Совесть русского народа. Василий Белов и Валентин Распутин

Совесть русского народа. Василий Белов и Валентин Распутин
Анатолий Николаевич Грешневиков

Книга известного русского писателя, эколога, депутата Государственной Думы России 1–7 созывов Анатолия Грешневикова наполнена теплом и светом, пронизывающим всю классическую русскую литературу от Пушкина до наших дней.

И это не случайно. Его книга – литературный памятник творчеству и личностям двух великих русских писателей, без которых немыслима наша словесность XX века – Валентину Распутину и Василию Белову. Они – главные герои этой книги. И еще – Россия, любовь к которой и свела вместе всех троих писателей.

Анатолий Грешневиков

Совесть русского народа. Василий Белов и Валентин Распутин

© А.Н. Грешневиков, 2020

© Книжный мир, 2020

© ИП Лобанова О.В., 2020

Василий Белов – хранитель русского лада

Сербская Голгофа

На сербской земле лежал белый теплый снег. Небо поднялось над Сараевом, поля и луга стали просторнее… Голубая лента городских домов тянулась по всему горизонту, изредка вздымалась серо-голубыми небоскребами к верху, и замыкала круг в конце города. Мы взирали с небольшого горного выступа на чудный бесшумный город и не верили, что в нём живет война. Я собрал с елки, едва переросшей меня, пригоршню снега и положил его в руки Белова. Он улыбнулся впервые за два дня, за время нашего пребывания в Югославии, и принял подарок. Слегка помял, похрустел белым комком, и мне показалось, что теперь он бросит его в меня. В его глазах озорно блеснул огонек. Но я ошибся. Он поднес его к лицу, вдохнул в себя воздух, будто перед ним были полевые цветы из родной деревни Тимонихи, и он хотел разгадать их запах, вытер им лицо, и комки снега повисли на его аккуратно стриженой бороде.

Война замерла в Сараево. За целый день она не выказала никаких признаков – в городе ни выстрелов, ни криков. И если бы мы час назад не проходили по улицам, взрыхленным минами и снарядами, не видели изрешеченные стены домов и черные от пожарищ окна, то не поверили бы, что город разделен на две части – сербскую и мусульманскую, и два противника неустанно поливают друг друга смертельным железом.

С утра нашу парламентскую группу, возглавляемую Сергеем Бабуриным, сопровождал молодой и крепко сбитый подполковник-десантник из русского миротворческого батальона. Он быстро и незаметно влился в наш коллектив. Представился десантник Владимиром Чумаковым. Мы с Василием Ивановичем Беловым зауважали его с первой минуты знакомства. В каждом его слове, движении чувствовалась русская сила. А его уверенность в собственные силы не могла не передаться нам. Еще больше поразил нас просвещенный патриотизм молодого десантника. Когда он, заместитель комбата по воспитанию личного состава, провел утром нас по казарме, то нам бросились в глаза плакаты с широко написанными словами: «У России только два союзника – армия и флот!», «Не в силе Бог, а в правде». Белов не преминул узнать, кто же воспроизвел эти известные поговорки в далекой от России казарме. Оказалось, наш сопровождающий. И как тут не возгордиться, что на нашем пути встретился такой образованный, толковый парень. Одним словом, «Русбат», как точно заметил Бабурин.

Подполковник зорко следил за нашей группой. Ему явно не хотелось, чтобы мы задерживались на белоснежной возвышенности. Он опасался снайпера, которому неожиданно могло взбрести в голову желание пострелять. Лучшей мишени – не придумать. Через каждую пару минут Чумаков предупреждал нас, чтобы мы не стояли на месте, а двигались.

На эту горную возвышенность мы приехали не случайно. Здесь, рядом, еще недавно была пулеметная точка моджахедов, дот, из которого простреливались сербские позиции. Отвоевали укрепленный в горной расщелине дот наши русские добровольцы. Как нам сказали днем сербские офицеры, один из добровольцев здесь погиб.

Мы пришли на место того победного боя, потому что не могли не придти. Белов сразу, как услышал эту историю, попросил Бабурина найти тот дот и затем повстречаться с ребятами, приехавшими сюда нелегально и воюющими на стороне сербов. Бабурин переадресовал просьбу сербскому генералу Д. Милошевичу.

