Надежная тяга

Иван посмотрел на Катерину долгим внимательным взглядом: в её тёмно-карих глазах где-то совсем рядом были слёзы.

– Нет, Катя, никуда я не поеду и продавать ничего не буду. Собралась – поезжай, а я не поеду…

Ольга, видимо, стояла всё это время у них за спиной, у окна, и слышала весь разговор, потому что она тут же, после слов отца, выскочила на улицу и заплакала.

– Папка, поедем, ну что вам тут делать? Квартира у нас большая, ты видел, всем места хватит, неужели тебе не надоело в этой дыре сидеть? Иришка у меня болеет…

– Вон мать собралась – пусть едет, а я не поеду. Здесь, дочка, могилки моих братьев и сестёр, и моя тут же будет…

Ольга, сжав ладонями лицо, ушла. Катерина тоже вытирала слёзы.

– Ты подумай, ведь Иришка болеет! Хоть полгодика надо с ней посидеть, пока не подрастёт, не наладится.

– Я тебе не запрещаю, сиди, а я там жить не буду. Не хочу.

– О, господи…

Катерина поднялась и какой-то неуверенной, пошатывающейся походкой ушла в дом.

Минут через пять они с Ольгой вынесли узлы с тряпками, бросили их в кузов, а сами молча залезли в кабину. Виктор закрыл борт и подошёл к Ивану.

– Ну, ладно, отец, пока, я завтра приеду. Ты на ферме будешь? Я разыщу… Ну, до завтра.

Иван молчал. Зять постоял, словно раздумывая, заводить ли мотор или разгружаться, потом поднял и положил на лавочку валявшуюся на земле пачку «Беломора».

– Ладно, отец, поехал я…

Он сел за руль, хлопнув дверцей, и они уехали.

Иван глядел вслед уходящей машине, пока она не скрылась на краю деревни.

Подошёл Курган, потёрся об Иванову ногу, потом положил голову ему на колено и протяжно зевнул…

Долго сидел Иван на лавочке, курил, глядел на обветшалые заборы и крыши соседских избушек. В дом входить не хотелось.

Виктор хотел поехать к тестю с обеда, но не получилось, поехал вечером. Иван уже был дома. Да и не работалось ему в этот день. Кое-как вечера дождался, а пришёл домой – опять всё из рук валится.

Зять вошёл в ограду, виновато улыбаясь, но не пряча глаз. Иван стоял, опираясь на вилы, и смотрел на него, будто в первый раз видел.

– Здорово, отец!

Виктор протянул Ивану свою крепкую жилистую руку.

– Привет, привет… – Иван старался покрепче сжать руку зятя, но тот сопротивлялся. – Ничего, есть силёнка, есть… Может, поборемся?

– А что? Я не струшу, давай.

– Да нет, шучу я. Был бы помоложе – другое дело, а теперь какой уж из меня борец… Ну, как доехали?

– Да ничего, всё нормально.

– Катерина как? Не тоскует ещё?

– Так ей пока и тосковать некогда. Она ведь без работы не усидит, всё равно найдёт что-нибудь, а тут ещё Иришка с рук не слезает…

– Ты что приехал-то? За картошкой?

– Ну. Да посуду какую-то она приготовила. В кладовке, говорит, в корзинах. И ещё постель с подушками, а то ведь у нас-то ей не на чём спать, разве что прямо на диване…

Упоминание о диване покорёжило Ивана. Он отвернулся, будто бы разглядывая что-то в огороде, успокоился, и зять ничего не заметил.

– Ладно, давай сначала картошку погрузим, а потом уж всё остальное… Иришка-то как там?

– Болеет. Застудили мы её, отец.

Перебрасываясь короткими фразами, они погрузили вещи, мешки с картошкой, потом сели на лавочку и замолчали оба. Иван искурил одну папиросу, закурил другую.

– Ну, чо сидеть-то? Давай, отправляйся, пока не стемнело. Привет там передавай от Ивана с Курганом.

Курган, услышав свою кличку, вильнул хвостом и покосился на Ивана, но продолжал лежать, будто понимая, что сейчас не до него и беспокоить никого не надо. Виктор вздохнул, погладил Кургана, потом хлопнул ладонями по коленям и поднялся.

– Ладно, отец, поехал я. Ты давай распродавайся тут и приезжай. Всё остальное, что нужно, я в любое время перевезти могу… А может, прямо сейчас со мной поедешь?

Иван молчал, покручивая в руке сгоревшую до пальцев спичку.

