Психика и сознание: два языка культуры. Книга 1. Капли океана

Что тут еще можно добавить?..

* * *

Сознание произрастает из психики, конечно, но развивается само по себе, не смешиваясь с психикой ни при каких обстоятельствах. Странным образом сознание не наследует генетики психики, хотя, повторим, последняя имеет отношение к появлению первого.

Содержание психических процессов, безусловно, служит пищей уму: разная степень сложности душевных переживаний по-разному стимулирует ум. Но и только. Суверенность их субстанциональности – незыблема. Речь может идти о косвенном воздействии собственно психики на умственное развитие; для интеллекта в свою очередь исключена возможность непосредственного воздействия на психологические механизмы. У психики совершенно другие законы.

Правильнее всего было бы назвать принцип отношения душевно-психических и сознательных процессов «параллельным», имея в виду невозможность контактов двух сфер; однако взаимная стимуляция все же имеет место, поэтому пересечение, как ни парадоксально, не мешает их параллельности. Разум не может задать психическую программу, но, понимая логику души, можно отчасти направлять самопроизвольные потоки в нужное, «разумное» русло.

Два разных, чужеродных механизма созидают и терзают человека, разные правды рвут не искушенные души и умы в клочья. Демоны души осуществляют свою бессознательную регуляцию, но лишить демонов власти можно только вместе с жизнью человека. Диалектическая логика, демон ума, просто все анализирует и объясняет; но культура, став второй натурой человека, стала и условием его нормального существования. Разные демоны перетягивают канат, напрягаются – живут. Натянутый канат – симптом духовного здоровья. Как только канат провисает или один из демонов-оппонентов переусердствовал и «победил» – начинаются беды человека, которые проявляются в сбое нормальных ритмов, перекосах и искажениях психических либо сознательных функций. Каждая из сторон, которые являются условием возникновения сферы духа, должна четко держать, «гнуть» свою линию, бороться за чистоту рядов. Прогресс изоляционистский – психики как психики и сознания как сознания – залог гармоничного, сбалансированного развития.

Еще раз: проблемы человека – это подмена субстанций как инстанций. Простой пример: обосновывать существование божие с помощью разума – все равно, что с помощью диалектической логики лечить душевнобольного. Подобное корректируется подобным.

Представление о смешанности, перемешанности антиподов, наделение их несвойственными качествами – мифическая и небезобидная манипуляция шаманов. Духовность человека – не бифштекс, где перемешаны ингредиенты, а многажды полифоническая палитра-симфония, исполняемая, на удивление, двумя солистами. Вот и пусть исполняют.

Мужайся, человек: ты столько сделал, чтобы запутать самого себя, что простота тебя оскорбляет. Человек – это сфинкс (по версии психики), загадка которого в том (по версии сознания), что отсутствие загадки представляется невероятным, невозможным исходом.

Можно сказать иначе: загадка человека в том, что разумное не влияет на неразумное, что доводы рассудка не кажутся убедительными душе, которая «не понимает» сама себя и не может понять языка того, кто понимает ее. Человек загадочен со стороны психики; разум может лишь предложить объяснение того, почему человек считается загадкой, но развеять загадку (т. е. вмешаться в психику) не может.

* * *

Комбинаций в рамках отношений «психика – сознание» образуется бесчисленное множество: вот этот мультиплицирующий эффект никак не возьмут в толк.

Ведь бесчисленное множество!

Да. Но в рамках биполярных отношений!

Просто или сложно?

Смотря в каком сегменте реальности проявляются эти взаимоотношения. Там, где психика и сознание сохраняют известную чистоту функций – там опоров и дискуссий меньше всего; там, кажется, и проблемного поля не возникает. Но в тех сверхзапутанных культурных явлениях, где подмена и мультиплицирующее взаимоусиление, интерференция функций выдают гибриды, кентавры и симбиозы – эксперты, сами подверженные психоэмоциональному и одновременно логическому воздействию собственной проклятой природы, начинают покачивать головами и разводить руками.

Можно ведь разумно, вполне научно обосновать фрагмент истины, а затем эмоционально, неразумно защищать свое открытие от непонимания, превратившись в рыцаря истины, то есть в человека, который далек в своих поступках от верной, истинной линии поведения, продиктованной пониманием.

Прав «исследователь» или «рыцарь»?

Просто их разделить или сложно?

Конечно, сложностей много. Разумеется, разноуровневый подход к многоуровневому же феномену – идеальная модель хаоса. Но в этом же хаосе – возможность космоса. Хаосмос, порождающий кентавров, налицо. Бесспорно, мы имеем дело с парадоксом парадоксов: ведь управлять психикой, непроницаемой инстанцией, можно, по существу, только средствами психики, а горний, самопроизводный разум открыт лишь аргументам интеллекта.

И все же находятся точки соприкосновения, возникает сцепка функций разных и автономных сфер. Отсюда – бесчисленные комбинации.

Хочу и надо – понятны уже ребенку.

Императивы ума и сердца – банальность для каждого человека.

Разницу между психикой и сознанием понимают уже немногие.

Суть интеллектуализированной психики или идеологического разума – целостных образований, запрограммированных на полифункциональность – роковым образом скрыта от немыслителей. Эту суть невозможно объяснить тем, кто не готов ее воспринимать, кто не вышел за рамки двухходовой логики в границах хорошо известных ему отношений «души» и «разума». Мыслителей же – единицы.

Просто или сложно?

* * *

Самыми защищенными в культуре являются те сферы духовной деятельности человека, которые связаны с идеологией. Чем теснее связь – тем защищеннее идеологические рубежи.

