На крючке

– Я звонила ей на работу – ее там нет. Нужно послать к ней в квартиру кого-нибудь. Судя по номеру домашнего телефона, это твой район, – проявила завидную храбрость Милославская, потому что Руденко обрушился на нее с сердитой отповедью.

Он помянул и Бога, и черта, и свою загубленную ментовскую жизнь, и своего вертопраха-сына, и свою зануду-жену, и своих горе-подчиненных. Яна, прикусив от досады губу, слушала поток жалоб и обвинений, направленный непонятно кому, хотя по всему было видно, что ей. Нет, Руденко не ставил ей в вину свой тяжкий жребий, но все же косвенно задевал ее, ибо это она всколыхнула в нем болото эмоциональных нечистот, и он, естественно, будучи недоволен, так или иначе, в силу парадоксальных причин, известных только ему одному, винил ее, поливая ругательствами и жалобами анонимную личность.

– Давай сделаем вот как, – прервала Руденко Милославская, – я подъеду к отделению примерно через полчаса. Съездим вместе, ладно?

– Ну, блин! – издал возглас досады Руденко. – Ты все уже, как вижу, решила.

– Все равно ведь вам придется этим заниматься. Чем быстрее начнешь, тем быстрее закончишь, – с нотой черного юмора подытожила Милославская.

– Черт с тобой, – видимо, Руденко устал спорить. – Только у меня условие.

– Все что угодно…

– У меня тут никакой жратвы нет, – обреченно вздохнул Семен Семенович. – Накормишь меня?

– Как ты можешь сейчас о жратве думать! – изумилась Яна.

– Ты ж сама сто раз говорила, что я крепко на земле стою, – ухмыльнулся Руденко.

– Слишком крепко, Сеня.

Она повесила трубку и стала собираться. Слава Богу, не нужно напяливать на себя гору одежды! Яна влезла в джинсы, надела тонкий кашемировый джемпер и мокасины. Карты сунула в карман джинсов. Подкрасила губы и, приказав Джемме охранять дом, вышла на улицу. Вспаханная земля на участке за неимением дождей высохла до предела и приобрела некрасивый серый цвет. Но зато не было грязи. Асфальт на дороге был покрыт основательным слоем пыли, налетающий ветер поднимал серые клубы, которые оседали на волосах плотной седоватой паутиной, в момент превращая их в тусклую паклю. Одежде тоже доставалось. И только свежая молодая листва, клейко блестевшая на солнце, радовала глаз яркостью красок. Яна села в маршрутку. Она старалась не думать о том, что ее ждет в квартире Галкиной. Нет, она не была настолько впечатлительной или брезгливой, что падала в обморок при виде трупа. Даже, если он покоился в луже крови и был похож на рваный мешок. И все же ее нервы были достаточно тонки, а чувства – остры, чтобы совсем уж спокойно взирать на подобные зрелища. Руденко – и тот, несмотря на присущий ему цинизм и черствость, являвшиеся следствием длительной работы в органах, порой вздрагивал и наивно удивлялся разным зверствам.

Она не сомневалась, что Женя мертва. Но так же, как Руденко все еще изумлялся и недоумевал по поводу присущей некоторым индивидам жестокости и жажде насилия, так и Яна удивлялась своему дару, хотя он давно стал частью ее самой. Сейчас она готова даже была протестовать против этого ниспосланного ей свыше чутья, как если бы не имей она его, Женя была бы жива. В любом случае у нее, у Яны, была бы возможность сомневаться в плачевном исходе, а не знать со стопроцентной уверенностью, что девушка бездыханна. Часто, правда, картина будущего, вернее, отдельный ее фрагмент, явленный ей в видении, бывал не настолько четок, чтобы она с абсолютной уверенностью могла знать, как сложится ситуация. Иногда происходило нечто, коренным образом менявшее увиденную ею перспективу развития событий, или какая-то деталь, ускользнувшая от нее в видении, со всей присущей реальности силой и глубиной заявляла о себе, переворачивая ситуацию с ног на голову. То есть, несомненно, что порой в этих видениях и предсказаниях будущего присутствовал момент непредвиденности, оставлявший место для опасности и авантюры. Яна сравнивала этот феномен с Божественным провидением, которое, существуя, все же дает возможность человеку выбирать между добром и злом.

У дежурного Яна узнала, что Руденко уже прибыл и вскоре намерен спуститься. Не прошло и пяти минут, как лейтенант появился в сопровождении черноусого сержанта Самойлова. Увидев Яну, Руденко шутливо взял под козырек и кивнул на стоявший у входа «жигуль».

