Короли умирают последними

Эмма, хорошо зная своего сына, предусмотрительно шагнула вперед и встала между молодыми людьми.

– Курт, ты не вежлив к нашей гостье… – мать подняла голову, внимательно посмотрела сыну в глаза. – Раздевайся, я приготовила обед.

– Ты думаешь, что я сяду за один стол с этой… – Вебер кивнул в сторону Сары. Слово «жидовка» почему-то застряло у него в горле: в глазах девушки он увидел незнакомые оттенки; как будто та одновременно с ним вспомнила ужасную сцену в квартире Штейнов, окровавленное лицо матери и превратилась в дикую кошку, способную отомстить.

– А почему нет, сынок? – спросила Эмма. – Раньше ты охотно приглашал её за стол. Что изменилось?

– Многое! – зло буркнул старший ефрейтор.

– Единственное, что я вижу – изменился ты. И очень сильно. К сожалению – не в лучшую сторону… – горестно заметила мать.

– К черту! Меня ваши сантименты, мутти, не трогают. Раньше мы снисходительно относились к евреям, за что много раз поплатились. Слишком легко они пили из нас кровь, наживались на бедах фатерланда после войны. А теперь пришел этому конец! И они ответят за всё! Вы, наверное, не знаете, что сегодня по приказу фюрера все евреи лишены водительских прав, а врачам запрещено заниматься практикой! Гениальное решение фюрера! – выкрикнул Курт.

– Где наш отец? Ты так и не узнал? – по лицу Эммы словно пробежала судорога.

– Там, где ему положено! В гестапо!

– И ты ничего не сделал, чтобы его освободили?

– Вот еще! Чтобы я сразу загубил свою будущую карьеру? Ха ха, ради этого старого остолопа, который за всю жизнь не сделал ни одного мужского поступка? Копался, словно крот под землей, приносил домой гроши, в то время как эти (кивок в сторону девушки) купались в роскоши, золоте, ничего не делали, зато вкусно жрали и сладко спали! Хватит!

Штурмовик с силой ударил кулаком по столу. Ваза с цветами подпрыгнула, и, звякнув, упала на бок, покатилась к краю стола.

Сара стремительно бросилась вперед и удержала стеклянный сосуд от падения. В эту секунду её левое запястье заныло от боли, Курт сжал своей пятерней тонкую руку еврейки: