Камо грядеши

Именно там и тогда обстоятельно стал размышлять – есть ли Бог?

И знаете что? Похоже, что все-таки – да!

Господу, видимо, нравится испытывать всех на прочность – ну и я не исключение.

Уж такая у меня натура с ужасным характером и самомнением, но это не мешает мне иметь или пытаться иметь по любому вопросу собственное суждение. И плевать, если оно кому-то не приходится по вкусу – я ведь не лезу с наставлениями: мне б только понять и объяснить себе, что же происходит вокруг. Вот и все.

Оставался загадкой вопрос – зачем нужен технический контролер в ночную смену?

Даже я, угнетенный мыслью о неспособности навести на участке должный порядок, удивлялся ее отказу уйти домой ввиду отсутствия продукции, готовой к сдаче:

– Как ты не боишься? Они же тебя того….

Другое дело, что татарочка Роза была некрасива, и это «того» было то, что она возможно хотела.

Закончилось лето и в сентябре последовали перемены – не на участке, а в субботние дни. С подачи Чайки я поступил в университет марксизма-ленинизма в Доме Политпросвещения Челябинского обкома партии на факультет выходного дня по профилю журналистики. Все-таки журналистика!

На сетования Лизы:

– Пропагандист-агитатор – амплуа руководителя, а ты….

Отвечал:

– Я терпеть ненавижу знамена и митинги – буду писать репортажи в газеты о трудовых буднях нашего коллектива.

– Молодец!

На том примирились.

По субботам слушал лекции в ДПП, штудировал статьи Аграновского, пробовал свои силы пером. В воскресенье к сыну в Розу или в Увелку к родителям, с понедельника по пятницу на завод – и всегда во вторую смену. Такова была новая синусоида жизни – жить, в сущности, можно, хотя и довольно скучно.

Впрочем, иногда случались ЧП.

Вот если бы сын мой был взрослым и пришел со срочной службы домой, я ни за что не пошел на завод да еще в сырой дождливый осенний день. А Боря Брагин пьяный приперся и начал форсить:

– Мастер, день такой: сын из армии вернулся – работать не буду, пошел я домой.

Я только что собрался погрузиться в скверное настроение и совсем не хотел, чтобы мне мешали. А он прицепился, как к заду репей – нудит и зудит. Хотел, было, по привычке сказать что-нибудь неприятное специально для пьяного пролетария, но почему-то подходящие слова на ум не спешили.

– Ерунду говоришь – мог бы не приходить в таком состоянии.

Мы переругивались сначала беззлобно, почти как товарищи. Он требовал, чтобы я провел его через проходную. А я посылал его нах….

– Пойми: сейчас некогда – завтра приходи, когда меня здесь не будет.

Женька Перфильев в гости пришел – у него тоже ночная смена. Слушал нас, слушал. А мы уже до басов:

– Ты мастер, ты должен, …. твою мать!

– Я мастер: как сказал, так и будет!

Женька поднялся и говорит:

– Пойдем, мужик, я тебя проведу.

Ушли. Минут десять спустя увидел я Брагина на куче металлической стружки.

Помог встать – Боря скулил: проткнув рубашку, в спине торчали стальные «спиральки». Вызвал сестричку заводского медпункта – она обработала пострадавшему раны и увезла на дежурной машине.

Через два дня вызывает меня начальник цеха:

– Что же ты руки-то распускаешь?

И подает докладную Бори Брагина о зверском его избиении сменным мастером.

– Считаешь, у тебя право есть?

– Нет у меня, – бормочу в растерянности, – никаких прав….

– Есть, – возразил начальник, нехорошо улыбаясь. – Ты же на китайской границе служил, под пулями бегал; рабочих на бунт подбил – ты народный герой и молодой специалист: тебе все дозволено!

Я почувствовал озноб, предвестник вспышки гнева, и подождал несколько мгновений, чтобы понять, насколько сильна волна злости – понял, что весьма сильна, и улыбнулся. Слишком сильно в голове зазвенело после очередной оплеухи судьбы – что делать? Напроситься на новую!

– Да, на границе служил, но от пуль я не бегал. Никого на бунт не подстрекал и Брагина не трогал. Что еще?

– А докладная?

– А мой вам ответ?

– Лично мне твой ответ нах.. не нужен….

– Как знаете.

– …пусть с тобой товарищи по партии разбираются.

Жизнь меня научила: никому никогда ничего нельзя доказать словами – только поступками. Может, поэтому не пошел в пропагандисты-агитаторы, как Чайка хотела.

Я так и сказал на цеховом партсобрании:

– Извиняться не буду – не перед кем и не за что.

Конечно, мне не поверили и поставили на вид.

Пытался поднять вопрос о нетрудовых традициях на участке, но меня мигом заткнули – мол, это не повод бить рабочих по рылу. А я радостно сообразил – раз им до фени, то и мне наплевать, то есть по фигу, то есть совсем безразлично. Впредь бездействие моей смены не напрягало – я завязал вмешиваться в производство. Крики, нервы, угрозы, жалобы, ожидание расправы – все позади. Впереди – светлое будущее всего человечества. Только кто бы построил….

Правильно поэт сказал – времена не выбирают, в них живут и умирают.

С юных лет я был глубоко убежден в собственной одаренности и порядочности – всегда был готов взваливать на себя ответственность, ничего не боялся и быстро соображал. Думал, что общество само должно призывать талантливых и энергичных людей туда, где они наиболее эффективны. Когда мне было шестнадцать, семнадцать, восемнадцать я ждал, что меня позовут – поручат самое сложное и трудное дело. Наконец в девятнадцать послали в пограничный флот – разве ударил в грязь лицом? В институте был непоследним. Что же завод?