Шах и мат

– Я столкнулся с другими ребятами с нашей школы. Хотел защитить девочку. А теперь зашел за Настей.

– А я вчера просто упала.

Бесстыдная ложь, которую я поддержала.

– Конечно, бегите. И будьте очень осторожны!

Я тихо выдохнула и вышла на улицу, молча направляясь за Максимом.

Мы пришли к нашему убежищу. Там стояли все, даже Аня, и молчали. Я судорожно сжимала в руках пакет.

Максим подошел к остальным, а затем повернулся и обозленно бросил мне:

– Обманщица.

– Предатель, – добавил Рома и сжал в руке палку. – Они все испортили там! Они…

– Пусть сама увидит.

Меня обступили. Я оставила конфеты и забралась наверх. Все действительно было разрушено, абсолютно все. Яркие стены с нашими рисунками замазали черной краской и замарали унизительными ругательствами. Вещи, еще вчера просто грязные, оказались порваны в клочья, шахматная доска – сломана пополам, а фигуры – хаотично разбросаны. Король был приклеен скотчем чуть ниже надписи «Мелочь». У меня не нашлось слов. Максим встал впереди и кинул в груду обломков остатки своего телефона.

– Ты жалкая. Ты ничего не смогла.

– Ты нарушила наше правило. – Аня шмыгнула носом и поморщилась.

Рома и Саша молчали.

– Лучше бы тебя в отстойник кинули, как мы кидали лягушек! – бросил Егор.

Мы с ним хорошо дружили раньше. Я не думала, что и он будет так зол. Но судя по их виду, злы все. На каждого было больно смотреть.

– Мы думали над наказанием. – Голос Максима звучал так холодно, что меня бросило в дрожь. Где ласковый темноволосый мальчишка, который говорил, что у меня хороший удар? – И поняли, что ты никогда не искупишь свою вину, слабачка.

– Что мне делать? – Я опустила глаза и продолжила: – Я хотела увести их! Я думала, они не найдут это место, я бежала, долго путала их и…

Меня прервали толчком в плечо.

– Ты никогда больше не будешь нашим другом. Жалкая…

Говорить начал Максим, но внезапно его взгляд упал на пол. На губах расползлась острая, какая-то акулья улыбка. Он поднял одну черную шахматную фигурку, сжал в ладони, а затем кинул мне в ноги. Я подобрала ее.

– Жалкая пешка.

Хотелось кричать на предельной громкости. Хотелось сойти с ума, провалиться сквозь землю и исчезнуть, просто испариться. Но я жалко всхлипывала, продолжала стоять и смотреть в грязный пол.

* * *

С тех пор все изменилось. Со мной практически не разговаривали; наоборот, день за днем казалось, что обида друзей только крепнет. Каждое утро Максим заходил за мной, и мы вместе шли в школу – молча, быстро. Там никто не общался со мной, даже не просил помочь с заданиями. Саша, Егор, Женя, Рома и Аня смотрели на меня как на пустое место. Одноклассники поняли это, и вскоре со мной перестали разговаривать все. Это было как эпидемия или биологическое оружие: распространялось медленно, но неотвратимо. Меня будто… отрезали от них. Переместили в совершенно недосягаемую вселенную. Казалось, меня просто нет. И только учителя доказывали обратное.

Я по-прежнему ходила с Максимом и остальными, и меня все так же везде пихали первой. Только теперь это приобрело другой смысл. Например, вину за погром в учительской повесили на меня. Пришлось вытерпеть и разговоры с директором и школьным психологом, и воспитательные беседы дома. Все купились. Учителя стали занижать мне оценки. Ребят не волновало, что я волочусь где-то сзади. Меня не существовало. Но бывали нередкие моменты, когда они обращали на меня внимание, и тогда я снова хотела стать невидимкой. Их издевки доводили меня до слез. В классе у меня появилась кличка – Толстая тупорогая верзила. И все равно, что толстой я не была. Вся школа знала, что булочки ворует Толстая тупорогая верзила. Все так думали, и все смеялись. Даже восьмиклассники ненадолго успокоились, явно довольные результатом.

