Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США. 1962–1986 гг.

После того как острота кризиса спала, Р. Кеннеди предъявил мне претензии по поводу того, что мы искали другие каналы, помимо его собственного. Он подчеркнул, что Скалли действовал по своей инициативе, без какого-либо одобрения Белого дома, лишь в ответ на обращение сотрудника посольства (который, однако, отрицал это: по его словам, Скалли сам разыскал его). Об этом же упомянул и президент Кеннеди в своем письме Хрущеву от 14 декабря, заметив, что устанавливать какую-либо доверительную связь через корреспондента телевизионной компании опасно, так как никогда нельзя быть уверенным в том, что это в конце концов не попадет в печать.

На этом и закончилась «связь» Фомин – Скалли. Сам Фомин был вскоре отозван в Москву.

Думаю, что объяснялась вся эта история довольно просто: обе разведки искали в момент кризиса контакты между собой. Факт остается фактом, что разведслужбы обеих стран оказались не на высоте в период кризиса. Американская разведка не смогла обнаружить наличие советских ракет на Кубе вплоть до середины октября. Наша разведка не имела в тот момент надежных источников информации в Вашингтоне. Не случайно сам резидент Фомин отправился в бар-ресторан добывать сведения от корреспондента.

Что же касается Р. Кеннеди, то он неожиданно решил порвать доверительный канал связи через Большакова. Мы узнали, что готовится статья Бартлета и Олсопа о кубинском кризисе, в которой впервые упоминаются имя Большакова и его встречи с Р. Кеннеди. Поскольку Бартлет был близок к Белому дому, Большаков через Р. Кеннеди хотел предотвратить публикацию этой статьи, поскольку она обесценивала на будущее значение их конфиденциальных контактов. Он обратился к Роберту Кеннеди, но неожиданно услышал раздраженный и грубый ответ: «Мы считаем, что в кубинском вопросе нас обманывали все, в том числе и Вы. Использование этого канала в дальнейшем – целиком Ваше дело». Статья была опубликована.

Судя по всему, в Белом доме решили пожертвовать каналом с Большаковым, чтобы обезопасить Р. Кеннеди на будущее от возможной критики, что он занимается не своими делами. Одновременно таким образом можно было дополнить версию «обмана» президента в преддверии кубинского кризиса также ссылкой на канал Большакова, который незадолго до возникновения кризиса передал Р. Кеннеди устное сообщение из Москвы об отсутствии на Кубе «наступательного оружия».

В свете этого решено было вскоре отозвать Большакова домой, хотя к нему с нашей стороны не было никаких претензий. Он – в порядке вежливости – зашел к Р. Кеннеди попрощаться. Тот устроил довольно лицемерную сцену прощания со «своим другом», сожалел, что он уезжает и «очень просил» написать ему из Москвы о том, как у него сложатся дела. Большаков вернулся домой, где и продолжал работать еще около 20 лет, после чего ушел на пенсию.

Микоян в Вашингтоне

Пик кубинского кризиса миновал. За ним наступил период, когда надо было, говоря словами Библии, «собирать камни». Поэтому 29 ноября Микоян по пути на Кубу встретился с президентом в Белом доме. После встречи, занявшей около 3,5 часа, Микоян послал в политбюро сообщение следующего содержания.

Президент по ходу беседы утверждал, что Куба все более превращается «в плацдарм советской политики, направленной на подрыв Латинской Америки». Он подчеркивал, что имеет в виду не столько действия самой Кубы, сколько расширение влияния СССР в этом районе мира. «Не Куба – что она действительно может сделать против нас, – а действия СССР – вот что имеет для нас значение». Истолковывая завоз советских ракет на Кубу как попытку изменить существующее соотношение сил в этом районе, Кеннеди намекал достаточно недвусмысленно на желательность того, чтобы СССР ограничил свою деятельность рамками только своей страны, своим внутренним строительством. Тогда и США готовы сделать то же самое. А то сейчас, говорил президент, создалось такое положение, когда, хотя обе наши страны и не имеют каких-либо территориальных претензий друг к другу, мы сталкиваемся с вами почти повсюду, что в нынешний ракетно-ядерный век связано с большими опасностями для всеобщего мира. Как только где-либо вспыхивает искра революции, ваше присутствие становится заметным. Вы тут как тут. Надо взаимно избегать обострения обстановки в различных частях света. Главное же, чтобы мы с Хрущевым хорошо понимали друг друга.

Микоян: Мы – за решение вопросов, а не подвешивание их. Искра революции? Но на Кубе мы сперва вообще не имели никаких связей (Кеннеди согласился с этим). Революции были и будут. И в странах Америки они победят, и у вас, в США, она победит. Возможно, Вам самому придется оказаться в роли Ф. Кастро, который, не будучи марксистом, повел Кубу к социализму.