– Ты вообще-то подожди, не уезжай. Сейчас Марту подоим, молока свежего увезёшь… «Ну как вот её продавать? – тут же подумал он. – Ведь я её наравне с ребятишками люблю…»

Марту он, действительно, как ребёнка, вынянчил, когда она болела ещё двухмесячной, а потом яловой в зиму ушла, и Катерина настаивала, чтобы сдать её на мясокомбинат и купить другую, стельную, а Иван не согласился: ничего, мол, сено есть, прокормим, и корова она будет первосортная, вот попомнишь меня…

Иван всю жизнь проработал в животноводстве со скотиной, знал в ней толк, и Марта его не подвела: на другой год она отелилась и вскоре стала давать буквально по ведру молока. И сколько же этого молока было переработано в сметану, творог, масло, сколько его было заморожено и отправлено детям, пока все они учились в городе. Крепкой подмогой в хозяйстве была Марта, и Иван не представлял себе без неё ни дома своего, ни хозяйства, как же теперь её продавать? Это было похоже на предательство, и потому Иван отгонял от себя мысли о продаже. Да и вообще ничего продавать он не будет: он будет жить здесь.

Пришло время картошку садить, а огород у Ивана – дай боже! Договорился он с бабами-соседками, да и мать пришла. Хоть и старенькая, а всё подмога. Споро работали, без передыху, в один день и управились. Потом мать помаленьку лук посадила, морковь посеяла. Огуречную грядку Иван метров на десять завернул, у матери на такую махину и семян не хватило, ну да семена в деревне у всех с запасом, так что на другой же день и нашли. Потом мать ещё что-то там сеяла-садила, но Иван уже не вникал, зная, что всё главное, с чем зимовать придётся, уже посеяно и посажено, а забот и других хватает: новый туалет сколотил, яму под него двухметровую выбухал, крышу на курятнике поправил, потом за избушку взялся. Стены уже на мох были положены, пол и потолок настелены, так что Ивану оставалось лишь шлаку натаскать, крышу сделать да печку сложить. Материалы у него были заранее приготовлены, и через пару недель всё было сделано.

Хорошая получилась избушка. Летом тут хоть для скотины корм вари, хоть для себя обед, чтобы в доме не топить, ну а осенью – с овощами управляйся, соли, маринуй. Раньше всё это в доме делалось, лишняя грязь, а теперь – вот она, в пяти метрах от крыльца, в трёх от погреба. И грядки рядом, и дрова – всё удобно.

Иван радовался этой избушке даже больше, чем построенному когда-то дому. Да в дом он теперь и заходил-то лишь для того, чтобы переночевать, а когда кровать в избушку перетащил, так в дом и вовсе заходить перестал. Обед мать готовила, ну а завтрак да ужин – сам мороковал.

Вся деревня на Ивана поглядывала: как-то он без Катерины управится? Но Иван виду не показывал, бодрился, хотя и чувствовал, что тоска по Катерине с каждым днём всё туже закручивает свой узел.

На втором месяце своего одиночества Иван заметно похудел, осунулся, ходил мрачный, неразговорчивый. Он и раньше-то больше слушать любил, чем говорить, но в любом разговоре, бывало, место шутке найдёт да и посмеётся вместе со всеми, а тут, видать, не до шуток стало: ведь тридцать лет с Катериной прожил, а теперь всё наперекосяк…

Все знали, что Катерина уехала. И слухи по деревне ходили разные. Иван поначалу объяснял, что внучка, мол, болеет, и Катерина там с ней возится, а потом и объяснять перестал. Он и сам толком не понимал, что будет дальше.

Перестал следить за хозяйством, забросил огород, всё чаще стал уходить в избушку и подолгу лежать там на кровати. Переживал, тосковал, мучился, но переезжать всё-таки не хотел. Вся его душа противилась тому, чтобы навсегда бросить деревню, в которой родился и в которой жизнь прожил.

Неожиданно приехал Виктор. Один, никого с собой не привёз. Он рассказал, что почти два месяца был на сессии – экзамены сдавал за четвёртый курс, что едва Иришка поправилась, как заболела Ольга, в больницу положили, так что всё там на Катерине держится, а та тоже скучает, о доме поговаривает. С тем Виктор и уехал…

А Иван ожил, решил даже к берегу Иртыша сходить прогуляться. Курган, почувствовав перемену в своём хозяине, начал подпрыгивать и лаять, чего по старости уже давно не делал.