Каждую ночь я плакала, кричала и просила о помощи. Никто не знал и не слышал.

Однажды Егор предложил странную идею – повторный поход по всем изученным нами подвалам. Причиной он назвал испорченную карту, но я не ждала ничего хорошего и была права.

Первым в списке стал подвал недостроенной окраинной больницы, далеко-далеко. Мы шли туда полдня, меня слишком настойчиво звали с собой, а потом, как только мы пришли, затолкали внутрь и заперли. Там были крысы, воняло мочой и валялись шприцы и жгуты. На полу были следы кострища. Единственным моим источником света остался телефон.

Я знала, что это сделали специально, и думала, что меня скоро выпустят; молча сидела на лестнице и ждала, когда же дверь откроют. В недалеком детстве открывали скоро. Прошел час. Два. Если судить по времени, на улицу спустились сумерки. Стало ощутимо холодно. Дверь была заперта, никто не отзывался. Я просидела там много часов, до глубокой-глубокой ночи. Стучала в дверь, кричала и плакала, надеясь, что дома меня уже хватились. Было не просто темно – какой-то неведомый леденящий ужас окутал меня с ног до головы, заставил забиться в угол, крепко зажмуриться и тихо молить, чтобы всё оказалось лишь кошмарным сном.

Наконец дверь открыл какой-то мужчина, который, как я подумала, был полицейским или охранником. Он пораженно посмотрел мне вслед – я выбежала слишком быстро и, лишь когда обернулась, заметила, что мужчина в оборванной одежде, что он сутулится и наверняка там живет.

Я пересекла широкое поле, преследуемая страхом, что вот-вот меня настигнут, вышла на трассу и, ежась от ветра, пошла вперед. Я сходила с ума. Совсем потерялась и просто шла куда глаза глядят, едва вспоминая путь домой. Позвонить кому-то было невозможно: сеть не ловила. Только потом, когда я подошла к остановке, на экране появились белые палочки – можно звонить. Но я не стала. У меня обязательно спросят, где я была и как туда попала. Кто меня запер. Я не хотела второй раз предавать ребят.

На первом автобусе я вернулась домой. Там налетели родители, но ничего от меня так и не добились. Меня посадили под домашний арест.

Как только он закончился, за мной снова зашел Максим.

5

Все изменилось, я искренне в это верила. Прошло слишком много времени, чтобы все оставалось как прежде. Места, люди, их мысли. Может быть, произошло что-то важное, а может, не произошло ничего, но так или иначе, мы выросли, каждый из нас. Даже не так: повзрослели, образумились. И теперь должны поступать обдуманнее, взвешивать все «за» и «против», смотреть на шаг вперед, предугадывая, как повернутся обстоятельства. Кончается десятый класс, совсем скоро настигнет ЕГЭ. Учителя, должно быть, все уши про это прожужжали. Закормили тестами, проверочными работами и подготовками. Такая ответственность, чтоб ее! Но вдруг это изменит человека и выбьет из его головы дурные мысли? Заставит стать сдержаннее и понять, что хорошо, а что плохо? Мы же больше не те импульсивные дети со смертельными обидами и хитрыми кознями. Ничего не осталось как прежде, верно?

Снег до сих пор шел – мелкие белые снежинки тут же таяли на мокром асфальте. Слишком тепло и ветрено. Я постоянно поправляла волосы и оглядывалась, направляясь к школе. Накатывало странное-странное чувство, которое очень сложно описать. Оно мучило. Постоянно казалось, что детские игры и правила вернутся; что знакомый голос из ниоткуда скажет: «Ну, храбрец, вперед», и придется действительно идти, доказывая свою несуществующую смелость. Снова принимать первый удар, а потом делать вид, что все хорошо.

