Сейчас прошло двадцать лет, и я пишу. Простите, парни. Я честно хотел забыть, но с возрастом, вернее, под занавес жизни многое понимаешь. Это мне нужно, это тем нужно, кто остался. Назло и вопреки.
Я стою и курю в окно. Это теперь я многое знаю и понимаю, но двадцать лет, на что я их потратил? Суета. Погоня за чем-то призрачным. Ну и что? Ради чего я остался живым? Ради этого? Простите мужики. Просто простите.
А тогда…
Тогда, доев тушенку, я с трудом поднялся. Опираясь на автомат, как на посох, сказал:
– Подъем, мужики! Вперёд, к нашим!
И мы пошли. Пусть через не могу, но мы поднялись на эту высоту. Там уже трещали ветки, разгорались костры. Парни, меняясь у костров, налаживали службу.
Я притулился рядом с Макаром. Тот сидел на земле, умостив под задницу монку. Вторую протянул мне и, улыбаясь, проговорил:
– Сейчас Чайковского дернем, согреемся. Скоро, говорят, конец будет…
Он улыбается. Для него конец пути – это тёплая палатка, спальный мешок и дембель. Долгожданный дембель.
«Господи, сделай так, чтоб ты жил, – думал я, глядя на Макара, -Я не смогу многого, но я постараюсь».
Встаю. Иду к костру, где сидят наши офицеры. Нужно решать проблемы, а судя по всему они у нас вырисовываются все больше и больше. Аккумуляторы скоро сядут, по связи постоянно новые вводные и никакой ясности. Одно только понятно – будет бой. Но вот когда?
С этим я подошел к начальству. Пользуясь тем, что я им не подчиняюсь, я спрашиваю прямо в лоб:
– Ну что, мужики! Не в курсе, когда нас убивать будут?
– Скоро, как только на точку первую выйдем и будут, – спокойно, как-то без эмоций, отвечает Самойлов, один из командиров групп, и приглашает, – Присаживайся. Кофе пайковое будешь?
Я присел рядом, между трёпом ни о чём, каждый скрывал свою тревогу.
– У нас, в головном, на дальней высотке троих видели, – говорит Самойлов, – Ходят спокойно, не боятся совсем.
– Артов на них надо, – говорю я для поддержания разговора.
– Ага, чтоб нас и накрыли, к ебеням, – командир нашей банды совсем мрачен. Оно и понятно, после ночевок на земле у многих начался кашель и температура, что сказывалось на темпе, да и не только на темпе.
– Блядь, да выключи ты рацию, – говорит он радисту. – Щас опять:» Уточните то, уточните это. Как самочувствие?» Сами бы сюда прибыли и посмотрели. Отцы-командиры, твою мать…
В темноте к нам подошёл один из парней с секрета.
– Там, вдалеке костёр не костёр, но в общем огонь виден. Что делать? – Да ни хуя не делать, – говорит командир. – Что ты можешь? Они у себя дома. А может ещё кто из наших шарится. У нас же все отличиться хотят, даже ментовской спецназ пригнали, а как что, так помощи и не дождёшься.
Ещё обсудив текущие проблемы, решили все же не разделять группы и по прибытию ощетиниться минными заграждениями. Тем более восемь монок на четыре группы. Если собрать воедино и правильно рассчитать, дают хорошую фору перед атакующими.
Ночь была противная. Мокрый снег падал хлопьями, костры просто дымили. Я пожертвовал ещё парой шашек тротила, чтобы более-менее согреться. За день мокрая от пота одежда просто леденела. Каждый хотел прижаться к костру поближе, просто чтобы глотнуть тёплого воздуха. Всех колотил озноб.
То тут, то там слышался утробный кашель. Началось то, что нигде и никак не прописано – простуда. Отупляющая и от этого ещё более поганая штука. Казалось, что нет никакой силы оторвать человека от небольшого тлеющего костра, который давал, по сути, иллюзию тепла.
Через все «не могу», через себя, вставали, чтобы или подкинуть веток, или в секрет. Я и ещё двое по негласному уговору не спали. Мы переходили от костра к костру и пинками поднимали тех, кто в забытье переворачивался на спину. На спине за пять минут на мерзлой земле – гарантия пневмонии, к бабке не ходи. Наиболее опытные ложились лицом вниз руки под себя, ладонями под лицо и дышали, а сверху на спины падал и падал снег.
