Сто сорок писем Василия Белова

В конверте лежит дополнительная короткая записка. Белов написал: «В Кириллове позвони – 32-32-7, экскурсовод». В моих планах на июнь значилась поездка в два вологодских монастыря – Кирилло-Белозерский и Ферапонтов. Уговорить Белова поехать за компанию я не смог. Он дал координаты знакомого экскурсовода. Воспользоваться ими не довелось. Я ехал с друзьями-реставраторами, а им требовалось уединение, чтобы измерить крепостные стены, сделать нужные замеры, провести фотосъемку.

Мягкая красота фресок Дионисия в Ферапонтовом монастыре меня так поразила, что на обратном пути я заехал попить чаю к Василию Ивановичу. Перед встречей закупил на рынке пару сеток продовольственных товаров, для Ольги Сергеевны букет ярких и солнечных роз. Беседа в тот день крутилась в основном вокруг имени основателя уединенного и живописного монастыря монаха-чудотворца Ферапонта. Откуда у писателя были такие энциклопедические познания той эпохи, истории Белозерской земли, биографии самого Ферапонта, можно было только догадываться. Белов то и дело цитировал строки малоизвестных летописей, и даже страницы из жития самого Ферапонта. С каждой картинкой, нарисованной яркими деталями, передо мной вставал удивительный рассказчик. Я ходил по заросшим травой монастырским тропинкам, а рядом мелькали черные рясы молчаливой братии. Обитель хранила умиротворяющий дух красоты. Трудолюбивый Ферапонт неустанно махал топором, возводя очередную келью.

– Ферапонт происходил из богатой и благородной семьи бояр Поскочиных, – громко чеканил длинные предложения Белов. – Жили они в Волоколамске. Мирская суета мальчику не нравилась. Именем Ферапонт нарекли его, предварительно совершив постриг, в Симоновом монастыре, куда тот пришел тайно от родителей. Однажды, выполняя поручения архимандрита за пределами монастыря, делая потребные покупки, он побывал на Белоозере. Его непорочная душа была покорена множеством озер, лесов, непроходимых болот. Он обошел вокруг ту землю несколько раз и так ее полюбил, что упросил архимандрита отпустить его туда для уединения от мира и служения Богу.

Тут Белов достал тетрадный лист и прочел мне цитату из жития Ферапонта: «Ибо желала эта святая душа и некоторые новые добродетели стяжать, – верх же всех добродетелей есть безмолвие».

– Знаешь, Анатолий, что такое безмолвие? – звучит затем хитроватый вопрос для меня.

– Тишина, – отвечаю я. – Покой. Молчание.

– Почти угадал. Это полное игнорирование всяких голосов и звуков.

– В первую очередь, человеческих.

– Ты опять не точен. Скорее всего, безмолвие следует относить к себе, то есть накладывать на себя обет молчания. Мы вот с тобой не годны быть безмолвниками.

Рассказ о монашествующей жизни Ферапонта продолжался. Оказывается, он вместе с другим монахом Кириллом, обитающим в монастыре Рождества Пречистой и жадущим пожить в безмолвии, уходят в поисках новой обители. И такое более уединенное место они сыскали, осмотрели его внимательно, выкопали в земле келью. Но недолго Ферапонт пожил здесь… Душа позвала пожить отдельно, безмолвствовать в одиночестве. Расстались они без обид. Ферапонт нашел другое место, поблизости от кельи Кирилла, вблизи Паского и другого озер. Расчистил место, огородил его, построил келью. Кормился с огорода овощами, удил рыбу. Требования разбойников с угрозами покинуть обитель, он игнорировал. Жил в радость. К нему потянулись другие люди. Образовалась монастырская братия, которая строила трехэтажные кельи, а рядом церкви. И все было бы хорошо, да увез князь Андрей блаженного Ферапонта в город Можайск, и сколько ни умолял монах отпустить его в родную обитель, просьбы его остались не услышанными. Так и пришлось строить вблизи города иной монастырь.

Книгу о реставраторе Александре Рыбникове Белов искренне поддержал, хвалил ее писателям Распутину, Крупину, редактору газеты «Русский вестник» Сенину. От них я узнал, почему она так зацепила его. Герой книги был деятельным человеком, подвижником, и Белов сам был таким. Окружение его тоже состояло из созидателей. Среди них был кинооператор Анатолий Заболоцкий. Он нуждался в помощи по организации фотовыставки в Государственной Думе. Заступниками, ходатаями тогда выступили Распутин и Крупин. Вначале они написали мне письмо, затем Распутин пришел вместе с Заболоцким ко мне в кабинет. Наше обсуждение порядка проведения фотовыставки оказалось напрасным. Селезнев холодно отнесся к моему предложению предоставить холл второго этажа для творческого мероприятия; то ли испугался возгласов со стороны депутатов-либералов, то ли равнодушно относился к затее известных русских писателей. Фотовыставку пришлось провести в Совете Федерации.