И вот мы на лесистой возвышенности, с которой как на ладони открывается город Сараево.

Наша группа – это три российских депутата: Бабурин, Глотов и я, два белорусских парламентария – Бочаров и Павлов. И еще в составе делегации, как записано в протокольных документах, известный русский писатель Белов.

Наш путь лежит по узкой лесной дороге.

Я не перестаю удивляться красоте здешней природы. Не стесняясь, говорю об этом вслух, пытаюсь заснять на фотопленку некоторые места нашего пребывания. Белов разделяет мои восторженные речи. «В таком ельнике около Тимонихи я собирал рыжики, – признался он. – Грибные места. Теперь вместо грибов надо мины собирать».

Елки в Сербии такие же, как в России. Чем просторнее растут, тем стройнее выглядят. А рядом с березами они смотрятся так же кудревато, густо, изумрудно-зеленый наряд выглядит пышным и привлекательным, будто они перекочевали сюда с русских равнин.

Первым дошел до уничтоженной огневой точки Сергей Бабурин. Его шаг размашистый, скорый. Глядя на коллегу, который хоть и моложе меня, но более тяжел и грузен, удивляешься, когда он успел сбросить двухдневную усталость. Вместе с Глотовым он проник в тесное темноватое нутро дота и оттуда стал звать белорусских коллег. Но протиснуться в дот удалось еще только одному Павлову.

– Удивительно, как удачно подобрано место для того, чтобы стрелять и убивать, – говорит, поражаясь собственному открытию, Бабурин. – Отсюда все близлежащие улицы видны. В каждом доме можно посчитать окна. Я на одном подоконнике даже плошки с цветами заметил.

– А чему тут удивляться?! – равнодушно заметил Сергей Глотов, отряхивая с куртки прилипший снег. – Место пристрелянное. Удобное. И я бы его выбрал. Рядом дорога, значит, в случае чего, и отступить быстро можно. Впереди деревья, значит, снайпера трудно засечь.

– Ты рассуждаешь, как военный, – заметил Белов.

– Он в недавнем прошлом и был военным, – выдал я биографические данные коллеги. – Служил ракетчиком.

– Да я про другое говорю, – пытался прояснить сказанное Бабурин. – Отсюда надо не город простреливать, а сделать вышку и любоваться им.

Белов в это время поднялся на гряду массивных камней, под которыми скрывался дот. Побледневший на моих глазах Чумаков тотчас замахал ему руками. Но писатель упорствовал, стоял на открытом пространстве, как мишень.

– Как человек военный, я тоже советую Вам, Василий Иванович, быстренько слезть оттуда, – скомандовал Глотов. – Вы привлекаете внимание снайперов.

– Нельзя на одном месте задерживаться, – сурово повторил подполковник Чумаков. – Я же вам говорил. Снизу, из города, это место тоже хорошо простреливается.

– Я не боюсь, – махнул рукой Белов, и остался стоять на камнях, всматриваясь в городские застройки. – В моем возрасте стыдно уже чего-либо бояться. А под пулями мы уже были здесь… На свободной земле я чувствую себя свободным человеком!

Мне был понятен поступок Белова. Это было не желание показать свою смелость, а презрение русского писателя к тем, кто мог здесь, на полюбившейся ему сербской земле, стрелять в него, в русского человека, готового отдать жизнь ради спасения Сербии.

Чумаков аккуратно стащил писателя, схватив его за рукав дубленки.

Настала наша с Беловым очередь посмотреть дот. «Полезете?» – спросил нас десантник. Белов кивнул головой и первым протиснулся в дот. За ним пролез в расщелину и я.

– Вот так, Василий Иванович, теперь мы сами превращаемся в снайперов, – говорю тихо я. – Видите ли Вы людей в городе?!

– Да я в последнее время вообще стал плохо видеть, – признался Белов, напрягая зрение и пытаясь разглядеть через щель в доте близлежащие дома. – Город будто вымер. Ни души не видно. Бабурин прав, там, в городе, жизнь мирная протекала, а они вздумали отсюда стрелять по ни в чем невиновным людям. Сербы молодцы, что выкурили бандитов. Но что-то тут не видно следов боевых действий.