Те же сферы духа, где ум научился различать мифологемы и разоблачать их, становятся опасно уязвимы с точки зрения общественного, насквозь идеологизированного сознания.

Наиболее беззащитна в культуре – философия.

Наиболее защищена – религия.

Это легко объяснить, но с этим невозможно согласиться человеку, устойчивому к идеологическим инфекциям. Идеологии выражают потребности – в этом и только в этом заключается их чудодейственная жизненная сила. Философия же видит сущность идеологии и вскрывает механизмы ее порождения и функционирования. Может ли идеолог-фанатик смириться с покушением на миражи, создаваемыми во имя жизни?

«Масса», «толпа» – это мировидение и терминология наивных романтиков, с энтузиазмом клеймивших духовную чернь». Им страшно было помыслить, что все человечество – это всего лишь толпа, способная существовать исключительно в идеологическом пространстве. Философию терпят до тех пор, пока она не оторвалась от идеологии, обслуживает идеологию, является формой идеологии. Идеология, поданная как «философия», – это высшая санкция культуры. Как только философия становится философией и противопоставляет себя идеологии – она превращается в занятие для чудаков-дураков-сумасшедших. Во вредное занятие. Тут уж нелепо рассчитывать на поддержку цивилизованного общества.

* * *

Становиться все более и более культурным – значит развивать сознание, абстрактно-логическое мышление. Ни самая утонченная религиозность, ни безмерно развитая художественная интуиция не продвигают человека в культурном смысле. Они не избавляют от темноты, а именно затемняют сознание. Прояснять сознание можно одним способом: учиться мыслить.

* * *

В комплекс жизненно важных потребностей входит и потребность в смерти. Гибель одного индивидуума – модель апокалипсиса. Возможно, ничто так не способствовало рождению философии, как потребность найти защиту от смерти. И нашли: в философии (религия – это иллюзорная победа над смертью, путем превращения ее в элемент вечной жизни, продолженной в иных мирах, чего, конечно, не существует).

Философии смерть оказалась не страшна. Почему?

Потому что философия – и это поняли уже древние греки – сама подвергает все аналитическому расчленению, т. е. предает смерти же, не оставляя шансов подпитывать жизнь иллюзиями. Философия противопоставляет смерти не страх и стихийную жизненную силу (наивные способы «запугать», отодвинуть смерть и продолжить, спасти жизнь), а бесстрастное понимание, познание. То, что способно бояться, не вошло в состав философии, а если вошло, то такая «философия» превращается в метафору.

Анализ – антипод жизни, поэтому он же в известном смысле есть форма смерти. Вот почему заниматься всерьез философией и любить это – невозможно (случаи явной патологии я рассматриваю как аргумент в пользу данного тезиса). Можно заниматься историей философии, философскими аспектами различных сфер общественного сознания. Но «заниматься» философией как таковой (не трепаться, а жить, существовать в режиме мудрости) – не представляется возможным.

Возражений, разумеется, последует множество. Проблема, однако, в том, что часто выдаваемое за философию и философов на самом деле не является таковым. Практически всегда мы имеем дело с идеологией, подаваемой как философия. Феномен философии для массового сознания такой же миф, как и все остальное в поп-культуре.

Философов – единицы, и, как правило, им, оберегающим жизнь от философии, нечего сказать людям. Сказать можно разве что во имя истины; но во имя истины можно и помолчать. Результат – не меняется.

Тот же, кто активно рассуждает, одаривая людей новыми рецептами счастья, – либо идеолог-шарлатан, либо интеллектуальный молокосос. Он сражается со смертью. Он еще не понимает, что рецептов спасения, по большому счету, нет. Как нет, впрочем, и абсолютной смерти.

* * *

Любой гимн жизни – это гимн силам души, не рассуждающей витальной мощи, непобедимой стихии инстинктов. Молодость, весна, сила природы – становятся источниками глупостей, которые мы поэтизируем, всячески приветствуем, которым умиляемся. Поэтому «поэзия должна быть глуповата», искусство, религия – все то, что обслуживает потребность души – должно быть глуповато, ибо жизнь и глупость – две вещи нераздельные.

Жизнь зарождалась помимо интеллекта, развивалась не по его указке. И теперь, когда ум «понял» жизнь, в самой жизни мало что изменилось. Поэтому самое большое наказание жизнелюбивому существу – это интеллект.

Но не все так просто. Жизнь не случайно породила своего антипода-могильщика. Мудреем-то мы к старости, к смерти. Чем меньше в нас клокочет жизни – тем более становимся мы умудренными. Однако в пору зрелости ум, слуга вечности, оттеняет глупость жизни, придает ей космическое самосознание. Действительным дитем природы, как ни странно, ощущают себя умные люди. Так интеллект повенчан с жизнью, он не только не мешает ей, но вносит новые, удивительно «терпкие» краски в палитру глупости-жизни.

Если же ум губит жизнь или противостоит ей, не находя точек соприкосновения, – это еще не основание для того, чтобы вынести «холодному» уму приговор, который бы узаконивал отлучение его от неконтролируемой жизненной стихии. Противостояние психической энергетике еще не превращает ум во врага жизни. Все зависит от того, как будет интеллект нести свою опасную службу. Для иных интеллектуальная защита является единственным спасением.

Да, не всякий ум уживется с жизнью. Только философский, мудрый ум, не переставая быть самим собой, может в то же время не мешать глупой жизни, но даже поощрять ее.

Прожить жизнь «с умом» – это высшая задача, стоящая перед человеком. Все остальное – или приспособительная психологическая «шелуха» (которую, впрочем, можно назвать просто жизнелюбием), или жалкая маскировка эрудиции под интеллект, эксплуатирующая лозунг: знание – сила.