Короли умирают последними

Но Круминьш уверенно прошел мимо ядовитого соблазна.

– Шах и мат через два хода! – спокойно произнес латыш, передвигая ладью.

Каневич с яростью сбросил фигуры на пол.

– Черт! Ты наверняка занимался шахматами! Наверное, в своей Риге бегал в клуб? Давай реванш!

– Нет, – усмехнулся Круминьш. – Уговор дороже денег. Прошу на выход!

И он показал рукой на дверь. Лев побледнел, встал со стула.

– Ты, недобитый лесной латышский брат, вали отсюда! Мы, евреи, хотим быть вместе! Понял?

Он оглянулся на Клеймана, Рубинштейна и Пельцера, ища у них поддержки.

– Сам вали! – лицо латыша приобрело багровый оттенок. – Я таких командиров еще в сороковом посылал на три буквы!

– Что? Ты, быдло, не представляешь даже, с кем разговариваешь! Запомни, сволочь, как только нас освободит Красная Армия, в этот же день тебя поставят к стенке! Я тебе!

Лев замахнулся на Круминьша. Тот в ответ перехватил его руку и заломил за спину. Каневич взвыл, дернулся, пытаясь выбраться, однако противник держал крепко. В следующее мгновение латыш получил удар сзади. Соломон Клейман решил прийти на помощь своему покровителю. Круминьш покачнулся, задел бедром тумбочку, и она с грохотом упала на пол.

– Ах, вы… вы! – заскрипел зубами Валдис.

В это мгновение дверь палаты отворилась. На пороге стоял штурмфюрер Йохан Баумейстер. Белый халат поверх мундира, правая рука на расстегнутой кобуре. Сзади виднелось перепуганное лицо чеха Степански.

Заключенные вскочили с кроватей, замерли.

– О! Какая интересная здесь атмосфера! – улыбка на лице главного врача ревира не сулила ничего хорошего. – Мы играем в шахматы, украденные из моего кабинета. И даже подрались. Браво! Браво!

Кожаные перчатки эсэсовца с глухим хлюпаньем несколько раз сошлись между собою.

– Итак. Я буду краток. Кто украл комплект шахмат? – вкрадчиво начал Баумейстер. Потом рявкнул так, что Соломон Клейман испуганно вздрогнул. – Быстро сознались!! Кто?? Ты, жидовская морда?!! Почему находишься в этой палате?

– Нет, нет, не я это! – испуганно залепетал «доставала». – Клянусь, господин штурмфюрер!

Главный врач обернулся к Степански.

– Позови сюда капо!

– Есть!

Чех застучал ботинками по деревянному полу коридора.

– А кто же принес в эту палату шахматы? Отвечать!! Иначе сейчас всех отправлю в штрафной блок! Быстро!!

Соломон опустил голову, потом искоса взглянул в сторону Круминьша.

– Он??! – палец эсэсовца указал на латыша. – Отвечать!!

Клейман молчал. Каневич безучастно смотрел в окно. Рубинштейн и Пельцер уткнулись взглядами в пол.

Кожаная перчатка, сжатая в кулак, врезалась в лицо Клеймана. Тот дернул головой и воткнулся спиной в стену. Кровь ручьем хлынула из разбитого носа. Баумейстер с побагровевшим лицом подскочил к Соломону, с силой ударил его носком сапога между ног. Заключенный громко закричал от боли, упал на бок, задергался в конвульсиях.

– Шайзе! Говори – кто!! Или я сейчас сделаю дырку в твоей лысине! Ну!!? Кто? Этот латыш? – холодная сталь «Вальтера» коснулась седин еврея. Тот жалобно просипел:

– Да…

Лицо штурмфюрера изменилось. Змеиная улыбка заиграла на тонких губах главного врача ревира. Он выпрямился, поднял «Вальтер» и большим пальцем правой руки взвел курок. В следующую секунду произошло то, чего никто не ожидал. По всем законам концлагеря Эбензее сейчас должен был прозвучать одиночный выстрел – очередного узника с простреленной головой потащат в крематорий. Латыш внезапно метнул свое исхудавшее тело в сторону, одновременно наклонился вниз, правой ногой сильно ударил эсэсовца под коленку. Тот согнулся, как складной ножик и рухнул на пол. Штурмфюрер успел выстрелить, но пуля прошла мимо цели, от стены срикошетила Рубинштейну в руку. Следующим ударом ноги Круминьш выбил пистолет из правой кисти эсэсовца. «Вальтер» взлетел в воздух и приземлился на кровать Пельцера, рядом с его коленками. Бледный харьковчанин в ужасе отшатнулся, словно на кровать приползла кобра. Латыш ударил немца ногой и бросился к оружию.

– Дай!! – хрипло выкрикнул он. – Хотя бы одну сволочь застрелю перед смертью!!

– Ты идиот!! – вдруг заорал Каневич. – Нас всех из-за тебя повесят!!

