Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США. 1962–1986 гг.

Хрущев также начал думать о полезности прекращения испытаний. Часть советских ученых и военных придерживалась мнения, что дальнейшие испытания, скорее, принесут США преимущество в качественном улучшении ядерного оружия.

Однако серьезным препятствием на пути к заключению соглашения оставался вопрос о контроле над соглашением. Здесь Хрущев – и сам, да еще под влиянием своих советников – проявлял большие колебания: на каком варианте контроля остановиться – только лишь путем установки на территории обеих стран так называемых «черных ящиков» (автоматических станций) или же согласиться на допуск единичных иностранных наблюдателей-контролеров.

Интересно, что сразу после кубинского кризиса Хрущев первый раз в послевоенной истории сообщил президенту Кеннеди по конфиденциальному каналу о согласии советского правительства на 2–3 инспекции в год на территории каждой из ядерных стран в порядке контроля за ядерными испытаниями. После благополучного разрешения опасного кризиса вокруг Кубы Хрущев был настроен примирительно и вообще в пользу других договоренностей с США, из которых наиболее близкой представлялась тогда договоренность о прекращении ядерных испытаний.

К сожалению, администрация Кеннеди не воспользовалась этим настроением Хрущева. Она затеяла длительный спор о необходимости увеличения числа инспекций, не оценив, что для Хрущева это было вообще принципиально трудное решение – впервые согласиться с присутствием американских наблюдателей на советской территории (в политбюро далеко не все были согласны с таким его шагом).

Президент ответил Хрущеву, что приветствует советское согласие на инспекции на местах, но вместо 2–3 инспекций назвал 8–10 проверок в год.

На такое количество инспекций Хрущев не пошел; более того, в конце концов он вновь вернулся к старой позиции – никаких инспекций на местах.

Известный американский ученый Сиборг, одно время возглавлявший правительственную Комиссию по ядерной энергии, впоследствии с сожалением рассказал мне, что это он настойчиво рекомендовал Кеннеди предложить 8–10 инспекций. Он был уверен, что удастся найти компромисс, где-то посередине: 5–7 инспекций. Если бы я знал тогда, сказал Сиборг, что Хрущев может даже взять обратно свое предложение о 2–3 инспекциях на местах, то я бы непременно рекомендовал тогда президенту принять это предложение. Ведь для американской стороны было очень важно впервые зафиксировать сам принцип инспекций на местах, против чего так упорно и долго возражала советская сторона.

Так была упущена одна из важных возможностей договориться, которых было немало за длительную историю советско-американских отношений. А ведь договоренность о полном прекращении ядерных испытаний, помимо прочего, могла бы резко замедлить гонку ядерных вооружений. Не было бы ракет с разделяющимися головными частями. Не было бы и крылатых ракет. Сейчас вообще этот срыв договоренности выглядит как большое недомыслие наших руководителей того периода. Ведь в настоящее время различные договора предусматривают сотни инспекций в год на иностранных территориях.

Интересно отметить, что в беседах со мною министр обороны Макнамара, а также видные ученые Оппенгеймер, Силлард и Визнер отмечали, что недавний кубинский кризис усилил в стране противодействие прекращению испытаний ядерного оружия. Резко возросли настроения в пользу необходимости совершенствования ядерного оружия США, а значит, и продолжения ядерных испытаний, как средства предотвращения ядерной войны, призрак которой рядовые американцы впервые реально почувствовали в дни кубинского кризиса. Фигурально говоря, страх перед ядерной войной перевешивал в ряде случаев страх перед вредными для жизни последствиями ядерных испытаний. Все это искусно использовалось республиканцами и поддерживающими их воинствующими учеными типа Теллера.

Как стимулировать развитие отношений?

В начале апреля Томпсон в неофициальной беседе выразил неудовлетворенность по поводу общего достаточно пассивного состояния отношений «между Белым домом и Кремлем». Надо бы их как-то стимулировать.

Я сказал ему, что разделяю эту озабоченность, но не может ли он предложить что-то более конкретное?

– У меня возникла мысль, – ответил он, – предложить президенту послать для личной встречи с Хрущевым одного из близких к нему людей, например Раска, Р. Кеннеди или Гарримана. Ваше мнение на этот счет?

