Шах и мат

Шах и мат
Анастасия Шец

Я была пешкой, а он – королем.

Я всегда брала на себя первый удар. Но порой мне было страшно, и тогда все смеялись, корили меня за трусость, ведь когда-то я заявила, что ничего не боюсь.

Он казался взрослым и самостоятельным, защищал друзей и союзников. Его все слушали, и практически никто с ним не спорил. А если спорили, то сразу же жалели об этом.

Мы вместе играли с самого детства против всего мира, но однажды объявили войну друг другу и оказались на противоположных сторонах доски. И началась партия длиною в десятилетие…

Кто-то должен одержать верх в затянувшейся партии.

Сможет ли пешка поставить мат королю, если в игру вмешалось сердце?

Анастасия Шец

Шах и мат

© Анастасия Шец, 2021

© Варвара Железнова, иллюстрация на обложке 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

1

«Какой снег в конце марта?» – совершенно из ниоткуда этот вопрос свалился мне на голову.

Действительно. Крупными белыми хлопьями снег засыпа?л мокрый асфальт, а до этого прошел ледяной дождь. Ветки гнулись от порывов ветра, едва не ломались. А ведь совсем недавно было теплее. Люди бежали на остановку, кутаясь в вязаные шарфы. Все спешили по домам, чтобы укрыться от непогоды в своем уюте.

В отличие от них я совсем не хотела домой. От одной мысли об этом предательски подгибались колени. Ничего страшного в самом доме – мебели, стенах и потолке – не было. Но страшное таилось в городе, где этот дом находился. В родном городе, откуда в детстве пришлось уехать, якобы навсегда. В оставшихся там людях. В стенах бывшей школы, которая, наверное, развалилась на части. Среди старых ферм за городской чертой и в темных подвалах полузаброшенных домов. В воспоминаниях, которые преследовали меня до сих пор. В причине этих воспоминаний.

Мама коснулась моего плеча совсем некстати.

– Мы почти приехали, готовься выходить, – устало сказала она и достала из кошелька деньги за проезд.

По коже побежали мурашки. Не хотелось снова выходить на улицу. Уютный автобус нравился мне больше, но я не могла об этом сказать, будто воды в рот набрала. Мы вышли из автобуса, я крепко зажмурилась, поглубже вдохнула и пошла за мамой.

Заснеженную дорогу я знала наизусть. Вперед, налево, а затем снова вперед. Сбоку цветастые продуктовые магазины, а спереди – безликие пятиэтажки. Шесть домов, замыкающих широкий прямоугольный двор, заставленный дорогими машинами. Детская площадка – лестницы, качели, турники, с которых уже давно облезла краска. Вдох-выдох. Надо успокоиться. Я закрыла глаза. Пять минут, и я дома. В безопасности.

* * *

Страх медленно отступал под натиском горячего сладкого чая и теплого овсяного печенья. Пожалуй, зря я навела панику, но поделать с собой ничего не могла. Казалось, вот-вот я встречу кого-то из них, меня снова назовут храбрецом и подтолкнут в спину, чтобы идти вперед. От таких мыслей становилось горько.

Чай я пила одна: родители собрали документы и отправились в единственную школу в нашем округе, чтобы устроить меня в десятый класс. Бабушка работала – дорабатывала последние дни до пенсии. Она инженер-химик и раньше вечно пропадала в своем исследовательском институте. Хотя когда-то, до смерти дедушки, многое в нашей семье было иначе: никто не пытался сбежать и занять себя работой, прогулками и важными делами. Дом казался куда дружелюбнее. Вопреки всему.

Еще один глоток горячего чая. Печенье закончилось. Я натянула рукава свитера на запястья и взглянула в окно. Двор, заставленный машинами, пустовал. На тонком слое снега виднелись редкие грязные следы – по одной тропинке к каждому подъезду. Непривычное зрелище: там, где я жила до этого, было слишком шумно. Слишком людно. Слишком тесно.

