Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США. 1962–1986 гг.

Затем вернулись в Овальный кабинет. Джонсон сказал, что давно хотел поговорить с советским послом о состоянии отношений между нашими странами. Заметил, что в целом удовлетворен им. «А каково Ваше мнение?» – спросил президент.

Ответил, что нашим двум правительствам действительно удалось создать определенные предпосылки к улучшению международной обстановки, что заключение договора о запрещении ядерных испытаний, достижение договоренности о невыводе на орбиту объектов с ядерным оружием, установление прямой связи между Кремлем и Белым домом содействовали улучшению советско-американских отношений. В этом году удалось найти взаимопонимание и в таком вопросе, как некоторое сокращение военных бюджетов. Теперь надо идти дальше, нужны долгосрочные меры по ограничению гонки вооружений. С этой точки зрения надо признать, что в текущем году сделано немного. Это, возможно, объясняется занятостью администрации выборами.

Джонсон тут же среагировал: «Да, конечно, эти соображения играют сейчас главенствующую роль во внешнеполитических шагах США». Должен признаться, заявил он далее, что за несколько месяцев пребывания в Белом доме я впервые по-настоящему почувствовал, какая это чертовски трудная и в высшей степени ответственная работа. Хочу прямо сказать, что я намерен продолжать линию на улучшение наших отношений, ибо это отвечает интересам обоих народов. Я не намерен сворачивать с намеченного пути. Я уверен, что большинство американского народа поддерживает меня и мою позицию. Негласные опросы Белого дома по ряду штатов подтверждают мнение в пользу нормализации наших отношений.

Это, бесспорно, свидетельствует об известном сдвиге в американском общественном мнении, немыслимом, скажем, даже несколько лет тому назад, подчеркнул президент. Однако в целом положение в стране далеко не такое простое. Еще очень многие прислушиваются к голосам тех, кто выступает против каких-либо соглашений с СССР и кто, по существу, проповедует даже ухудшение наших отношений. Недооценивать этого нельзя.

В этой связи я очень хотел бы сейчас публично выступить с инициативой, пусть небольшой, которая, однако, ясно показала бы общественному мнению страны, что, несмотря на крики Голдуотера и Никсона об угрозе международного коммунизма и необходимости усиления борьбы с ним, то есть и с СССР, я намерен идти по другой дороге, дороге совместных действий с СССР, с премьером Хрущевым.

Поэтому я и хочу передать Хрущеву свое новое послание по вопросу о сокращении производства расщепляющихся материалов для военных целей, сказал президент.

Так получилось, что, когда я пришел к Джонсону, у меня уже было с собой позитивное послание от Хрущева на эту же тему. Хрущев, правда, поднимал при этом вопрос о том, что к такому шагу надо было бы привлечь и Лондон, и Париж.

Джонсон, ознакомившись с посланием, тут же сказал, что имеет мало влияния «на того парня в Париже» (де Голля), и попросил Хрущева все же пойти на двустороннее заявление от имени СССР и США, не дожидаясь других (что и было вскоре сделано).

По ходу беседы Джонсон также высказался в пользу обмена телевизионными выступлениями президента США и Хрущева.

Джонсон передал далее текст своего ответного послания Хрущеву по поводу нарушений американскими самолетами советских границ. Он сказал, что американским ВВС даны строгие указания следить за тем, чтобы границы не нарушались. Он попросил нас «не прибегать к крайним мерам», ибо могут быть и «неумышленные ошибки» (15 мая в устном конфиденциальном ответе Хрущев выразил удовлетворение по поводу мер, предпринятых президентом Джонсоном по прекращению нарушений советских границ).

Надо сказать, что президент Джонсон был весьма разговорчив. Он выделялся этим, пожалуй, из всех известных мне президентов. Джонсон активно жестикулировал и в наиболее важные моменты беседы приближал свое лицо к лицу собеседника, буквально нос к носу, и, прямо глядя ему в глаза и подтягивая его к себе за лацкан пиджака, старался убедить в своей правоте. Собеседник он был действительно интересный и не столько в плане беседы на профессиональные дипломатические темы (при них он явно скучал), сколько в общем, широком, разговорном плане. Он стремился вести беседу в дружественном тоне, избегая каких-либо острых углов, чтобы собеседники остались довольны друг другом.

В целом моя первая личная встреча с президентом показала, что почти все его заботы и помыслы были связаны с предвыборной борьбой. Через эту призму он тогда смотрел и на международные события. Томпсон мне прямо говорил в эти дни, что до выборов в советско-американских отношениях будет затишье – в том смысле, что серьезные вопросы решаться не будут. Во всяком случае, таков был настрой у президента.

