книг, отчасти – из взрослых разговоров, а отчасти ставшие плодом его фантазии. Мальчик с ними жил, ими питал своё воображение, и ему было уже не так одиноко.

Однажды Костя пошёл с родителями к соседям. Пока взрослые разговаривали, он подбежал к забору нарвать орехов и на соседней даче увидел молодую женщину с длинными каштановыми волосами. Она сидела на ступеньках высокого крыльца и перебирала руками лозу. Мальчик замер и принялся наблюдать за ней. Не замечая его, женщина плела абажур… Перед домом росли две высокие старые ели. Костя чувствовал запах хвои и не сводил глаз с женщины, боясь себя обнаружить случайным шорохом… На веранде зажёгся свет, и мужской голос позвал её: «Люда!» – «Сейчас приду. Только закончу. Совсем немного осталось», – ответила она удивительно приятным голосом.

Что-то необъяснимо волнующее послышалось Косте в её интонациях. Мальчик смотрел на женщину, и в его голове проносились картинки воспоминаний, рождались отрывочные абстрактные ассоциации.

…Своё раннее детство Костя провёл с бабушкой. Пытаясь занять себя чем-нибудь интересным, когда бабушка, накормив его, садилась за работу, он уходил в свой фантастический мир: сочинял истории про удивительных существ, населяющих несуществующую планету; представлял себя то капитаном затонувшего судна, выброшенным на необитаемый остров, то предводителем войска краснокожих, то лётчиком, то средневековым рыцарем… Нередко он конструировал из подручных материалов замки. В ход шло всё: разноцветные кубики, зубные щётки, заварочный чайник, служивший замку колодцем, даже бабушкина логарифмическая линейка – в качестве откидного моста.

Косте ничуть не было скучно, но не хватало родительского общения. Иногда бабушка читала ему, но мальчику больше нравилось слушать, когда она что-то рассказывала о своей жизни или когда приходили в гости её знакомые Валя и Толя, муж и жена. Валя – бывший врач, Толя – военный лётчик; у них был приёмный сын Геннадий, с очень трудным характером. Они делились с бабушкой своими проблемами и советовались, а Костя прислушивался к их разговорам. Родители приходили с работы уставшие. Почти все выходные с ранней весны и до поздней осени и отпуска они проводили на даче, занимаясь огородом и садом. Так повторялось из года в год – однообразно и скучно.

…Только одно сильное впечатление ярко запомнилось Косте из очень далёкого детства. Он помнил, как ранним утром свежего зелёного лета мама водила его по саду. Ему было года два. Мама гуляла с ним. Она подводила его к цветам, и они тогда казались ему огромными, причудливыми существами… Он помнил, как светилось мамино лицо невыразимой абсолютной радостью… И это непередаваемое чувство зажжённого счастья распространялось на него, на цветы, на весь мир.

И теперь, стоя у забора, Костя пытался припомнить то ощущение насыщенного счастья, передавшееся ему в те мгновения от матери, словно они были связаны невидимой оболочкой…

Пытаясь сосредоточиться на этом ощущении, чтобы его хоть сколько-нибудь приблизить, он неожиданно вспомнил, как в раннем детстве они с мамой ходили «смотреть мотоциклы». Мотоциклов было три: «красный», «синий» и «чёрный». Они стояли в разных московских двориках, находившихся по соседству. Сами мотоциклы Костя не помнил, но помнил, что ходить к ним ему очень нравилось. Ходили они почему-то по вечерам, и мама заранее ему говорила: «Сегодня мы пойдём смотреть красный мотоцикл» или «Сейчас мы идём к синему мотоциклу»…

…А вот они с матерью куда-то идут бесконечно длинным зелёным лугом. Ему уже лет шесть или семь. Запахи диких цветов и душистых трав слегка дурманят голову. Навстречу им идёт женщина, высокая и очень красивая, с каштановыми волосами. Поравнявшись с ним, она протягивает Косте цветок клевера…

Тут же в памяти возникал другой случай. Он барахтается в реке, то уходя с головой в мутную, цвета бутылочного стекла, толщу воды, то на мгновение выныривая. Ему не хватает воздуха, страшно, но почему-то он не может закричать. Вдруг молодая незнакомая женщина в открытом купальнике протягивает ему руку… Он с трудом до неё дотягивается. Костя не помнил лица той женщины, но запомнил её тонкую руку с браслетом, вытаскивающую его на берег. Тогда ему было восемь лет, и он тайком убежал один на Клязьму.

В детстве Костя часто болел. Болеть ему нравилось. В эти дни в доме всё замирало: мама и бабушка не отходили от его кровати, а вечером отец приносил ему гостинец; чаще всего это была какая-нибудь интересная вещица: подшипник, колба, электровыключатель… Но больше всего Косте нравилось то необычное состояние, в которое он проваливался, как в сон, когда у него поднималась высокая температура. Он погружался в фантастический мир, очень схожий с миром, в котором он жил, но более совершенный. Иногда в этот мир проникала окружающая реальность. Время от времени голоса родных вырывали его назад в привычную жизнь…