С того дня Белов охладел к Селезневу окончательно. Перестал надеяться на тех, кого считал единомышленниками.

Если встречались пустословы и бездельники, то их он на дух не переносил. Отсюда и его категорический запрет, чтобы я больше не ходатайствовал, не просил ни Селезнева, ни сотрудников Петровской академии, которые забыли про свои обещания помочь с книгоизданием. Белов устал от излишних хлопот, его коробил обман, в который не хотелось верить, но приходилось. Пустив все на самотек, он решил понаблюдать, в какую сторону и в какой песок утекут словесные обещания былых поклонников его таланта. Чтобы не пришло разочарование со стороны экс-премьера Павлова, я убеждал забыть его. Необходимо было сосредоточиться на издании книги в «Рыбинском подворье».

К Белову вскоре вернулось вдохновение, уверенность в собственных силах, желание работать, и он активно начал готовить сборник статей к печати. Я просил прислать его черновой вариант статей, желательно с частью новых.

Письмо восемнадцатое

Дорогой Анатолий Николаевич!

Кто такой твой издатель? Когда можно ждать денег? (Я сильно задолжал…) – Скажи ему, чтобы подобрал для меня добросовестного редактора (перепечатал, не растерял, вернул), с ним я рассчитаюсь с гонорара. Состав… Не обязательно в этой очередности должны быть мои опусы, но приблизительно в этой…

Звонить боюсь, ты в бегах все, да и Сергей Владимирович тоже. Привет ему.

До свидания.

Белов. 13 июня 2001 г.

Каковы дела? Ты знаешь, что члены СП сейчас самые бесправные граждане? Ни отпусков, ни больничных у них!

Долгожданная, вымученная рукопись наконец-то пришла ко мне. Правда, в сыром, черновом варианте, и, что плохо, в нее включена малая толика публицистики автора, этих материалов хватило бы не на полноценный сборник, а лишь на брошюру. Я же настаивал на объемном труде, где были бы собраны все последние статьи автора под твердой обложкой. Тем более, Белов отказался от варианта редактора Вячеслава Волкова, предложившего разместить в сборнике еще и художественные рассказы.

Пришлось сразу позвонить Белову и настоять на подготовке еще нескольких его статей. Издателя я специально долго не называл. Узнай, что им пришлось стать мне, он тотчас отказался бы от выпуска сборника. Тогда русская патриотическая читательская аудитория к ожидаемому 70-летнему юбилею писателя не получила бы ни одной книги. Гонорар автору не планировался. Но при упоминании о нем я решил отдать Василию Ивановичу часть своей зарплаты. На меня горькое, весьма удручающее впечатление произвел разговор с тогдашним губернатором Вологодской области Позгалевым, который посетовал о том, что великий писатель пришел к нему в кабинет в старом потертом костюме, разбитых ботинках и с сумкой через плечо, похожей на противогазную. Губернатор знал, что бедность настигла известного во всем мире земляка после обесцененных правительством сбережений граждан, но не помог ему ни копейкой. Книг не издают, гонораров не выплачивают… А на какие средства жить писателю?

Неслучайным оказался в письме и вопрос Белова ко мне, знаю ли я о бесправном существовании членов Союза писателей. Пришедшие к власти после расстрела парламента либеральные правители сознательно не включили в реестр такую профессию, как писатель, потому эти творческие люди не имели ни зарплат, ни больничных. Либеральные правители и их эксперты (в основном одной национальности – евреи) категорически выступали против принятия закона «О творческих работниках и творческих союзах», который позволил бы получить государственную поддержку не только писателям, но и художникам, архитекторам, скульпторам. Пережив не одну губительную реформу в сфере отечественной культуры, писатель-классик Валентин Распутин охарактеризовал деятельность либеральных правителей, как оккупационную.

Судьбой закона о творческих союзах интересовался у меня в то время не только Белов, но и другой замечательный писатель Борис Екимов. Они то и дело теребили меня, просили ускорить процесс узаконивания творческой деятельности. Для меня значимость закона была очевидна, и потому в Думе приходилось не раз выступать в его поддержку. На одно мое критическое выступление обиделся даже председатель Комитета по культуре Государственной Думы Иосиф Кобзон. У меня с ним сложились теплые отношения, он даже приглашал меня с супругой на свой юбилей, дарил книги. А тут воспринял критику по поводу волокиты с принятием закона на свой счет и написал на меня крутую жалобу в комиссию по этике. Я ощущал себя правым, потому все заседания комиссии проигнорировал, но послал туда в свое оправдание объяснение на нескольких листах, в котором содержались подробные аргументы в защиту пропавшего в недрах правительства закона о творческих союзах.