Я сказал, что в личном плане поддерживаю его идею и готов сделать это и перед Москвой. На мой взгляд, наиболее подходящей кандидатурой был бы Раск.

Развивая свою мысль, Томпсон отметил, что для президента, помимо всего прочего, важно конкретно строить свою предвыборную кампанию на определенных вопросах, но для этого он должен иметь ясное представление о возможных перспективах наших отношений на ближайшие год-два.

Наиболее многообещающим и желательным в окружении президента считают следующий порядок: достижение соглашения в Женеве о прекращении испытаний ядерного оружия в течение ближайших 2–3 месяцев, подписание его министрами (возможна поездка Раска в Москву), представление парламентам обеих стран на ратификацию (июль – август) с последующей встречей Кеннеди с Хрущевым (август – сентябрь) для обмена ратификационными грамотами и обсуждения международного положения. К этой встрече можно было бы подготовить и подписание некоторых двусторонних соглашений, например о воздушном сообщении между СССР и США, консульской конвенции. Одновременно главы правительств могли бы дать новые директивы, способствующие успеху переговоров по германскому вопросу и по различным аспектам разоружения.

Я сказал Томпсону, что изложенный им возможный сценарий действий представляется целесообразным и над ним следовало бы взаимно поработать.

Спустя несколько дней Томпсон передал личное послание президента Хрущеву, в котором, в частности, высказывалось предложение о целесообразности приезда в Москву в мае личного представителя президента для обсуждения с советским премьером комплекса вопросов и откровенного неофициального обмена взглядами.

Свое послание Кеннеди заканчивал словами: «Мы живем в трудное и опасное время, и каждый из нас несет большую ответственность перед нашими семьями и перед человечеством. Давление со стороны тех, кто придерживается менее терпимых и менее миролюбивых взглядов, очень велико, но я заверяю Вас в моей личной решимости всегда работать для укрепления мира во всем мире».

Через пару дней Раск передал проект совместной декларации о непередаче ядерного оружия (от имени США, СССР, Англии и Франции). «Эти страны, – отмечалось в нем, – торжественно заверяют, что они не будут передавать любое ядерное оружие непосредственно или косвенно, через военные союзы, под национальный контроль отдельных государств, которые сейчас не владеют ядерным оружием, и что они не будут помогать другим государствам в производстве такого оружия».

29 апреля я сообщил президенту Кеннеди (через Томпсона) о готовности Хрущева принять для неофициального обмена мнениями ответственного представителя президента.

Почти в это же время Хрущев встречался в Москве с послом США Колером и послом Англии Тревельяном, которые передали ему идентичные послания Кеннеди и Макмиллана, касающиеся запрещения испытаний ядерного оружия, призывая его согласиться на увеличение числа ежегодных инспекций (между тремя и семью).

Хрущев заявил в ответ: «Так что же вы от нас хотите, чтобы мы, ничего не приобретая, открыли целые районы нашей страны для иностранной разведки? Ведь даже когда советское правительство согласилось на 2–3 инспекции, западные державы захотели так развернуть такую инспекцию, чтобы охватить чуть ли не полстраны. Но на это мы не пойдем. Я начинаю ругать себя за согласие на проведение 2–3 инспекций на территории СССР. Теперь я вижу, что надо отказаться от этого предложения. Для обеспечения должного контроля достаточно установить 2–3 автоматические сейсмические станции. А теперь я же оказался в дураках, потому что, как только мы выдвинули свое предложение, нам сразу же ответили требованием о проведении 8–10, а теперь 7 инспекций в год, на что СССР пойти не может. Всякие дальнейшие уступки будут уже уступками не Кеннеди, а Голдуотеру и прочим «бешеным».

В середине мая Томпсон сообщил о решении президента послать в Москву в качестве своего личного представителя Раска, но просил перенести этот визит на июль или август. Вскоре была достигнута договоренность о приезде Раска в Советский Союз 28 июля.

Одновременно было решено возобновить переговоры в Москве по поводу соглашения о запрещении ядерных испытаний.

Москва – Вашингтон: прямая связь

Кубинский кризис высветил необходимость в надежных технических средствах связи между Кремлем и Белым домом. В декабре Вашингтон выступил с предложением установить линию прямой связи между правительствами СССР и США. После соответствующих переговоров 20 июня 1963 года в Женеве был подписан соответствующий меморандум об организации такой связи «для использования в чрезвычайных обстоятельствах». Часто ее еще называли «горячей линией» между Кремлем и Белым домом.