Президент рассмеялся: «Не я, но мой младший брат может оказаться в таком положении». (Этот обмен репликами, хотя и в шуточной форме, показателен, вместе с тем, с точки зрения общего настроя тогдашнего советского руководства в отношении победы марксистской идеологии в международном масштабе. – А. Д.)

Далее Микоян сообщил, что у него с Кеннеди состоялась дискуссия по поводу американской формулировки гарантии невторжения на Кубу – американцы явно не хотели ясной формулировки для публикации в ООН. Кеннеди было сказано, что мы никогда не согласимся санкционировать облеты американскими самолетами кубинской территории, так как это было бы грубым нарушением суверенитета и Устава ООН.

Кеннеди упорно навязывал мысль о том, чтобы вместо согласованных документов ООН ограничиться отдельными заявлениями Хрущева и Кеннеди с изложением согласованных и несогласованных вопросов. Но все же, отвечая на прямой вопрос Микояна, президент подтвердил, что США не будут вторгаться на Кубу и что они не отходят от позиций, изложенных во взаимных посланиях во время самого кризиса. «Как я уже говорил, США не нападут на Кубу сами и не позволят сделать это другим. Мы с Хрущевым понимаем друг друга, и я выполню взятые на себя обязательства». Президент также заметил, что он придерживается мнения, что американские ракетные базы в Турции и Италии не имеют большого значения и что правительство США изучает вопрос о целесообразности дальнейшего сохранения упомянутых баз.

В целом из беседы с президентом Микоян, помимо конкретных кубинских дел, особо выделил соображения Кеннеди в отношении желательности сохранения статус-кво между СССР и США, так сказать, в мировом масштабе. Правда, своих рекомендаций или комментариев в этой связи осторожный Микоян в телеграмме не высказывал.

В разговоре со мной Микоян признал, что в Москве был момент «большой тревоги» по поводу возможных военных акций США против Кубы 29 или 30 октября. Считались весьма вероятными такие действия, которые были бы чреваты крупным военным конфликтом между СССР и США, а советское руководство понимало крайнюю нежелательность и опасность такого развития событий и стремилось срочно найти выход из положения (которое, добавлю от себя, возникло в результате его же спорного решения о размещении ядерных ракет на Кубе).

Взаимное потрясение, которое пережили оба правительства в период кризиса, как согласились Микоян и Кеннеди, убедило их в том, что надо исподволь искать пути, более подходящие для решения конфликтов, вообще держать курс на улучшение отношений между обеими странами.

Как видно из наших бесед с президентом и его братом, а также из переписки на высшем уровне, вопрос о взаимном доверии стоял достаточно остро во времена администрации Кеннеди, особенно в связи с кубинским кризисом.

Что касается доверия, приведу один трагикомический эпизод, который имел место на одной из сессий Генеральной Ассамблеи ООН в те годы. Шло обсуждение какого-то малозначительного вопроса, а поскольку никаких голосований по нему не предполагалось, то большинство делегаций послало на заседание своих младших сотрудников (с единственной целью обозначить свое присутствие).

Так получилось, что в зале собралось довольно мало представителей и председательствующий решил проверить кворум путем опроса присутствующих в алфавитном порядке. Начал он с Австралии. Австралиец ответил «да» (это означало, что он присутствует). Затем спросил: Белоруссия? Ее представитель сразу сказал «нет». Председатель удивился и снова переспросил. И снова получил тот же четкий ответ. Председатель с некоторым удивлением и иронией сказал клерку: «Запишите, пожалуйста, что представитель Белоруссии, хотя он и сидит здесь, говорит нам, что он не присутствует».

После заседания мы спросили этого молодого сотрудника, попавшего впросак, почему он так непонятно действовал. Он ответил, что впервые в жизни присутствовал на заседании Ассамблеи, толком не понимал, что происходило, но твердо знал, что поскольку Австралия, член всяких враждебных нам блоков, говорит «да», то он должен, разумеется, сказать «нет».

Думаю, что и для политиков в этом эпизоде заключен свой урок: невозможно о чем-либо договориться, если вы уже запрограммированы на определенную волну и не желаете или не можете понять друг друга.

Наши отношения с администрацией Кеннеди после кубинского кризиса стали настраиваться на более реалистическую волну.

Кризис миновал. Отношения налаживаются

В феврале 1963 года был предпринят еще один шаг, ведущий к дальнейшему снижению напряженности вокруг Кубы. Я передал Раску официальную памятную записку о предстоящем выводе части советского военного персонала с Кубы и попросил его информировать об этом президента Кеннеди, который проявлял личный интерес к этому вопросу.