Только коллега Кобзон и комиссия по этике успокоились, как меня раскритиковал боевой писатель-подвижник и журналист Александр Бобров в газете «Советская Россия». Мол, закон о творческих союзах в Думе пропал, не принимается, а депутат-писатель Грешневиков помалкивает. Терпеть неправду я не захотел, послал ему стенограммы, где обозначены мои выступления о важности принятия этого закона, а заодно приложил жалобу Кобзона, и, следует отдать должное, честный журналист Бобров разобрался в проблеме и вскоре опубликовал опровержение.

Шли годы, а закон, принятый в первом чтении, так и лежал мертвым грузом. На смену либеральному, активно-шумному министру культуры Швыдкому пришел министр-патриот, русский по духу, способный защитить интересы национальной культуры Александр Сергеевич Соколов. Пришел с поста руководителя консерватории. Добрая расположенность к нему у меня и у многих коллег по парламенту зиждилась не только из-за его приверженности к классической музыке, но и потому, что он был внуком блестящего писателя-натуралиста Ивана Соколова-Микитова. И когда он пришел в Думу обсудить с депутатами программу развития культуры в стране, я, естественно, не удержался от того, чтобы не подтолкнуть его заняться продвижением, а на языке либералов – лоббированием, многострадального закона о творческих союзах.

В думской стенограмме зафиксирован наш публичный диалог. Подбодренный некогда Беловым, я без лишних раздумий поставил перед Соколовым проблему творческих работников:

«Уважаемый Александр Сергеевич, с тоской я прослушал оба доклада, еще с большей тоской воспринимаю отсутствие здесь председателя комитета по культуре Кобзона.

Русская национальная культура сегодня под давлением и прессингом инородной масскультуры. Когда Валентин Григорьевич Распутин, великий наш русский писатель, сказал, что мы живем в оккупированной стране, он назвал признаки: чужие песни, чужая культура, чужая архитектура.

Но вопрос не о том, почему наша культура сегодня на телевидении служит золотому тельцу, а не Отечеству, вопрос о другом – о судьбе законопроекта «О творческих работниках и творческих союзах». Александр Сергеевич, сделайте, вернее, совершите моральный и нравственный подвиг, будут оправданы ваши четыре года служения культуре, если такой закон через правительство, через администрацию президента вы проведете. Потому что архитекторы, художники, писатели и все, кто служит не мамоне, не золотому тельцу, а Отечеству, сегодня в нищете, не имеют возможности выступать и воспитывать патриотизм через передачи по телевидению…».

Микрофон отключили. Время на вопрос по регламенту – одна минута.

Министр Соколов ответил коротко, но с каким глубоким подтекстом:

«Это не вопрос, это пожелание, которое я с благодарностью принимаю. История этого вопроса тоже вам известна, проект закона «О творческих работниках и творческих союзах» рассматривается уже долгое время, и где он застревал вы тоже знаете».

Соколов не раз предпринимал попытки продавить закон через правительство, но всякий раз получал по рукам. Из беседы с ним я знал, как команда швыдких-чубайсов-немцовых мешала ему работать. В парламенте негласную борьбу с ним начал председатель комитета по культуре Иосиф Кобзон, кстати, специально проигнорировавший отчет министра культуры Александра Соколова. Дабы не прослыть антисемитом, я эту команду «чубайсиадов» назвал в своем выступлении не как Распутин «оккупантами», а всего лишь «инородной масскультурой», ну а самому министру пришлось тоже перейти на эзопов язык и намекнуть, что я знаю, «где застрял закон».

Закон либеральное правительство не пропустило. Русского министра культуры взяли в блокаду, лишили права распоряжаться финансами… На все программы по культуре и искусству деньги выделял руководитель соответствующего агентства Швыдкой.

Похороны судьбоносного закона, влияющего на развитие культуры и искусства в России, состоялись после того, как депутат от КПРФ, известная артистка кино Елена Драпеко по настоянию либеральных правителей уговорила большинство Думы снять закон с рассмотрения. Моя попытка остановить это безумие, мое выступление против, не было поддержано.