Одновременно… мной овладевала ностальгия. Время неумолимо летело, столько прошло – а я все равно помнила каждую тропинку и поворот. Помню, как я забиралась на лестницу и мнила себя царем горы, как мы играли до стрекота кузнечиков, а потом расходились по домам, боясь, что из-за непослушания нам не приснится волшебный сон. В кустах Аня прятала свои вещи, чтобы не нести их домой, а Женька вечно напоминал забрать их. Я помнила ребят и, наверное, в глубине души хотела увидеть, чтобы доказать, что я стала лучше. Сильнее. Крепче. Красивее. Увереннее. Что меня теперь не так легко напугать, что я могу дать отпор. Им. Всему миру. Я – личность, которая имеет право существовать и нормально жить. Но все равно было страшно из-за встречи, неизбежной, как смерть. Я думала, что выдержу, потому что не забыла, потому что помню все, даже наши маленькие тайны.

Школа. То же здание всего в три этажа. Облезлая розовая краска и выгоревшая надпись над главным входом: «Добро пожаловать! Мы вам рады!» Массивные деревянные двери с коваными ручками; две пустые клумбы по обе стороны крыльца – когда-то там росли цветы. Потрескавшаяся грязно-серая плитка и спящий охранник. Незнакомые маленькие дети, снующие по знакомым узеньким коридорам. Совсем спокойные, не то что мы когда-то. Невольно я улыбнулась.

Справа висела доска почета. В середине третьего ряда когда-то красовалась и моя фотография. Сначала ее разрисовали, а потом выжгли. В этом месте до сих пор виднелась оплавленная пластмасса: похоже, у школы не было денег на новый стенд.

Прозвенел звонок. Я пошла в библиотеку за учебниками. Взгляд зацепился за «Теорию шахмат». Когда-то мы мнили себя настоящей командой, всегда сражающейся против других и имеющей неприступную крепость. Присвоили себе роли и ими оправдывали свои действия и слова. У каждого были полномочия, права и обязанности, хотя в детстве это называлось совсем не так. После первой игры в шахматы я стала этим интересоваться. На секунду пришла мысль, что сейчас состоится дебют. Первые ходы, первые действия. Мобилизация сил противников. Совсем как на войне.

Я усмехнулась и вышла из библиотеки. Какие глупые мысли. Конечно же, это не война, а детский лепет. Всего лишь школа, первый день.

Я опоздала. В классе стоял шум, ребята болтали чересчур громко, обсуждая какой-то предстоящий матч. Видимо, учителя не было. Тело будто сковало нечто липкое и вязкое. Пальцы неуверенно сжали холодную ручку. Я медлила, будто готовясь к чему-то грандиозному, неизбежному и устрашающему. Это действительно было так. Вдохи стали медленнее. Закусив губу, я опустила голову.

Подготовка к столкновению.

Небольшое усилие, и дверь резко открылась. Сердце будто пропустило удар, а затем продолжило биться. Ребята замолчали и повернулись, наверное, думая, что пришел учитель. Я зашла и молча остановилась у чистой доски. Оценивающие и непонимающие взгляды, будто противные тараканы, ползали по мне. Хотелось смахнуть их. Тихие шепотки и вопросы. Так должно быть, когда встречают новенького в конце года. Их предупреждали. Но говорили ли имя? Вспомнили ли они меня? Знакомые лица удивленно вытянулись, но среди них не было тех, кого я узнаю в любой толпе и даже в гриме. Никого из них.

– К кому ты? Инны Викторовны еще нет, – спросил какой-то парень у подоконника.

Я молча пожала плечами. Ожидание тянулось все мучительнее, но одновременно становилось и легче. Не было ни Максима, ни Саши, ни Жени, ни Ромки с Егором, ни даже Ани. Значит, мы в разных классах и мне просто чертовски везет.

Внезапным вихрем ворвалась низенькая полненькая учительница с выбеленными волосами, похожими на гнездо. Ребята как по команде встали и вышли из-за парт, приветствуя ее.

– Так, вы уже познакомились? Настюша, подойди ко мне.

Почему все всегда зовут меня так ласково? Я оторвалась от доски и подошла к Инне Викторовне. Все снова смотрели, и почему-то мне хотелось их убить. Учительница нежно приобняла меня за плечи.