И он преградил путь Круминьшу. Тот не дотягивался до оружия считанные сантиметры, руки «Короля», дрожа от напряжения, держали запястья латыша.

– Дай мне пистолет, Дима!! – закричал Валдис. Но харьковчанин только испуганно мотал головой; дрожа всем телом, он медленно отодвигался к спинке своей кровати.

Раздалась автоматная очередь.

Из спины Круминьша фонтаном взлетели алые капли. Четыре пули прошили тело от левой лопатки до правой ягодицы. Латыш медленно сползал на пол, в эти секунду Дима Пельцер, много раз видевший смерть, был потрясен тем выражением, что плескалось в глазах Валдиса. Оно было похоже на обиду маленького ребенка, у которого отобрали любимую игрушку. Когда колени Круминьша коснулись пола, он обернулся. В дверях стояли капо ревира, чех Степански и солдат из охраны. У последнего в руках – дымящееся дуло «Шмайсера». Фигуры людей стали искажаться, превращаться в смазанные силуэты, уходить куда-то в темноту; немыслимая боль наваливалась на сердце, внутри бешено клокотал поток из разорванной пулей аорты, тысячи белых точек закрыли привычный мир, и душа человека рванулась на долгожданную волю, выстраданную, желанную, непостижимую для всех, кто в эту минуту находился в палате №21 и остался в живых.

В этот же вечер чех Степански сделал бензиновые инъекции Соломону Клейману и Лёне Рубинштейну. Каневича с Пельцером пощадили, как оказавших помощь штурмфюреру Баумейстеру в столь критический момент.

Сара Штейн

– О! Какие люди у нас в гостях! Мы их – из дома, а они снова сюда! Как правильно писал фюрер, назойливость – одна из характерный еврейских черт!

Губы Курта Вебера кривились в ироничной улыбке. Я смотрела на него и не могла понять – почему в людях происходят такие чудовищные перемены? Ведь когда-то эти губы страстно целовали меня. Глаза, что сейчас похожи на шипы колючих кактусов, раньше излучали тепло. Куда всё пропало? И самое главное – почему? Чем я провинилась перед этим человеком? Украла его надежды?

Нет.

Обманула? Изменила с другим?

Ни в коем случае.

Он, наверное, догадывается, что я еще девушка.

Оскорбила его родителей? Никогда.

С Эммой и Герхардом у меня всегда были отличные отношения. Было бы лучше, если я тогда уступила домогательствам Курта? Стала бы его женщиной? Не было б сейчас этой злости в его глазах? Мужчины самолюбивы и долго помнят обиды на сексуальной почве. За это? Не думаю… Впрочем, что-то в этом есть. Неужели основная причина – мое происхождение? Кровь еврейки. Выходит, с той секунды, когда я издала свой первый крик, я уже – виновна? Бред. С моей точки зрения – безумие. А с их? С колокольни этой обезумевшей толпы, экзальтированной речами своего фюрера? Я могу даже согласиться, что среди нас, евреев, есть и отъявленные негодяи. Что готовы удавиться за лишний пфенниг. Что выстраивают самые невероятные схемы обогащения за счет других людей. Но я? У меня сейчас ничего нет. Родители? Мой отец виновен, что когда-то его дед открыл ювелирный магазин? С десяток лет копил на дело, часто отказывая себе во вкусной еде, путешествиях, отдыхе. Они виновны? Не пошли работать в шахту, как отец Вебера? Простите, но каждый человек выбирает свою дорогу. Значит, тропа, по которой шагают многие евреи, может привести их к суду линча? Как было в ту ночь на 8 ноября. Или в концлагеря, что уже открылись на юге Германии. Уехать! Исчезнуть из этой страны! Бежать от ужаса и подальше! Но это потом. А сейчас пора уже ответить сыну Эммы. Ждет с плохо скрываемым любопытством, что я сейчас скажу?

– Здравствуй, Курт. Не беспокойся, я скоро отсюда уйду. А ты изменился. Как поживаешь?

Сара Штейн улыбнулась и чуть встряхнула черными волнистыми прядями. Она скрестила руки на груди, почувствовав, что взгляд молодого Вебера уперся в точку, которую классики литературы называют «ложбинкой», откуда начинают расти два волнующих мужчин холмика. В глазах девушки мелькали искорки иронии, той самой, что так бесила Курта со школьных лет. Когда он, преодолев мальчишескую гордость, украдкой списывал решения заданий по геометрии и алгебре из тетради Сары, а та делала вид, что не замечает; и только в момент сдачи учителю работ Курта бросала на него именно этот взгляд. Мальчишка краснел, злился, а она веселилась от этого всё больше и больше.

– Отлично поживаю! И немцы еще будут лучше поживать, когда выметут весь мусор со своей земли! – отчеканил штурмовик.

– Ты записался в дворники, Курт? – удивленно приподняла брови Сара. Щеки её чуть побледнели.