– Поехали, – быстрым шагом он направился к машине, Самойлов последовал за ним.

Яна дернула заднюю дверцу – та оказалась не заперта.

– Вот ведь баба беспокойная, – хмыкнул Руденко, хитро улыбаясь Самойлову и одновременно косясь в зеркальце, чтобы видеть реакцию Яны, усевшейся на заднее сиденье, – ни праздников ей, ни выходных. Знаешь что, госпожа Милославская, надо бы у тебя конфисковать эти твои карты. Стало бы всем легче жить!

Он расхохотался. Самойлов поддержал его несмелым смешком.

– Или труднее, – не согласилась Яна. – Вижу, ты весь в предвосхищении вкусной и здоровой пищи.

– Звучит зловеще, – снова захохотал Руденко. – Да, ты угадала, я думаю об обещанном тобой обеде. Знаешь что, Яна Борисовна, если мне по поводу каждого трупа содрогаться да слезы лить – никаких нервов не хватит!

– Знаю я это все! – раздраженно отмахнулась Яна, – это уже стало в ваших речах общим местом.

– Но ведь это на самом деле так! – воскликнул Руденко, выезжая на дорогу. – Здесь недалеко.

– Странная история, – Яна закурила. – Я-то не приняла всерьез ее слова. У меня, кстати, есть номер машины, из которой якобы за ней следили, проверишь?

– Конечно, – широко улыбнулся Руденко, настроение которого в корне переменилось, видимо, убийство при упоминании Яной имеющегося у нее номера машины показалось ему легкораскрываемым. – Это уже кое-что. Чем она занималась?

– Работала старшим крупье в казино «Большая игра», – Яна выпустила дым в приоткрытое окно.

– Кому же понадобилось ее убивать? Она что, ворочала деньгами? – с недоумением в глазах спросил Руденко.

– Да какие там деньги! – усмехнулась Яна, – Нет, скорее, причина в чем-то другом.

– Амурные дела? – Руденко нацепил на нос старомодные темные очки – солнце слепило глаза.

– Может быть, – Яна на секунду задумалась. – У нее в квартире все перерыто. И это меня настораживает.

– А ты откуда знаешь? – Руденко тут же замолчал. – Ах да, ты ж видела!

Он произнес последнюю фразу со смесью дружеской иронии и своего обычного недоверия.

– Видела, – многозначительно посмотрела на него Яна, и он несколько смущенно улыбнулся ей в зеркало. – В ее квартире что-то искали. Либо она появилась не вовремя, поэтому и была убита. В таком случае убивать ее никто не собирался. Просто так получилось. Либо вначале ее убили, а потом уже произвели обыск.

– Хорошенькое дельце, – усмехнулся Руденко. – Кому она понадобилась?

– Ты уже спрашивал об этом, – меж черных Яниных бровей тонкой змейкой скользнула морщинка неудовольствия.

– Прошу прощения, – тоном оскорбленного балагура сказал Руденко.

– Не исключено, что Женя знала убийцу и сама впустила его в квартиру, – не обращая внимания на обиженный вид Руденко, продолжала Яна. – После того, как Женя была убита, он стал рыться в ее вещах.

– Может, она что-то задолжала? – высказал робкое предположение лейтенант.

– Может, – с сомнением в голосе ответила Яна.

– А орудие убийства ты случайно не видела?

– Мне кажется, что это латунная ваза – труп лежал с неестественно вывернутой шеей. Не исключено, что убийца свернул шею Жене сам. Тогда можно было бы предположить, что это субъект, обладающий порядочной физической силой.

– И самообладанием, – дополнил молчавший до этого Самойлов.

– Ага, – Руденко свернул направо и, проехав еще сотню метров, въехал в тихий пустынный двор. – Народ на дачах – на огородах. Тишина и мертвые с косами…

Он судорожно усмехнулся.

– Первый подъезд, – деловито сказал он, сделав серьезное лицо, и довольно резко затормозил у покосившейся лавочки.

Яна первой вышла из машины. Заперев дверцы, Руденко присоединился к ней, замыкал шествие Самойлов. Они поднялись на третий этаж.

– Здесь, – Руденко приложил ухо к крашеной деревянной двери, располагавшейся справа от лестницы.

На всякий случай он позвонил. Потом еще и еще. Молчание. Тогда он скомандовал Самойлову:

– Понятых давай!

Сержант затарабанил в дверь напротив. Там никто не отозвался. Тогда он звякнуло в близлежащую квартиру. Минуты через две из-за двери раздался настороженно-глухой женский голос:

– Кто-о-о?