Террористы

Крыс сначала перегрызал их на мелкие части, и затем проглатывал.

Одна макаронина повисла на бороде деда, что вызвало у Ильи брезгливое раздражение, даже тошноту. Он даже хотел сказать, что вот, дескать, Кондратий Ионыч, застрял продукт в ваших волосах, но удержался от замечания, поскольку вид крысы возле миски тоже вряд ли мог кого-то порадовать.

Чтобы отвлечься от желания вытащить макаронину из бороды деда, он осторожно спросил, икая:

– Нельзя ли узнать, Кондратий Ионович, почему вы меня спасли, воля ваша? Я же, хоть и белого окраса, отчего, говорят, похож на морскую свинку, но все-таки крыса. А вы, дворники, я слышал, не очень любите крыс?

Козлов опустил ложку в тарелку, помрачнев.

– Не любим? Да я этих тварей ненавижу. Никакой отравы, никаких котов не хватит, чтобы вашего брата передушить. В иные дни мету двор, глядь, – бежит, стерва, наперерез. Хвать ее поперек хребта, а тут уже и другая!

Корсунский затих, моргая.

Это почему-то рассмешило Кондратия.

Он прыснул, желая рассмеяться, но тут же закашлялся, захрюкал, и, подойдя к ведру, жирно сплюнул.

– Да ты не бойся, – сказал он, отдышавшись, – не трону. Если б захотел, там же, в мусоре, тебя и порешил.

– И все-таки вы не ответили на мой вопрос, – напомнил Корсунский, поражаясь собственной отваге.

– Ну, докопался! Какой такой вопрос? Почему не порешил? – уточнил хозяин, вылавливая мясо из тарелки.

Корсунский кивнул.

– Так ведь ты говорящий! А у меня… А я… столько лет человечьего голоса не слышал. – Кондратий захлюпал носом, глаза его увлажнились. – Сам с собою разговаривал. Поверишь ли? Думал, свихнусь.

Крыс перестал жевать и замер. Ему показалось, что старик был готов рассказать ему нечто сокровенное, может быть, очень тайное, что готово сорваться с языка, и решил не перебивать.

– Глянь мне в глаза, – попросил Козлов. – У меня там горят фонари или потухли?

Корсунский поглядел в стариковские очи.

– Еле-еле светятся, – честно ответил крыс, шевеля ушами. – У вас там бельма растут. Наверное, глаукома. Или катаракта.

Дворнику это не понравилось. Он даже замахнулся, чтобы стукнуть Крыса ложкой по шерстяному лбу, но передумал.

– Пусть хоть совсем зарастут, я тебя и нюхом учую. – Он уставился на Крыса, утер рукавом сальные губы, а затем прошептал: – Очень большой секрет, Ильюха: давно помереть хочу, да никак не получается. Уже и отвар из сушеных мухоморов пил, и керосин, и мышьяк в суп клал. Один раз повеситься собрался, а веревка-то бельевая, ветхая, довоенная еще, возьми да оборвись.

– Может быть, у вас болезнь такая? – спросил Корсунский.

– Не знаю.

Он тяжело встал, поплелся к сундуку, отпер замки, порылся и вытащил древнюю книгу в засаленной обложке, Псалтырь. Затем нацепил очки с треснувшими стеклами и на бечеве, перелистнул страницы. Водя ногтем по странице, прочел уныло:

– Мы теряем лета наши, как звук; дней наших – семьдесят лет, а при большой крепости – восемьдесят лет; и самая лучшая пора их – труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим.

Он захлопнул Псалтырь.

– Везет же людям. Что же я никуда не лечу?

Крыс как раз нацелился на жирный кусок мяса посередине миски, очень его хотелось ухватить, но в столь волнующий момент он счел это неуместным.

– Видение мне было, – продолжил между тем мытарь.

– Очень вас понимаю, – по-светски отозвался крыс, ища глазами салфетку, в которой, впрочем, совсем не было нужды. – Бывает, такой наезд приснится, с масками, автоматчиками, мордобоем. Просыпаешься и думаешь: на самом деле полиция приходила или это только сон?

– Умный, – одобрил Козлов. – Коли закорешились, расскажу. Только никому!

Корсунский в ответ приложил лапу к мокрому носу и получился звук: «Т-с-с!»

– Как-то раз просыпаюсь, в ногах сидит мужик. Папаха, галифе с лампасами, погоны золотые. Чистый генерал. Поворачивается ко мне, глаз не разглядеть, черными очками прикрыты. Я ему на всякий случай: «Здравия желаю!» А он мне: мы, дескать, товарищ Козлов, ужас как вам благодарны. Вы, товарищ Козлов, столько народу загубили, что заслужили премию. Я молчу. А он – свое: вы, говорит, будете теперь жить долго. И сразу пропал. Растворился, знаешь, как рафинад в стакане.

– Могу предположить, – дипломатично вставил крыс, – что в описываемый вами период вы накануне крепко перебрали. Иначе бы никакой генерал к вам не пришел.

– Да ты что! – Козлов замахал руками. – Мне уже в тот год восемьдесят стукнуло. Считай, с тех пор водку не нюхал. И пошли годы. Девяносто – живу. Сто —живу. Сто двадцать – и ни в одном глазу. Уже и со счету сбился. Какой хоть сейчас век?

– Двадцатый первый почали, – растерянно проговорил Крыс.

– Батюшки! – искренне поразился Кондратий. – Кто же теперь генсек?

– Нет уж давно генсеков. Президент у власти. В России капитализм. Я вот даже сам некоторым образом коммерсант.

Козлов гыкнул и зашевелил бровями.

– Контра, значит. При Александре так было и при Николашке Кровавом. Вешали потом всех без разбора.

Козлов прилег, накрывшись овчиною. Корсунского же положил в ногах, но тот еще долго лежал, моргая глазами, почесывая лапой брюшко и обдумывая свое приключение.

Строить план побега, чтобы оказаться во враждебном мире, он не хотел и не мог. Без опыта выживания на воле его бы рано или поздно подстерегли бдительные московские коты. А если даже и не коты, так крысоловы, разбрасывающие отраву и битое стекло.

Армия серых собратьев, построивших империю в глубинах метро, в подвалах, на свалках, вряд ли бы его, белого, приняла за своего. К тому же он привык быть лидером. Начинать карьеру, подниматься по ступенькам крысиной иерархии поздновато. Если уж люди идут к власти, шельмуя, мошенничая и предавая, оставляя за собой гору трупов, то какие же свирепые законы должны быть у крыс?

И тут ему в голову пришла ясная и простая мысль.

Люди ничего нового не придумали. И Чарльз Дарвин (тут прав чертов эсер Каляев, ох, как прав!) все предвидел. Однако учение его требует ревизии. Крысиная натура передается многим человеческим особям по наследству. Дарвин! А как об этом Габричевский не догадался?

Осторожно, чтобы не разбудить Козлова, Илья Борисович перевернулся на другой бок.

Скорее всего, крыс завезли на Землю пришельцы, а через тысячи лет из них выделилась высшая популяция. Поглощенные гордыней, люди, конечно, забыли о своем истинном происхождении. И вспоминают о предках, когда те перегрызают очередной кабель.

– Кабель, бугель, кегель… – засыпая, бормотал крыс. – И железо нипочем, и дерево, и бетон марки триста… Фр-р-р-р… Шрю-с-с-с… Ухтя-а-а…

Глава 9. ЗЕЛЕНЫЕ ДРУЗЬЯ ЧЕЛОВЕКА

Германская Империя, предместье Мюнхена, 1910 год

Предвестниками перемен стали сны.