Предусматривалось установление проводного телеграфного канала круглосуточного действия между столицами обеих стран по трассе Москва – Хельсинки – Стокгольм – Копенгаген – Лондон – Вашингтон, который должен был использоваться для передачи взаимных срочных сообщений.

Одновременно устанавливался радиотелеграфный канал круглосуточного действия, организованный на трассе Москва – Танжер – Вашингтон, который должен был использоваться для служебной связи и координации эксплуатационной деятельности между конечными пунктами. Впоследствии была проведена вторая линия проводной связи, после того как финский фермер, вспахивая на тракторе свой участок земли, перерезал нечаянно первый и единственный проводной канал, что вызвало смятение в Москве и Вашингтоне. В конечном счете была установлена космическая радиотелефонная связь.

Надо сказать, что вопрос о прямой связи между обоими правительствами остро возник во время кубинского кризиса. Дело в том, что связь советского и американского посольств со своими центрами осуществлялась через обычные коммерческие телеграфные агентства. Телеграммы зашифровывались в посольствах и затем передавались на телеграф для отправки адресату. Посольствам долго не разрешалось пользоваться радиосвязью из-за взаимного опасения, что установка необходимой приемной и передаточной аппаратуры с большими радиоантеннами на крыше посольств позволит разведслужбам подслушивать правительственные и другие служебные разговоры в столице другой стороны.

Для этого были известные основания. Как нам стало известно спустя много лет, одной из причин упорного отказа американского посольства переехать на другое, более просторное и живописное место (речь шла о выделении участков для строительства более просторных современных зданий) было то, что рядом с посольством США в Москве проходила основная автомагистраль города. Она, помимо прочего, связывала Кремль и район загородных правительственных дач, где постоянно жили советские руководители. Когда были поставлены радиотелефоны на их автомашинах (сперва эта связь не шифровалась), то Хрущев и особенно Подгорный очень любили, пока они ехали на работу, поговорить по телефону со своими коллегами как по служебным делам, так и просто «посплетничать». Все это записывалось американскими службами радиоперехвата. Наши службы тоже стремились «прослушивать» пространство вокруг нашего посольства, но результаты были иные: большая часть правительственных разговоров по радиотелефонам в Вашингтоне шифровалась.

Сейчас даже трудно поверить, до чего примитивна была связь с Москвой в грозные дни кубинского кризиса, когда счет шел не на дни, а на часы. Я, например, писал срочную телеграмму о разговоре с Р. Кеннеди. Она тут же шифровалась (сперва это тоже делалось вручную, а не шифромашинами). Затем по телефону мы просили телеграфное агентство Вестерн Юнион срочно прислать нам своего посыльного, чтобы забрать телеграмму. Мы, конечно, очень надеялись, что он сразу же отвезет телеграмму в агентство для срочной отправки в Москву. Но ведь он мог и остановиться где-то по дороге, встретив, например, знакомую девушку!

Именно этой примитивной связью и объясняется тот весьма необычный шаг, к которому прибег Хрущев, когда посылал в решающий день, в воскресенье 28 октября, свой ответ президенту Кеннеди, ибо этот ответ во многом предопределял исход всего кризиса. Боясь опоздать, Хрущев, помимо передачи мне шифрованной телеграммой своего ответа президенту, который продублировали также через посольство США в Москве, дал одновременно указание тут же передать свой ответ открытым текстом по радио. На большой скорости с включенными сиренами вереница машин во главе с его помощником помчалась с загородной дачи Хрущева на радиостанцию, где текст послания немедленно передали в эфир.

Вот почему Громыко сначала спешно прислал мне краткую телеграмму о согласии Хрущева на условия Кеннеди, которую я передал Р. Кеннеди за несколько часов до основного послания Хрущева.

Все это побудило Хрущева и Кеннеди установить прямую проводную связь между Москвой и Вашингтоном на случай новых чрезвычайных обстоятельств.

Два кризиса – берлинский и кубинский – укрепили обоих лидеров в мысли о необходимости в постепенной нормализации советско-американских отношений.

