Москва – Гребешки

Трап стонал и пищал, ныл и дрожал под натиском этих штурмующих людей.

Трап лихо качался из стороны в сторону… Он готов был развалиться и рухнуть на бетонное поле уже в эту минуту, в эту секунду вместе с обезумевшими пассажирами.

Работники аэропорта и члены лётной команды осторожно пытались устранить сей сущий бедлам, сей полный кавардак, полыхающий на раскачивающемся трапе.

Они старались ликвидировать этот неприглядный ужас и безобразный хаос.

Они прилагали невероятные и немыслимые усилия, чтобы хоть как-то остановить эту стремительно нарастающую суету и предотвратить худшее, самое худшее, худшее из самого худшего.

Они, аэропортовские работники, лётчики, инженеры, механики, бортпроводники и дежурные женщины, соединившись воедино, разными способами и методами стремились к этому… чтобы… чтобы… чтобы ничего такого, ничего этого… не произошло, чтобы… чтобы… чтобы смертельного не случилось…

И это им удалось. Правда, не сразу, а через какое-то время.

Им пришлось приложить немалые физические и моральные усилия. Они согнали всё-таки вниз всю эту неуправляемую орду непослушных безобразников. Получилось это в конце концов. Да-да. Получилось. Ну и слава Богу.

Но непросто было это сделать. Совсем непросто.

Правильно говорят: хозяин – барин.

А они, авиаторы, хозяева в данном конкретном месте.

И вот… наметился кой-какой порядок. Он был восстановлен. Более… или менее…

Пассажиры нехотя сошли с трапа и вроде бы успокоились. Но не все, к сожалению.

Тем не менее… уже можно производить необходимые установленные нормативами и инструкциями предполётные процедуры.

И вот… с небольшой задержкой… началась плановая посадка.

Вначале на борт самолёта пропускали только пассажиров с детьми, главным образом женщин с грудными ребятишками, но лезли абсолютно все, не разбирая кто прав, а кто виноват, кому положено, а кому нет. И если бы не привычные действия дежурной женщины с красной повязкой на голой руке внизу трапа и двух стюардесс там, наверху, то в обязательном порядке могло бы случиться что-либо непоправимое и печальное.

***

Геннадий Витальевич неуверенно двинулся к довольно крутой лестнице с зыбкими скрипучими перилами, стараясь не отставать от впереди идущих и бегущих людей.

Он был втянут в некое соревнование, пытаясь успеть за ними, чтобы не упасть.

Он стремился шагать нога в ногу, чтобы быть заодно со спешащей толпой.

Самым невероятным образом, как будто по мановению волшебной палочки, безудержная дикая орда неожиданно подхватила его, подцепила, зажала в свои крепкие объятия, как металлическую заготовку зажимают в тисках для слесарной обработки, завертела, закружила и с пыхтением, визгом и всеголосным гиканьем и улюлюканьем вовлекла в плотную яркую и потную людскую трёх- или даже четырёхрядную цепочку, состоящую из крайне разгорячённых, разномастных и разноторсных тел… орущих благим матом измученных в карамельку пассажиров, возмущённых до предела, и тащивших волоком и на горбу свой многочисленный багаж, а скарба у них было выше крыши.

Длинная и широкая вереница медленно, но уверенно, продвигалась куда-то вверх по стонущим под ними ступеням.

На самом верху дяди и тёти с ребятишками останавливались, толкались и нервно суетились на небольшой, хлипкой, ходуном ходящей во все стороны площадке трапа с символическим ограждением с двух сторон, что-то кому-то доказывая, грозя, прося, ноя, увещевая или даже слёзно умоляя, и затем, уже строго по одному, спина в спину, входили в овальный проём с дверкой, именуемый по здешним правилам люком.