Снова германский вопрос и Юго-Восточная Азия

Тем временем жизнь продолжала идти своим чередом. Хрущев не собирался терять целый год в ожидании исхода президентской кампании в США. 5 июня он направил устное конфиденциальное послание Джонсону. Выступая в пользу некоторого сокращения войск СССР и США в Европе, Хрущев сообщил о своем намерении сократить там наши войска на 15 тыс. человек. Предлагал поручить Раску и Громыко более глубоко изучить комплекс вопросов разоружения. Призывал Джонсона устранить такой источник осложнений, как продолжающиеся со стороны США покушения на суверенитет и безопасность Кубы.

Это неприятный разговор для нас обоих, знаю, говорилось в обращении Хрущева. Но мир нужен всем в одинаковой мере. Значит, необходимо потушить очаги напряженности, в том числе и в районе Южного Вьетнама, Камбоджи, где возникла сейчас угроза распада мирной системы, созданной Женевскими соглашениями 1954 и 1962 годов.

Германский вопрос является коренным потому, что он служит источником всей нынешней напряженности. Тут сосредоточены наши вооруженные силы – одна против другой. Если бы был решен германский вопрос, то не было бы «великого противостояния Джона и Ивана».

Хрущев высказывал далее свою непоколебимую убежденность в том, что ФРГ никогда не удастся поглотить ГДР. «Сейчас во всем мире существует почти единое мнение, что германский вопрос нельзя решить путем ликвидации ГДР, поглощения ее Западной Германией и созданием единого капиталистического государства. Это невозможно. Мы против этого. Если есть еще люди, которые пытаются достичь этой цели, то они авантюристы… И если пройдет еще 100 лет и если даже все еще будет существовать капиталистическая система, то им, реваншистам, все равно не удастся приобрести то, чего они хотели бы, то есть захватить ГДР. Такова реальность, и с ней надо всем считаться». Хрущев, как видим, не был большим пророком.

Как бы реализуя мысли своего предыдущего послания, Хрущев 10 июня поручил мне информировать доверительно президента Джонсона о том, что правительства СССР и ГДР решили в ходе предстоящего визита в СССР Ульбрихта заключить Договор о дружбе, взаимной помощи и сотрудничестве.

Для Раска, через которого мною было передано это сообщение о договоре, оно явилось довольно неожиданным. Он не скрывал своего неудовольствия, но от высказываний по существу вопроса уклонился, заметив лишь в саркастической форме, что советская внешняя политика, как он давно думал, в целом сводится, видимо, к довольно простой формуле: «Что мое – то мое, а что ваше – давайте делить пополам».

Несколько позже, в октябре, во время одной из наших неофициальных встреч Банди рассказал, что в ходе дебатов в Белом доме высказывалась мысль, что объединение Германии «реально только вне рамок НАТО». В администрации «гадают», почему СССР не выступает за объединение Германии как нейтрального государства, что могло бы дать Москве пропагандистский выигрыш.

Но тогда Хрущев был против любого объединения Германии, поскольку делал ставку на укрепление отдельного «рабочего германского государства». И в дальнейшем советское руководство всерьез не ставило вопрос о нейтрализации Германии, ибо не думало о скором объединении Германии. Горбачев же слишком поспешно «скинул» весь германский вопрос, когда он неожиданно встал в практическую плоскость в 1989–1990 годах.

В беседе со мной Р. Кеннеди, который продолжал занимать пост министра юстиции, доверительно изложил позицию президента Джонсона в отношении Вьетнама. Ссылаясь на свою личную беседу с ним, Кеннеди сказал, что Джонсон не хочет распространять военные действия на Северный Вьетнам. Если же ходом событий президент будет поставлен перед альтернативой – «потерять» Южный Вьетнам или начать военные действия против ДРВ, то президент наверняка изберет второй путь, хотя это и связно с очень серьезными последствиями. В целом было видно, что Р. Кеннеди чувствовал себя не очень уверенно в администрации Джонсона.

За два часа до моего отлета в отпуск 12 июля меня пригласил в Белый дом Банди на неофициальную беседу, чтобы я располагал информацией при встречах в Москве с советским руководством. Несмотря на то что главным соперником президента на выборах будет Голдуотер – а это резко обострит предвыборную борьбу, – Банди твердо заверил, что Джонсон по-прежнему не намерен отступать от своей внешнеполитической линии в предвыборной кампании в пользу необходимости сохранения мира и достижения взаимопонимания с Советским Союзом. Правда, порой в полемике с Голдуотером придется говорить вещи, которые могут вызвать в Москве критику и недовольство. Но в Москве должны знать, что это будет диктоваться предвыборной борьбой и ни в коей мере не будет означать изменение позиции Джонсона относительно СССР и необходимости улучшения отношений между обеими странами.