– Снегом все замело, – к нам неожиданно протиснулся подполковник.

– Неужели вот Вы, русский офицер, не понимаете, что правда на стороне сербов? – обратился тут же к нему Василий Иванович. – Они воюют за свою самостоятельность. За нас воюют. За Россию. А вы им оружие дать не можете?!

– Мы все понимаем, Василий Иванович, – без всякой обиды в голосе отозвался Чумаков.

В эту минуту можно было подумать, что сопровождающий нас десантник отвечал за всю армию, и лично за министра обороны.

– Не понимаете, – наседал Белов. – Америка тут замешана. Она специально поставляет оружие мусульманам, чтобы те резали и убивали сербов – этот свободолюбивый народ. Американцы весь мир настроили против сербов. Только правы-то сербы. Это их земля. Они хотят на ней жить, работать.

– Понимаем мы, – снова повторил Чумаков.

– Не понимаете, – закончил грустно Белов.

По очереди мы вышли на свет. Бабурин пригласил всех в машину. Нас вновь ждал сербский генерал Д. Милошевич. Угрюмый Белов чуть ожил, когда увидел из окна машины силуэт стадиона. Он толкнул меня в бок и заставил тоже посмотреть в сторону, где когда-то проводились олимпийские игры. Вспомнились страницы тогдашних газет со снимками этого стадиона. У меня и у Белова защемило в груди. Василий Иванович попросил остановить машину и посмотреть на стадион с удобного места. Чумаков охотно согласился это сделать. Кроме меня и Белова за подполковником никто не двинулся. Наших ребят спортивный объект не заинтересовал. Белов потом пожурит их за равнодушие и отсутствие любопытства. Минуты три мы лицезрели стадион с высокой горной точки.

– Никто не понимает Сербию, – произнес отвлеченно Белов, стоя к нам спиной и смотря вперед на возвышающиеся рядом жилые небоскребы. – Никто не знает, что происходит здесь!

Понятно было, что Василий Иванович размышлял сам с собой. Но подполковник слышал слова писателя, и, видимо, принял их на свой счет.

– Наше дело не допустить интернационализации конфликта, – заговорил он. – У американцев, конечно, другие задачи. Они вон подготовили в Хорватии и Македонии базы для боевых действий. Заключили договор с Хорватией о военном сотрудничестве. Подготовили пути отступления в случае опасности. А посмотрите, какой они участок нам предложили для отхода в случае войны. Отвод «Русбата» будет проходить через все зоны боевых действий.

Молчание писателя подсказало Чумакову, что у того отсутствует желание говорить. Тогда он достал из своего широкого кармана голубой берет с эмблемой миротворческих сил, свой берет снял с головы, и передал их нам в качестве подарков. Мы тут же нахлобучили их на себя.

В машине подполковник пытался продолжить беседу с писателем. Он долго говорил о своем миротворческом батальоне, о его миссии в Сербии, раздираемой противоречиями, говорил о том, с каким трудом они размещались в разрушенном, неприспособленном для жизни солдат, здании… Я внимательно слушал Чумакова и изредка кивал ему головой. Белов почему-то продолжал молчать и не выказывал никакого желания объяснить, почему все же наши военные не понимают происходящих в Югославии событий. Мне показалось, он ушел в себя, забылся и думал уже о чем-то другом. А подполковник вспоминал, как он прошлогодней зимой с солдатами обустраивал одно помещение. Оказалось, что первоначально, до солдатских казарм, здесь была обычная школа милиции, а ее начальником был мусульманин, создавший здесь еще до войны первые боевые отряды для борьбы с сербами-соседями. Я вспомнил это крепко побитое здание. Видимо, по нему сербы часто били из орудий, выбивая окопавшихся там боевиков. Теперь нашим миротворцам долго придется его ремонтировать.

Подполковник вновь заметил, что Белов никаким образом не реагирует на его рассказ, и потому решил спросить: «Ну а Вам, большому русскому писателю, зачем лезть в самое пекло? Чем сегодня можно помочь Сербии?»