Лишь в федеральной газете «Время», вышедшей 16 сентября 2006 года, в статье Ирины Репьевой «Культура больна нерусскостью!» я увидел слова понимания и сочувствия. Журналист написала честно и смело, с осознанием предательской политики в области культуры агентства Швыдкого: «И такова странная подоплека практически всех проектов энергичного агентства. А среди них, можно сказать, главный и направляющий – русская литература без русских, без русского духа, русских характеров и, разумеется, без православия. Поэтому бесполезно спрашивать о том, почему до сих пор не принят закон «О творческих союзах», который бы придал статус юридического лица русскому по своей совести Союзу писателей России и, следовательно, дал ему поддержку из государственного бюджета. Бесполезно вопрошать, почему в обновленной России до сих пор не появился и новый Достоевский. Ну, в самом деле, какой православный философ, страждущий о судьбе русского народа, например, из раскормленного Дмитрия Быкова? И не удивительно, что, когда вопрос о судьбе законопроекта «О творческих союзах», во время «правительственного часа», поднял депутат фракции «Родина» («Народная воля-СЕПР») Анатолий Грешневиков, который сам принимал участие в разработке зарубленного законопроекта, министр не воодушевился. На предложение депутата – «совершить высокий морально-нравственный подвиг», то есть, провести закон через правительство и администрацию президента, потому что «художники, архитекторы, писатели, те, кто служит не золотому тельцу, а Отечеству, сегодня пребывают в нищете», – Александр Сергеевич устало констатировал, что он с благодарностью принимает это пожелание, но «где законопроект застревает, вы сами знаете». В общем, министр тему не подхватил и не развил».

Справедливости и правды ради, следует повторно уточнить и сказать, что министру продвинуть важный закон просто-напросто не дали. Можно было, конечно, в знак протеста подать в отставку, но то другая тема…

Письмо девятнадцатое

Анатолий Николаевич!

Какой разговор! Разницы для меня нет – что Москва, что Ярославль… Действуй, как лучше.

Приеду в Москву в декабре. Белов. 8 ноября 2001 г.

Решение собрать под одной книжной обложкой все газетные и журнальные статьи Белова пришло ко мне давно. Подталкивало желание насолить как врагам, так и друзьям писателя. Обещаний издать ту или иную книгу Белова было много, у губернатора Пензенской области дело дошло даже до набора текста, но когда нужно было принять окончательное решение, то оно почему-то не принималось. Белов ждал, надеялся на поддержку, переживал, а его обманывали. Он чувствовал, что вокруг него складывается какой-то «заговор» не врагов и мстителей. А заговор молчания. Его болезненное восприятие ненужности, невостребованности, а также постоянные переживания из-за очередного обмана, безусловно, передались мне.

В такие минуты печали и тоски нельзя было не подставить плечо. Я предложил Василию Ивановичу доверить мне право издать ему книгу статей и очерков, и тем самым уничтожить заговор молчания, утереть нос всяким могущественным «губернаторам» и «академикам». Почему выбор пал на публицистику? Так именно ее и побаивались сильные мира сего читать, а крепкие благодетели издавать.

Белов возражал лишь против публикации очерка о Шукшине «Тяжесть креста». Он уже публиковался в журнале «Слово» и должен был вот-вот выйти в издательстве «Советский писатель» отдельной книгой под таким же названием. И эта книга выйдет в соавторстве с известным кинооператором Анатолием Заболоцким, ближайшим другом и соратником как Шукшина, так и Белова.

Мне не без труда удалось убедить Василия Ивановича включить в книгу и путевые заметки «Дорога на Валаам», и очерк о Шукшине. Аргументы звучали простые: издание должно быть разнообразным по жанру и полным по объему, так как выходит к 70-летнему юбилею писателя.

Много времени ушло на поиск газетных публикаций и их перепечатывание, согласование с автором. Во избежание злой и поверхностной критики, скоропалительных обвинений, что книга представлена однобоко, как памфлет и вызов власти, мне пришлось наряду с колючими и наступательными статьями разместить еще и душевные этюды в адрес русских подвижников, честно и смело защищающих и оберегающих традиции и устои государства, таких, как писатель Валентин Распутин и художник Владимир Игошев. Они украшали сборник, привлекали внимание разнообразной читательской аудитории.

Когда процесс собирания статей и очерков подошел к концу, пришла мысль разместить в книге и серию знаковых фотоснимков, обозначающих громадный круг друзей писателя. Начался поиск фотографий. Тут подключился к работе сам Василий Иванович.

Встал еще один сложный вопрос: где лучше издать книгу – в столичном издательстве или у себя на Ярославщине? Для Белова в тот момент это предложение не имело значения. Выбор пал на издательство Сергея Хомутова «Рыбинское подворье».