Раск назвал это сообщение «весьма ободряющим» и выразил уверенность, что президент воспримет его «с большим удовлетворением». Этот шаг положительно скажется на улучшении отношений между СССР и США.

В конце же февраля на приеме в Белом доме в честь дипломатического корпуса президент в разговоре со мной выразил удовлетворение по поводу важного заявления о советском военном персонале на Кубе. Он подозвал Томпсона и, показывая на него, улыбаясь, сказал: «У меня сейчас очень хороший, осторожный и знающий советник по советским делам». В тон президенту ответил, что это хорошо, когда прислушиваются к таким советникам.

Постепенно острота обстановки вокруг Кубы спадала, но сам кубинский вопрос долго оставался постоянным раздражителем в наших отношениях с США, воздействие которого особенно усилилось – уже после администрации Кеннеди – вовлеченностью Кубы в события в Африке и Латинской Америке.

По мере нормализации ситуации вокруг кубинского кризиса на арену политической жизни снова выходили старые проблемы: германский и берлинский вопросы, проблема запрещения ядерных испытаний, другие вопросы советско-американских и международных отношений.

Р. Кеннеди о возможной встрече на высшем уровне

Возникла необходимость и в более широком обсуждении наших будущих отношений с США. Такую цель преследовал наш обед вдвоем с Робертом Кеннеди (12 марта).

Президент искренне хочет прежде всего заключить договор о запрещении ядерных испытаний, сказал он, «не для себя, а для своих детей и внуков». Президент считает такой договор в принципе очень важным для нормализации международного положения и улучшения отношений с СССР.

Мой собеседник утверждал, что его брат – противник продолжающейся в США шумихи вокруг Кубы, которая инспирируется противниками президента. Президенту точно известно, что оппозиция намерена сделать проблему Кубы главным внешнеполитическим вопросом президентской избирательной кампании в 1964 году. Могу заверить, сказал Р. Кеннеди, что, несмотря на огромное давление, оказываемое на президента со всех сторон сейчас – и оно, видимо, будет расти, – он не позволит толкнуть себя на опасный путь возможных военных столкновений с СССР. Мой брат уверен, что премьер Хрущев в принципе думает так же. В этом – одна из главных причин твердой уверенности президента в правильности избранного им курса. Кубинский вопрос, как таковой, надолго еще останется, и от этого никуда не уйдешь. Но лишь один аспект в плане советско-американских отношений остается нерешенным – присутствие советского военного персонала на Кубе.

Р. Кеннеди по своей инициативе поднял вопрос о возможной встрече президента с Хрущевым. Если указанные два вопроса (договор о запрещении ядерных испытаний и вопрос об остающемся советском военном персонале) будут решены, то на повестку дня станет вопрос о встрече глав двух правительств, и президент, насколько знает Р. Кеннеди, будет за такую встречу. На этой встрече можно было бы обсудить другие, более сложные международные проблемы, вроде германского и берлинского вопросов.

Говоря о предстоящей президентской предвыборной кампании, Р. Кеннеди сказал, что на основе анализа всех данных у президента имеются хорошие шансы на переизбрание в 1964 году, если до того времени «не случится чего-либо неожиданного».

После встречи с Р. Кеннеди Москва запросила меня, насколько серьезно брат президента, по моему мнению, затрагивал вопрос о встрече с Хрущевым. Я ответил, что вопрос о встрече на высшем уровне, по имеющимся у посольства данным, действительно серьезно рассматривается президентом. Однако он его рассматривает в первую очередь сквозь призму внутренней политики: насколько эта встреча может оказаться полезной в переизбрании его президентом. Успех такой встречи, достижение на ней каких-то конкретных согласованных результатов, несомненно, гарантируют Кеннеди победу на выборах 1964 года. Главный вопрос для нас: а что мы можем получить от такой встречи? Пока что администрация не намекает на какой-либо компромисс по интересующим нас проблемам. Видимо, все это надо еще дополнительно прозондировать. Таково было мнение посольства.

А тем временем советско-американские контакты набирали силу. В связи с успешным окончанием переговоров между СССР и США относительно совместной советско-американской программы по космосу Раск пригласил меня в конце марта на мыс Канаверал для наблюдения за запуском одной из ракет. Зная наше традиционное нежелание пускать к себе иностранцев на аналогичные запуски, Раск в шутливой форме добавил, что это приглашение «без условий взаимности». Я принял приглашение и присутствовал на одном из таких запусков. Зрелище впечатляющее.