В салоне лайнера миловидная светловолосая стюардесса, в униформе небесного цвета с маленькими очаровательными лиловыми погонами с тоненькими поперечными нашивками и такими же чудными лиловыми петлицами и при полном параде, вежливо и с очаровательной улыбкой встречала входящих пассажиров: «Добро пожаловать на борт нашего самолёта».

Вскоре очередь перешагнуть через порожек и пройти в чрево лайнера дошла и до Геннадия Витальевича.

Он галантно кивнул улыбающейся белозубой девушке в ответ на её приветствие и решительно повернул направо по проходу.

Там другая, не менее милая бортпроводница, рассаживала вошедших строго по их местам, обозначенным в билетах.

Геннадий Витальевич демонстративно бросил взгляд на посадочный талон и плюхнулся на место под номером «3D».

Сумку он бережно поставил на пол рядом с собой, барсетку оставил в руках и стал внимательно наблюдать за происходящим.

Явление четырнадцатое

Люди лихорадочно поднимались по трапу, толкались у входа, бегло здоровались с членами экипажа, спрашивали куда им сесть, смотрели на свои билеты, крутили головами, осматривались, и так же, озираясь и спотыкаясь, проходили мимо Геннадия Витальевича дальше, куда-то туда, вглубь вместительного брюха огромного воздушного судна.

Кто-то шёл налегке, кто-то с чемоданами, некоторые с увесистыми сумками и баулами, а кое-кто тащился с неподъёмными узлами, котомками, свёртками да тюками.

Одни шли легко и вальяжно, другие казались усталыми и замученными, третьи норовились всех объегорить: обойти, обогнать и обскакать.

Ух, торопыги… Ух, ловкачи… Ух, вы какие… – сказал бы юморист Геннадий Хазанов, если бы присутствовал здесь и сейчас.

Вообще-то, это так всегда происходило и теперь происходит.

Ничего не изменилось. Народ-то… тот же.

Есть такие персонажи в нашем обществе, которые считают себя выше и лучше других. Были. Есть. И будут. Диалектика. Исторический материализм. Наука целая.

Да, есть такие, которым кажется, что они сверхчеловеки, что они избранные, что они самые настоящие. Что они самые-самые.

А остальные, мол… – сами знаете кто. Чепуха, труха и перхоть… вежливо говоря.

***

Нескончаемая вереница разношерстной публики нервно, лихорадочно и судорожно перемещалась мимо спокойно сидящего в самолётном кресле Геннадия Витальевича.

Людская потная цепочка пыхтела, шумела, галдела и напирала на впереди идущих, а он блаженно отдыхал, куражился, беспечно и беззаботно развалившись в кресле, обитом синтетической серой блёклой тканью, и с неким интересом смотрел на втискивающихся в салон лайнера очередных пассажиров.

Забавно было за ними наблюдать.

Хоть роман пиши. Хоть повесть. Хоть рассказ. Хоть новеллу. Хоть очерк.

Можно и в стихах изложить. Оду написать. Поэму. Хорал. Реквием…

Можно и сказание. Как, например, о Земле Сибирской… Или о Земле Санникова… Да хоть кого. Хоть Петрова… Хоть Иванова… Хоть Сидорова… Хоть Сухово-Кобылина.

Да, весьма уморительно. Очень и очень смешно. И дюже интересно.

Тут тебе и драма, и трагедия, и комедия в одном, так сказать, флаконе.

Одни входящие на борт самолёта пассажиры шествовали уверенно в себе, гордо и прямо, другие испуганно таращились по сторонам, оглядывались и спотыкались, третьи, в буквальном смысле слова, еле тащились, практически ползли ползком, почти на карачках, под неимоверной тяжестью своей многочисленной поклажи, четвёртые (самые умные и ушлые) пытались схитрить и обойти зазевавшихся: они бочком упорно протискивались сквозь стихийно образовывающиеся то тут, то там, то сям заторы, заминки, заломы и многочисленные людские пробки.

Неординарное и прямо-таки занимательное и увлекательное зрелище. Иногда оно душещипательное и достаточно слезливое.