Вкус сигарет и папирос не ощущался совсем. Не сговариваясь, приняли по «чудо таблетке» и запили холодным чаем. Вскоре наступил прилив сил, но каждый из нас троих чётко представлял последствия этого шага. Утро наступает в горах медленно и противно.
Еле-еле кто-то ломает ветки, костры разгораются. Многие не в силах, вернее в апатии. Леха, осунувшийся за эти дни, просто смотрит в одну точку. Сегодня в головном идут люди Боченкова, поэтому мы потрошим мешки. Галеты превратились в труху. Но в пакете есть еще сахар, чай, есть папиросы, но с тушенкой напряг. День продержимся, а как дальше – посмотрим.
Калинин, прихрамывая, возвращается с «совета стаи». Судя по лицу, ничего хорошего. Вытаскивает карту, мы подходим к нему ближе. На карте, отмеченной всякой хренью от спец. части, или кого там, четыре высоты. По сути, рядом, но вот почему мы петлями прём, он ответа не даст. Это для нас он командир и так далее, а для тех, кто послал, он такой же кусок мяса, как и все мы. Понимание этого не столько злит, сколько просто угнетает.
Калинин просто осматривает нашу группу. В его глазах нет жалости, в них что -то другое, понимание ситуации, что ли.
– Значит так, мужики, – говорит он тихо, – Стране нужны герои…
– А пизда рожает дураков, – выдыхает кто-то позади меня.
– Не, всё не так, – словно не замечая реплики, продолжает командир группы. – Страна любит героев, ей они как воздух нужны, но только мёртвых героев. Мёртвые, они лишнего не скажут, их хоть награждай, хоть поминки заказывай – всё едино. Наша задача выжить. Хоть кому-то, но выжить. Всё, мужики, больше ничего не скажу. Через полчаса выдвигаемся.
Он, также прихрамывая устало, отходит в сторону. Кашель потихоньку стихает. Я смотрю и вижу на лицах ту реально страшную угрюмую решимость, которая и выигрывала все войны. Сейчас это простуженное, помороженное войско было готово. Готово рвать, сметать любого противника впереди себя.
– Начали, мужики, – командует кто-то впереди.
Мы пошли. Даже не затушив костры, просто уже в открытую. И правильно. Почему мы должны бояться? Пусть бояться нас!
Даже срочник Серёга Макаров, которого в батальоне и за бойца не считали, сейчас как- будто преобразился. Вечно сутулый, боящийся дедов больше, чем чехов, сейчас будто повзрослел. Распухшими пальцами он нежно гладил спусковой крючок автомата и, не поверите, он улыбался. В этой улыбке было понимание, а главное, полное презрение к тому, что будет.
Медленно, скрипя, через силу, но мы набирали обороты.
Когда поднимались на очередную высоту, в воздухе ощутили запах дыма. Недоуменно переглядываясь, мы как могли старались прибавить ходу. Мысль о том, что вот сейчас все закончится казалось прибавляла сил. Но на высоте, кроме тлеющих углей, не было ничего.
«Привал». Эта команда словно выпустила из нас воздух. Кто где стоял, там и упал. С минуту стояла тишина, но потом началось движение. Кто в ямах собирал снег в котелки, кто ломал деревья.
Выставляется охранение. Я со снайпером спустился немного вниз. – Мины будешь ставить? – спросил он.
– Нет. Ракетницы есть?
– На, – он протягивает мне пару осветительных ракет. -Это последние. Я остальные выкинул. Сука, ноги сводит.
– Сними сапоги, – предлагаю я.
– Я их потом хрен одену, – как-то даже виновато отвечает он.
Кое- как вдвоём стянули сапоги. Оба с минуту смотрим на сине-чёрные ступни.
– Поморозил то, когда?
– А я знаю, – морщится тот от боли. – Делать то чего?
Пытаюсь судорожно вспомнить, что надо делать в таких ситуациях. Не могу. В голову лезет всякая хрень, но ничего по существу в голову не лезет.
– Ты потерпи. Недолго, наверное, а там на базу, – нарочито бодрым голосом говорю я.
– Сам то веришь, – усмехается снайпер и через паузу добавляет. – Главное, чтоб не плен. Пусть сразу, но хоть одного, да завалю. Его голос похож на бред, но глаза ясные и чистые.