Санкт-Петербург – город-миллионник. В нем слишком много «слишком», а в разнообразии, которое он предлагает, очень просто потеряться. Город, где много интеллигентных людей, вежливости и благородства, хмурый, серый и подозрительно правильный. Соответствующая стереотипным представлениям погода зимой и весной, летом и осенью. Дожди, тучи и сырость даже во время праздников и шествий. Чистота на улицах, в домах, в магазинах. Безликие государственные школы. Начало занятий ровно в восемь, пятнадцатиминутная зарядка и ни единого опоздавшего. Выглаженные брюки со стрелками, заплетенные волосы и юбки длиной «ладонь от колена!». О другой стороне Санкт-Петербурга, как о другой стороне медали, молчат.

Мама безумно влюбилась в семнадцать лет, а в восемнадцать совершенно случайно родилась я. Она страшно боялась, что у меня обнаружится какая-нибудь врожденная патология, но все обошлось. Биологический отец исчез с горизонта, как только мне исполнилось шесть лет. Было крайне сложно это принять и понять; ночью мама уставала отвечать на вопросы о том, куда он делся, а утром – успокаивать мои истерики. Всегда думалось, что его вызвали на работу, а теперь просто-напросто не отпускают, потому что он слишком незаменим. Когда мне было девять, появился дядя Влад и стал моим «новым папой». Он, видимо, стал тем, кого мама хотела видеть рядом. Они вместе по сей день. Он любил ее и пытался наладить контакт со мной, как и я с ним. Но мы неизбежно ссорились, мирились и снова ссорились. Это продолжалось из раза в раз, по столь четкой схеме, что в конечном итоге все забили и перестали бороться. Зачем, если каждая новая ссора все равно приведет к уже известному концу?

Мама и новый папа жили счастливо и думали, что я – часть их счастья. Но главного родители упорно не видели. У меня никогда не было беззаботного детства. Они – мои верные друзья – чересчур любили играть. Нашей любимой игрой были шахматы.

Мы с семьей уехали из Белого города в середине седьмого класса, и с тех пор началась спокойная жизнь, нарушаемая лишь редкими ночными истериками и кошмарами. Тяжело было засыпать, а просыпаться – тем более. С этим помогал справиться теплый медовый чай, но он не спасал от чего-то чуть более серьезного и чуть менее обыкновенного. Порой мне казалось, что мои страшные сны воплощаются в реальности и опутывают меня чернотой. Я боялась темноты и видела в ней пугающие образы, которые даже принимала за галлюцинации. Но когда я подросла, то поняла, что ошибалась. Страх и богатая фантазия сыграли свою роль. Даже когда кошмары отошли на задний план, я часто их вспоминала и задумывалась. Голова шла кругом; порой меня одолевало ощущение, что вокруг не осталось ничего настоящего.

Я была ребенком, когда дедушке поставили страшный диагноз – синдром Альцгеймера. Бабушка делала что могла, терпела приступы агрессии и то, что ее забывает собственный муж. Она ухаживала за ним и часто плакала. Это повлияло на всех нас, ни у кого не осталось сил. И как бы это ни было плохо, каждый хотел, чтобы дедушка скорее отмучился. Когда это случилось, мне было четырнадцать. Именно тогда наша семья изменилась.

Похороны, поминки, темно-коричневый поблескивающий гроб. Кто додумался взять меня на церемонию? Душещипательные речи, искренние – или нет? – слезы по ушедшему, слова о том, каким он был хорошим и скольким помогал. В такие моменты забывают обо всех промахах человека. Так положено. Меня душила вина за то, что я практически не помнила дедушку таким, как о нем рассказывают, а помнила только его пьяные буйства, крики и то, как он грозился уйти из семьи и приводил неизвестно кого в качестве собутыльников. Единственное хорошее, что я о нем знала и в чем мы были похожи, так это то, что он был тем еще мечтателем. Хотел построить дирижабль; разрабатывал проекты; пытался совершенствовать технику, хоть она чаще ломалась после этого; горел желанием вырыть колодец и засадить огород фруктовыми деревьями. Он много чего хотел и мало что сделал. Этого никто не вспоминал. Семья не выдержала долго, и вскоре мы уехали.