Должен сказать, что такого рода «заверения» в период предвыборных кампаний в США мне довелось слышать и от других президентов. Банди дал понять, что и они не против, чтобы мы порой выступали с публичной критикой в адрес Джонсона, но делали это «в разумных пределах», чтобы критика серьезно не отражалась на общем состоянии наших отношений.

Пианист Рихтер и «Правила поведения советских граждан за границей»

На фоне довольно напряженной в общем-то атмосферы наших отношений с США приятной разрядкой бывали приезды в Америку наших всемирно известных музыкантов и творческих коллективов. Достаточно назвать нескольких: Рихтер, Плисецкая, Ростропович и Галина Вишневская, Большой театр и Ленинградский театр оперы и балета, ансамбль Моисеева, коллективы разных консерваторий и театров. Их неизменно сопровождал большой и заслуженный успех. Немало этому способствовал американский импресарио, выходец из дореволюционной России Юрок.

Вспоминается приезд Рихтера, но не с исполнительской точки зрения, так как мастерство великого музыканта выше всякой похвалы. Речь, скорее, идет о тех унизительных порядках, с которыми тогда были связаны поездки наших артистов (и не только их одних) за границу. Как правило, их всех сопровождали (под видом «администраторов», «секретарей» и пр.) представители наших спецслужб, в обязанность которых входила слежка за контактами артистов за рубежом и предотвращение их попыток в отдельных случаях остаться за границей (что, впрочем, не мешало тем, кто хотел это сделать).

Подавляющее большинство артистов были патриотами своей страны, и их оскорблял такой надзор. Особенно болезненно переживал это такой весьма чувствительный и в высшей степени интеллигентный человек, как Святослав Рихтер. Его сопровождал из Москвы «администратор», который бесцеремонно вмешивался во все дела Рихтера, даже в дела чисто личного порядка (мать Рихтера жила в Западной Германии, и он с ней часто разговаривал по телефону).

Мы с женой почувствовали, что Рихтер, с которым мы были хорошо знакомы, находится на грани нервного срыва. Я срочно послал телеграмму в Москву, в которой настойчиво предложил отозвать домой его сопровождающего и оставить Рихтера в покое. Там, видно, поняли сложность ситуации, и «администратор» был отозван домой.

Надо было видеть облегчение Рихтера, когда я сообщил ему, что он может продолжать свои концерты в Америке без всяких сопровождающих. Когда он возвращался домой на английском лайнере, моя жена получила вдруг большой букет роз, посланный им по заказу с борта парохода, и телеграмму с благодарностью нам обоим за прием и избавление от «опеки».

В «Правилах поведения советских граждан за границей», утвержденных ЦК КПСС, речь в основном шла о том, что им нельзя или не следует делать за рубежом (чтобы уберечься от ожидавшихся «провокаций и вербовок» иностранными спецслужбами на улицах, в магазинах, в кино, театрах или на разных приемах и мероприятиях, на которые приглашались советские граждане). Проще было бы, конечно, сказать, что можно делать, ибо в «Правилах» в подавляющем большинстве были запретительные наказы. Их нарушение грозило или быстрым откомандированием домой, или отказом в последующих выездах за рубеж.

Дело доходило до курьезов. Жену одного из вновь назначенных послов вызвали в соответствующий отдел ЦК для беседы с учетом требований этих «Правил». До этого она с мужем неоднократно бывала в загранкомандировках. Когда инструктор отдела стал усердно объяснять правила и настойчиво предложил ей расписаться, она возмутилась и спросила его, а сам-то он бывал за границей? Выяснилось, что не был. Тогда она отказалась продолжать беседу, заявив, что по опыту хорошо знает, как себя надо вести в других странах, и не хочет слушать того, кто знает жизнь только по писаным инструкциям. Получился небольшой скандал. Ей посоветовали вести себя «сдержаннее в здании ЦК партии», ему же указали, что он «переусердствовал», вызвав жену посла на собеседование.

Вспоминаю в этой связи один забавный эпизод. Заведующий этим отделом Бараненков впервые поехал с какой-то делегацией в Париж. Ему очень хотелось побывать в «Фоли-Бержер», о котором он много слышал, но посещение которого фактически запрещалось указанными правилами. Посол сказал ему, что можно сходить туда инкогнито в сопровождении только помощника посла, который хорошо знает Париж. Однако помощник перестарался и купил билеты в первый ряд. По ходу представления полуобнаженная танцовщица спустилась с эстрады и подошла к этому заведующему, предложив сделать несколько танцевальных па. Она взяла его за руку, но тот, ошеломленный происходящим, стал сопротивляться. Она, пожав плечами, пошла к другому зрителю. Эпизод вроде не получил никакой огласки, чем были довольны и посол, и его именитый гость.

