Надежная тяга

В то лето вода в Иртыше была большая и держалась долго, а тут глянул Иван – обмелел Иртыш, почти вся вода из ложков скатилась, а из Большой логотины до сих пор бойкий ручей бежит. Иван пошёл вдоль ручья, с какой-то давно не испытанной радостью слушая его мелодичный говор. Метров двести прошёл, глядь – а по ручью щука ползёт. Воды в ручье немного, а щука большая, так что у неё и спина наружу. Иван подбежал, выбросил её подальше на берег и расхохотался.

– Ну вот, Курган, сегодня у нас с тобой и уха будет.

Курган повилял хвостом, лизнул щуку и побежал вдоль ручья. Иван сломил тальниковую ветку с сучком, подвесил на неё свою добычу и не спеша пошёл назад. Уже к Иртышу подошёл, когда к нему подлетел запыхавшийся Курган, а в зубах у него – щука!..

– Ах ты моя умница, – сказал Иван, поглаживая Кургана. – Оказывается, мы с тобой не такие уж старики, ещё и на рыбалку сходить можем…

Прошло ещё три месяца. Катерина за всё это время ни разу не была у Ивана, и Иван к ней не ездил, но как-то в конце августа надо было сдавать совхозный скот на мясокомбинат, а дорога как раз мимо райцентра проходит, вот и решил Иван на обратном пути заехать к своим.

Чем ближе подъезжают, тем больше он волнуется. Аж мороз по коже, будто юнцом невесту сватать едет. Вылез из кабины, надо в дом заходить, а ноги – как ватные. Постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, тут же открыл её, переступил через порог и сказал: «Можно к вам?..» Он произнёс это каким-то чужим, хриплым голосом и остановился у порога. На губах его замерла смущённая и в то же время счастливая улыбка. Он смотрел на Катерину, которая сидела за столом с Иришкой на руках, босая и худющая до невозможности. Никогда в жизни Иван не видел её такой худой… Или она и была такая, а он просто не замечал? Но это была она, его Катрина, родная и самая лучшая на свете. Щёки её покраснели, а в тёмно-карих глазах зажглись блестящие огоньки и выступили слёзы.

– Здравствуй, отец, проходи, проходи! – Виктор поднялся первым и несмело подошёл к Ивану. Ольга растерялась, побледнела, суетливо начала для чего-то переставлять стулья, потом тоже подошла к отцу, прижалась к его груди и заплакала.

– А мы только что отужинали. Раздевайся, проходи, поужинаешь…

Иван снял фуфайку, фуражку, Виктор бережно повесил их на вешалку возле двери.

– Проходи, отец, садись…

У Ивана по коже прошёл озноб от слов Катерины, от её голоса, он готов был заплакать, но сдержался. Одной рукой она придерживала Иришку, а другой суетливо передвигала на столе посуду и не глядела на Ивана.

– Давай чаю выпей.

Он подошёл к столу и сел напротив Катерины.

– Может, супу поешь? – предложила Ольга.

– Нет, дочка, спасибо, не хочу.

– Поешь, поешь давай, поди голоднёшенький, – сказала Катерина, и у Ивана запершило в горле.

– Нет, не буду, некогда. Я на минутку забежал… Такси вон тебе подогнал, так что давай собирайся, а то ведь картошку скоро копать… Или ты теперь «городской» стала, так может и копать не будешь? Разучилась, поди?

Иван говорил нарочито грубо, так как к нежности не привык. Больше того, он её даже стыдился. И вот сейчас, испытывая к Катерине самые нежные чувства, он старался закрыть, замаскировать их показной грубостью. Но Катерина за тридцать-то лет совместной жизни тоже изучила его характер, и ей всё было понятно. Улыбаясь, она открыто глядела на Ивана, и взгляд её был всё таким же ласковым и нежным, как много-много лет назад…

– Ну что, дочка, как ты? Что делать-то будем? – спросила она у Ольги.

– Ладно уж тебе, собирайся давай, – ответила Ольга, – а то уж вся извелась, издёргалась.

– Да нет, я ещё поживу, если надо.

– Ладно, ладно, перестань. Мы с Иришкой теперь поправились, а вам, видать, без своей деревни не прожить.

– Ты сколько пролежала-то? – спросил Иван у дочери.

– Да почти две недели.

– Ну а теперь как?

– Теперь всё нормально, вылечили… Мама, давай Иришку, иди собирайся.

Виктор протянул руки, взял дочь, а Катерина ушла в спальню.

– А я уж сам хотел её отвезти, – будто оправдываясь, проговорил Виктор. – Ведь целыми днями только два вопроса: как там Иван да как там огород… Да и устала она тут с нами. Я на сессии, эти заболели…

– Давай-ка Иришку-то, я подержу, – сказал Иван. – Иди ко мне, моя маленькая, иди. – Иришка протянула к деду ручонки. – Ну, ты помнишь, как у деда на ноге качалась? Давай покачаемся…

Ольга наводила порядок на столе, Катерина в спальне шелестела бумагой, хлопала крышками чемоданов.

Она взяла с собой один чемодан с одеждой.

– Отец, всё остальное я как-нибудь на неделе привезу, – сказал Виктор, прощаясь с Иваном.

– Не надо, пусть у вас всё так и остаётся, а мы с матерью теперь, как молодожёны, снова обзаводиться будем…

Катерина уже сидела в машине.

Прошло четыре дня, как вернулась домой Катерина, и их с Иваном пригласили на свадьбу к племяннику. Катерина наотрез отказалась, сославшись на усталость и нездоровье, а Иван решил пойти: племянник всё-таки, не приди – родственники всю жизнь обижаться будут.

Он надел костюм, Катерина отгладила ему рубашку белую, галстук повязала, потом приложила руку к его груди, прислушалась.

– Что это сердчишко-то у тебя так колотится? Волнуешься, что ли?

– А вот, слушай, теперь частенько так стало. По тебе, видно, истосковался.

– Ладно уж тебе… Да ты сразу-то не уходи, посиди маленько, а то неудобно: ни меня, ни тебя не будет, ещё обидятся. Деньги вон в конверте не забудь, положишь молодым на пирог…

Иван вышел за ворота, закурил, постоял немного. Из дома напротив появился сосед, подошёл к Ивану.

– Привет, Иван Григорич.

– Здорово. Ты на свадьбу?

– Туда. А ты чо стоишь?

– Да вот думаю: то ли идти, то ли не идти… Сердчишко что-то барахлит.

– Дак а у кого оно не барахлит? Оно у всех барахлит… Пойдём.

Они прошли не более сотни метров.

– Нет, в самом деле, слышь, что-то оно у меня вразнос пошло. – Иван приложил руку к груди и замедлил шаг, потом и вовсе остановился.

– Плохо… – невнятно пробормотал он и упал на колени.

– Иван, ты чо? – закричал сосед. – Ты чо на дороге-то? Костюм угробишь, пойдём вон на травку…

Он с трудом приподнял Ивана и почти волоком оттащил его в сторону, под акацию. Иван ухватился правой рукой за тонкую ветку акации, а левую всё прижимал к груди. Глаза его помутнели, он покачнулся и вместе с обломившейся веткой повалился на пожелтевшую осеннюю траву.