Время шло. Закончился седьмой класс. Начался восьмой. Девятый. Кое-как удалось свыкнуться с жизнью в Санкт-Петербурге, пусть на это и потребовалось ни много ни мало два с половиной года. А затем мама усадила меня на мягкий желтый диван и сказала, что отца перевели по работе обратно. Жить в Северной Столице больше не выход, да и дорого. А в родном Белом городе много зелени, цветов и свежего, чистого воздуха. В этот момент сердце заплясало на ребрах чечетку, дыхание участилось, а на лбу проступили капли пота. Я коснулась его рукой, пытаясь отогнать рой панических мыслей и успокоиться. Прошло много времени. Все изменились, все изменилось. Все должно быть хорошо.

Внезапный переезд. Вещи, суматоха, машины. Снег в конце марта.

2

Ярко светило солнце. Верхушки фруктовых деревьев тянулись вверх. Яблок, груш и разных ягод в садиках росло столько, что летом можно было сбегать из дома надолго и не голодать. Мы пользовались этим, проводя весь день на улице. Бегали по окрестностям, играли во все, что только можно было придумать. «Казаки-разбойники», «Девять плиточек», «Классики» и «Школа», войнушка. А самое интересное – «Цепь»: это когда одна команда бежит на другую, и они дерутся до тех пор, пока все из одной команды не упадут. «Стенка на стенку». Если ты упал, подняться больше нельзя. «Прятки», и никаких девчачьих игр. В нашей компании практически все были мальчишки, а девчонки девчонками не считались. Кукол, плюшевых медведей и розовые машинки мы сожгли на костре за гаражами, дав своеобразную клятву верности.

Одной из наших любимых игр была «Тень». На закате, когда почти весь двор тонул в тени, мы забегали в таинственную темноту и играли в догонялки. Выбирался ведущий. Он ходил по освещенному солнцем месту, а его целью было догнать того, кто в тени. И только кто-то ступал на свет – его выбирали новым ведущим. Чаще всего ведущей была я – меня проще всего достать.

Еще у нас были любимые места, куда мы приходили раз за разом, чтобы полазить там и изучить их, узнать что-то новое.

Местный отстойник с относительно чистой, холодной водой находился в частном районе на окраине города. Его узкие берега состояли из смешанного с грязью песка, а сам «водоем» был огромной, невероятной по размерам бетонной ямой с резким обрывом и дурной славой. Немало детей, да и взрослых тоже, утонули, купаясь там. И многие старались избегать этого места, но нас подобное притягивало. Опасность и дурманящий риск. Чувство бесстрашия. Мы шли туда, ловили лягушек и крупных жучков, а затем привязывали их за лапки к мелким камням и, соревнуясь, кидали в воду. Смеялись, спорили, кому удалось закинуть дальше и у кого было больше «блинчиков» на воде.

Однажды я остановилась и посмотрела на маленькую скользкую лягушку и на ее странно выгнутую лапку.

– Может быть, мы не будем кидать их с камнями? Они же утонут.

Высокий темноволосый мальчишка – старший из нас – перевел на меня насмешливый взгляд, после чего сжал лягушку в руках, прицелился и пустил ее в воду.

– Тебе их жалко?

– Конечно, Максим! Так делать нельзя, они же не смогут всплыть, мы убиваем их!

Я подошла ближе к краю.

– Ты слишком мелкая для таких развлечений. Ты ничего не понимаешь.

– Неправда!

– Правда! – Максим нахмурился и приблизился ко мне. – Слишком мелкая, чтобы понять, что это весело.

– Но это не весело…

Шаг назад – и падение в отстойник станет неизбежным. Рядом столпились ребята.

– Будет веселее, если мы кинем в воду тебя?

Я мотнула головой и съежилась.