Вой

– Что?

– Что у вас должно быть прекрасное имя – как и вы сами.

– Да? Спасибо.

Она так склонила голову к правому плечу, что на миг судорога сжала его грудь: это было движение Наташи, копия. И чуть не сказал ей об этом. Вовремя спохватился, нельзя было говорить о маме, это могло испортить всю игру.

– Танечка, а вы знаете, как эта скала называется? – указал на крутую возвышенность.

– Ой… забыла. Мне говорили…

– Иван-Наталья. Хотите, я вам расскажу историю этой горы? Это история вели-икой любви! – Он своим взглядом пытался зажечь в ее глазах огонь, если не любви, то интереса к великой любви и – увидел искорки.

– Да, – пылко ответила она. – Хочу.

– Значит, давайте встретимся вечерком. Вы ведь меня не боитесь?

– Вас?.. Нет, не боюсь, наоборот…

– Что наоборот?

– С вами, наоборот, можно ничего не бояться… по-моему…

Она опустила глаза, и тут же, взмахнув ресницами, брызнула таким взглядом, что Грохов даже немножко испугался. Этот взгляд был ему знаком, по крайней мере, видел его у нескольких женщин. Этот взгляд говорил: «С тобой – хоть на край света…»

– Вот туда и пойдем. К Ивану и Наталье. Он был обыкновенный парень Ваня, но оказалось – необыкновенный. И она тоже – легендарная девушка Наташа. На-та-ша! – Он проникновенно произнес имя ее мамы (здесь оно не повредит, а даже сработает в плюс). – Они любили друг друга и вместе погибли. Вот туда и пойдем. Постоим на краешке.

– На краешке земли? – чуть лукаво улыбнулась Таня.

– Да. И земли, и неба, и космоса. Мы пройдем, легко и невесомо, по вселенной и остановимся на самом краю, там, где встает пока еще невидимая, далекая, юная, красивейшая, светлейшая, ярчайшая звезда! – Он жестикулировал как фокусник, у которого в руках и вправду вот-вот вспыхнет звезда. – Мы увидим ее первыми, это будет ваша звезда, мы назовем ее вашим именем!.. – Он закрыл глаза, как поэт, продекламировавший свои сокровенные стихи.

– Как романтично…

И оба искренне засмеялись, понимая, что весь этот разговор – игра, которая обоим нравится.

Они сидели на «крокодиле», продолговатом камне, едва выступающем из воды, и все чаще, вроде бы случайно, касались плечами друг друга. Он едва сдерживался, чтобы не положить руку на ее бедра, раздавшиеся под плавками девственно упруго, маняще до умопомрачения…

– А где вы живете? Наверное, не в Дыбове? – поинтересовалась юная собеседница.

– В Москве. Точнее – в Киеве.

– Вот как! Так в Москве или в Киеве?

– И там, и там. Хотя душой, сердцем я всегда в Дыбове. И сегодня еще раз убедился: правильно делаю. Знаете, почему?

– Почему?

– Потому что только в Дыбове можно встретить такую красивую девушку.

– А я не местная, – игриво сообщила Таня.

– А я и говорю, что в Дыбов приезжают красивейшие девушки. Потом они, конечно, попадают в Москву.

– Как? Все?

– «Все» – не то слово. Потому что красивых девушек, таких как вы, мало.

– Вряд ли я буду в Москве, – с грустинкой вздохнула она.

– Почему же? Сегодня вы уже здесь, а завтра будете там, в столице. А может, в Киеве, тоже столица.

– Как это?.. Когда?

– Я еще не знаю, но что вы скоро там будете – уверен.

Она задумалась. Потом энергично захлопала ладонями по воде и спросила:

– А что вы делаете в этих столицах? Где работаете?

– Я учитель.

– Учитель чего?

– Жизни.

– Ну, понятно, все учителя учат детей жизни. А какой предмет?..

– А как вы думаете?

– Физкультура?

– А вот и нет.

– История?

– И тоже нет.

– Тогда-а… Не знаю.

– Понимаете, Танечка, больше всего в жизни я не люблю кого-нибудь чему-нибудь учить. А приходится. Приходится учить больших, взрослых и очень респектабельных дядей. Они ведь как дети… Ну – это специфическая учеба.

– Понятно. Хотя… ничего не понятно…

Почувствовав, что разговор теряет ту заманчивость, ради которой и был затеян, он под водой легонько сжал ее руку и, открыто глядя в ее чистые, бирюзово сверкающие глаза, очень серьезно, тихо произнес:

– Я объясню. Я все объясню, если хотите.

…Когда много лет назад он впервые вблизи увидел глаза Наташи – чуть не упал. В дыбовском универмаге случайно столкнулся с незнакомой девушкой на повороте торговых рядов и случайно заглянул в ее глаза. Таких глаз еще не видел (да и потом, никогда больше не встречал, и у Тани – все же не такие): они были синие-синие, ясные-ясные, светлые-светлые… Не просто ясные, светлые, яркие, а именно – синие, как небо, без единого облачка, невероятно ясное, небывало синее, глубокое, бездонное, манящее, пьянящее. Из универмага, где и не пахло алкоголем, он тогда вышел пьяный…