Надо сказать, что меня приглашали для посещения и других, более закрытых объектов. Так, например, по приглашению советника президента по науке Визнера я посетил Массачусетский институт технологии, где познакомился с рядом передовых технологий по проектированию новой техники. Это для меня представляло особый интерес – я ведь был инженером-конструктором по самолетостроению, правда изрядно уже отставшим от бурного роста техники. Когда мы проходили мимо одной из лабораторий, у закрытых дверей которой стояла вооруженная охрана, Визнер скороговоркой заметил, что там разрабатывается методика полетов на Луну. Затем он попросил меня подождать, объяснив, что ему нужно срочно позвонить. Минут через пять он вернулся улыбающийся и сказал, что разговаривал с президентом Кеннеди и последний разрешил ему показать мне и эту лабораторию. После этого мне прикрепили на грудь пропуск с надписью «прошел все проверки», который открывал мне доступ в спецлаборатории.

В лаборатории как раз моделировали высадку астронавта на Луну, который совершил облет вокруг Луны. Я побывал в кабине, которая имитировала приземление на поверхность самой Луны. Иллюзия была абсолютной и впечатляющей. До действительного полета на Луну оставалось еще несколько лет. Однако было видно, что администрация Кеннеди твердо решила сдержать публичное обязательство президента осуществить такой полет.

Хрущев упорствует в германских делах. Возобновление переговоров о прекращении ядерных испытаний

После кубинского кризиса внимание обеих сторон вновь переключилось на продолжающуюся конфликтную ситуацию вокруг вопросов, относящихся к германскому урегулированию и нормализации положения в Западном Берлине.

Хрущев продолжал упорствовать, стремясь добиться своего. Однако после октябрьского кризиса его позиция оказалась более ослабленной. Никто не хотел уступать: ни Хрущев, ни Кеннеди. Но никто из них не хотел доводить дело и до вооруженного конфликта в центре Европы. Оставалось политическое маневрирование. Под нашим нажимом Вашингтон неохотно дал согласие возобновить обсуждение вопросов по дипломатическим каналам.

Фактически было мало шансов на успех такого обсуждения, ибо Хрущев запрашивал слишком много. Хотя лично я не верил, что нам удастся добиться согласия США с нашей позицией, все считали, что дипломатический диалог очень важен, поскольку давал возможность снимать излишнюю конфликтность, обезвреживать особо взрывоопасные ситуации, взаимно контролировать пульс событий.

Начало новому обсуждению этой проблемы было положено моей подробной беседой с Раском 26 марта. По указанию Москвы я изложил ему нашу позицию, которая в своей основе содержала известные предложения Хрущева.

Выслушав, Раск заметил, что многие и на Западе, и в самих США не видят особого смысла в дальнейшем обсуждении германского вопроса ввиду сложившегося тупика. Однако президент Кеннеди готов продолжить поиски путей решения этого вопроса или, во всяком случае, уменьшения связанных с этим опасностей.

Затем он стал в полувопросительной-полуутвердительной форме говорить об уменьшении в последнее время напряженности вокруг германского вопроса. В конце он прямо спросил, не думаем ли мы, что «время само позаботится об урегулировании ряда вопросов» и что в результате развития событий в этом направлении опасность ситуации с течением времени сама по себе уменьшится? В этих последних словах Раска, по существу, и заключался весь подход администрации к германскому и берлинскому вопросам – сохранить статус-кво, а там уж будет видно, что делать дальше[5 - Парадоксальным образом Раск оказался прав в том смысле, что после возведения ГДР Берлинской стены президент Кеннеди получил в районе Берлина статус-кво, которого он долго добивался.].

Что я мог ответить ему на это, когда имел ясные инструкции из Москвы добиваться продвижения наших предложений?

Так началось наше новое марафонское обсуждение с Раском этих вопросов. В течение длительного времени оно стало монотонным и однообразным по содержанию ввиду неизменности позиций обеих сторон. Сами наши встречи стали носить характер установленного ритуала. Именно в этот период госсекретарь в шутку предложил, как я уже писал, обозначить номерами все вопросы и ответы и в дальнейшем вести переговоры следующим образом: «Задаю вопрос номер 5». В ответ: «Отвечаю номером 6» и т. д.

Важное место в советско-американских отношениях в 1963 году занимали также переговоры о прекращении ядерных испытаний.

Кеннеди хотел заключить соглашение о полном запрещении испытаний. Помимо прочего, он более глубоко, чем его предшественники в Белом доме, осознавал угрозу распространения ядерного оружия в мире, а соглашение о прекращении испытаний было бы эффективным препятствием на пути такого распространения.

Вопрос о выпадении радиоактивных осадков в результате испытаний в атмосфере тоже начинал набирать силу в общественном мнении обеих стран (в СССР, впрочем, это чувствовалось меньше, поскольку ядерные испытания проводились в условиях большой секретности).