Через пару недель в европейском отделе МИД получили пачку очередных французских газет. В одной из них оказался снимок, на котором был изображен этот руководящий работник ЦК с танцовщицей. Правда, там не приводилась его фамилия, а просто было написано, что «иностранец забавно вел себя» в театре.

В МИД сперва решили, что это какая-то провокация, фотомонтаж, чтобы дискредитировать высокопоставленного партийного работника. Стали подумывать, не сделать ли дипломатическое представление французам. Пришлось нашему послу вмешаться и объяснить министру, как все произошло. Дело замяли, и до самого высокого начальства оно не дошло, но сотрудников МИД немало позабавила эта история с нашим высоким «наставником правил поведения за границей».

Джонсон и война во Вьетнаме

Летом 1964 года ситуация в Юго-Восточной Азии обострилась. В события, хотя и в разной степени, оказались вовлеченными и США, и Советский Союз.

Президент Джонсон принял вьетнамскую эстафету от Кеннеди. Однако если последний вроде подумывал о выводе своих войск из Вьетнама, то Джонсон, подогреваемый избирательной кампанией и воинствующими консервативными кругами и генералитетом США, все больше и больше втягивался в конфликт, надеясь решить его «с позиции силы». Москва же выражала солидарность с Северным Вьетнамом, который «вел освободительную войну».

Джонсон и Хрущев на первых порах пытались отделить войну во Вьетнаме от сферы советско-американских отношений. Однако с течением времени это становилось делать все труднее и труднее.

В период пребывания Джонсона у власти я неоднократно задавался вопросом, что движет лично Джонсоном в его одержимости продолжать войну во Вьетнаме «до победного конца»?

В самом деле, когда Джонсон неожиданно стал президентом, то он не был связан какими-либо обязательствами в отношении Вьетнама. К тому же вовлеченность США в военную борьбу там была еще относительно ограниченной, и этот вопрос вообще пока не привлекал большого общественного внимания в Америке. Короче, у Джонсона как нового президента была полная возможность не втягивать дальше США в широкие военные операции во Вьетнаме. Вряд ли в стране его за это осудили бы.

Однако, на удивление многих, Джонсон быстро и добровольно взял на себя сомнительную роль защитника Южного Вьетнама. С момента прихода в Белый дом он сразу же заявил своему окружению, что «не намерен терять Вьетнам», хотя до этого интересы США в этой бывшей французской колонии были невелики. Претензии президента на Вьетнам явно были несостоятельны.

В отличие от своих предшественников Трумэна и Эйзенхауэра, которые держали военных на коротком поводке, Джонсон уверовал в их компетентность и все больше прислушивался к их советам, а также советам тех из своего окружения, кто стоял за военное решение вьетнамского вопроса. Именно такой курс стал настойчиво и даже упрямо проводить Джонсон.

Чем же можно объяснить такое поведение Джонсона?

Антикоммунизмом? Уверенностью, что колоссальная военная мощь США позволит легко победить во Вьетнаме? Стремлением показать, что он, как и не любимый им Дж. Кеннеди, обладает характером и может также принять вызов во Вьетнаме, как тот продемонстрировал это на примере Кубы? Эмоциональными качествами его характера и неумением всесторонне продумать все последствия войны во Вьетнаме?

Однозначного ответа тут, видимо, нет. Каждый фактор играл какую-то свою роль. По мере затягивания войны, она все более приобретала для него личностный характер, становилась своего рода испытанием. Кто кого: он или Хо Ши Мин? Он или Мао Цзэдун? Такое мне доводилось слышать из уст самого Джонсона. Война становилась его собственной войной.

Одержимость Джонсона лишь способствовала продолжению бессмысленной вьетнамской авантюры, что в конечном счете стоило ему второго президентства. Но, встав на порочный путь, он так и не мог остановиться.

В начале августа произошел так называемый тонкинский инцидент. По утверждению американского командования, 2 и 4 августа северовьетнамские катера атаковали американские военные корабли в районе Тонкинского залива. В ответ, по указанию Белого дома, была произведена бомбардировка объектов на территории ДРВ.

Ханой сразу же квалифицировал весь этот инцидент как американскую провокацию (так было сообщено правительством ДРВ и в Москву).

Президент Джонсон срочно провел через конгресс «Тонкинскую резолюцию», предоставлявшую ему полномочия предпринимать все «необходимые шаги» для «отражения вооруженного нападения» со стороны ДРВ и «защиты свободы» стран-членов СЕАТО. Резолюция была принята единогласно палатой представителей и лишь двумя голосами против (либеральных демократов Морзе и Грюнинга) сенатом.