Договор о прекращении ядерных испытаний. Раск в Пицунде

10 июня 1963 года президент выступил в Американском университете с речью, целиком посвященной вопросам войны и мира и советско-американским отношениям. Хрущев назвал ее лучшей речью любого президента США после Ф. Рузвельта. Советская пресса впервые за многие годы опубликовала полный текст речи президента США.

Кеннеди призывал к пересмотру американских подходов к холодной войне. Главной целью должен быть мир. Для его обеспечения необходимо прекращение гонки вооружений и продвижение к разоружению. Он объявил о предстоящих переговорах в Москве и о своем решении прекратить ядерные испытания в атмосфере.

В качестве своего представителя на переговорах в Москве Кеннеди выбрал опытного дипломата Гарримана, пользовавшегося немалым уважением в Москве и лично у Хрущева (это особо учитывалось при выборе Гарримана).

В переговорах в Москве участвовали Громыко, Гарриман и английский представитель Хейлшел. Продолжались они около двух недель и закончились соглашением о частичном запрещении ядерных испытаний (в трех сферах, кроме подземных). По ходу переговоров были обсуждены разные варианты, так как камнем преткновения был вопрос о контроле за выполнением соглашения.

На решающей встрече Хрущева с Гарриманом и Хейлшелом советский премьер довольно образно изложил свою позицию. На иностранную инспекцию СССР не согласится, твердо заявил он, даже если речь будет идти о двух-трех инспекциях. Мы готовы пойти на прекращение всех испытаний ядерного оружия, но без инспекций, а лишь с применением «черных ящиков». Мы не согласимся ни на одну инспекцию, какая бы она ни была. Что касается ядерных испытаний в тех сферах, в отношении которых не возникает вопроса об инспекциях, то мы сможем подписать такое соглашение. Если говорить о шпионаже, то у нас, очевидно, разные представления по этому вопросу. Нам трудно поверить тем заверениям, которые дают на этот счет западные державы. Когда кот обещает, что он будет ловить только мышей и не тронет сала, то кот, может быть, сам верит в то, что он говорит, но вряд ли можно сомневаться в том, что кот возьмет и сало, когда этого никто не будет видеть.

Из-за спора о проведении инспекций на местах неудачей закончились длительные переговоры о договоре о полном запрещении ядерных испытаний. Подземные испытания остались вне договора. Был упущен важный шанс.

Во время визита в Москву специального представителя президента США импульсивный Хрущев выдал некоторые секреты советской разведки.

Разгоряченный беседой с Гарриманом, на которой присутствовал и американский посол Колер, советский руководитель пожаловался, что правительство США оказало нажим на западные страны с тем, чтобы они не выполняли заказов СССР на поставку труб для газопроводов. Гарриман стал было это отрицать, но тут же был остановлен. У нас есть достоверные сведения, заявил прямолинейно Хрущев, что правительство США предприняло такие действия по рекомендации своего посла в СССР Колера. Мы можем выдать Вам такой секрет.

Хрущев предложил Гарриману спросить в Госдепартаменте, давал ли Колер такую рекомендацию. Там хранится его телеграмма. Это совершенно точно. Он, видимо, решил: вот тут я вам насолю. Однако с этими трубами сам Колер попал в трубу.

Он спросил при этом посла, может ли тот, положа руку на Библию, сказать, что не давал американскому правительству рекомендацию в отношении труб. Проверим, верит ли Колер в Бога?

Присутствовавший на беседе посол покраснел, но не мог сказать ничего вразумительного, явно подтверждая своим поведением правоту слов Хрущева.

А дело заключалось в том, что наша разведслужба имела возможность знать о содержании некоторых шифротелеграмм посла. После откровений Хрущева американская служба безопасности, надо полагать, приняла дополнительные меры защиты, ибо поток подобной информации заметно уменьшился. Так болтливость Хрущева нанесла серьезный ущерб деятельности наших разведслужб.

Когда в Москве в конце июля завершались переговоры о договоре насчет запрещения испытаний ядерного оружия в трех сферах, неожиданно в последний момент возник один новый спорный вопрос. После некоторой дискуссии, в ходе которой Громыко упорно стоял на своем, Гарриман как бы про себя сказал, что, в конце концов, это не такой уж принципиальный вопрос и что можно пойти навстречу советской стороне. Затем он попросил соединить его по телефону с президентом Кеннеди (переговоры проходили в особняке МИД на улице Алексея Толстого).