Повитель

– Ну и с богом, раз так, ну и с богом, – обрадованно закивал старик Алабугин. – А все ж таки… Насчет платы мы с отцом потолкуем, когда приедет… Все ж таки надежнее…

Гришка вспыхнул, хотел сам назначить плату. Но потом подумал: «А черт его знает, сколь платить… Да и как еще батя посмотрит на такого работника. Ладно, подожду его…»

– Ну что же, оставайся, Степашка, служи… – сказал старик Алабугин сыну, опять перекрестился и вышел.

Вернулся Петр Бородин через полмесяца, привез два новых плуга, веялку. Одна подвода была до половины нагружена мешками с галантерейным товаром, остальные пришли пустыми.

– Здравствуй, сынок! – бодро проговорил Петр, по-молодому спрыгивая с воза. – Встречай купцов. Как живешь?

– Живу. Конюха вот нанял.

– Конюха? Молодцом. И я, брат, не зря съездил… Ну, присмотри, чтоб сгружали аккуратно. А я побегу в тепло, продрог.

Вечером, сидя за пузатым, отфыркивающимся самоваром, Петр говорил Григорию:

– Нам, сынок, Лопатин не указ бы насчет лавки… Только правильно он, дьявол, насчет товару говорил – нету галантереи в городе. Из-под полы торгуют ей, сволочи, дерут втридорога. Я туды-сюды, хотел оптом закупить – где там! Вот и явился почти пустой. Придется, видно, с лавкой погодить… А пшеничку хорошо продал. На хлебушке, брат, сейчас озолотиться можно. И решил я: на следующий год еще землицы прикупим. Эвон, видел, плуги привез да веялку? Ну и… пока ладно, хватит, на большее нам не подняться пока… А там посмотрим… А?

– Угу, – буркнул Гришка, дуя на блюдце с чаем.

– Что «угу»? Не «угу», а покажем мы еще! Конюха вот ты взял – это правильно. Малолетний, правда, он, ну да ладно. Меньше платить будем. Урожаишко бы вот только на будущий год вышел, как нынче…

И отец заходил по комнате, размахивая руками.

– Тут ведь, в Локтях, можно как развернуться? Озеро – вот оно, под окном. Лопатин словно не видит его… Хотя что, Лопатин – дурак. А из озера можно деньги почти руками гресть… Рыбешки в нем – не выловить… Полдюжины лодок, десятка два сетей да коптильню мало-мальскую… Город хоть и далеко, но доехать можно… А там рыбка копченая – я посмотрел – в цене… Играет, брат, рыбка-то… Одно вот только горе: стар я, помру ведь скоро. Пожить бы еще годков двадцать…

Долго еще Петр Бородин шагал из угла в угол, развивая планы на дальнейшее… А между тем истекал 1916 год.

4

Жизнь отца кончалась, а Гришкина только-только начиналась. Григорий понял это в тот вечер, когда отец ходил из угла в угол и говорил о лодках, о сетях, о рыбе. Григорий невольно прикрыл глаза, и представилась ему почему-то лесная лужайка, где сидят и обедают возле сваленной сосны Андрей Веселов, Федот Артюхин и другие мужики. Вокруг стоят могучие деревья, а сквозь них просвечивает синеватый, бескрайний простор, стелется под высоким небом ровная, как озеро в тихую погоду, земля. И ему, Григорию, идти и идти по этой земле, идти как хозяину…

Григорий даже почувствовал: разливается у него по животу легкий приятный холодок, как у человека, застигнутого врасплох неожиданной великой радостью, и засмеялся тихо.

– Ты, Гришка, чего? – удивленно спросил отец, останавливаясь.

– Да так… В общем, правильно ты, батя, говоришь…

И Григорий будто сразу повзрослел.

На другой же день, рано утром, он обошел все хозяйство. Смотрел прищуренными глазами на дом, на завозню, на двух черных свирепых псов, бегавших по двору. В только что отстроенной конюшне, в которой сосновый запах перебивал еще запах конского пота, сказал Степке Алабугину:

– Ты, немытая рожа… Смотри у меня за конями получше…

Сказал потому, что хотелось сказать что-то властное, хозяйское.

За завтраком Григорий говорил отцу:

– Анна чего прохлаждается? Уж день, а ее нет… зря хлеб жрет…

Петр быстро вскинул глаза на сына, но ничего не сказал.

Вылезая из-за стола, Григорий, не глядя на отца, промолвил:

– Я сейчас в завозне был. Овса маленько осталось… Попридержать бы его, ведь пахать весной…

– Так, сынок, так… – с удовлетворением произнес отец.

– Что – так? – не понял Григорий.

– По-хозяйски, говорю, рассуждаешь… Вот ты и… распорядись. Привыкай, сынок. Твое ведь все…

– А бабку-стряпуху, как ее? Зря ее все-таки держим, – сказал Григорий. – Анна перешла бы к нам совсем… Молодая, чего ей… Управилась бы одна…

– Можно и так… Только платить Анне надо будет… Ты подумай-ка, сынок. – Помолчал и добавил: – А старуха – что? Много ли съест она? А все-таки… копошится, кормит вовремя нас. Не украдет ничего – куда ей, одна на земле! Пусть уж…

– Ну ладно, пусть, – нехотя произнес Григорий, чувствуя, что отец прав. – А что лавку не думаешь открывать – зря.

– Это как? – не понял отец.

– Война что – вечно будет? Кончится она – и товаров станет сколь тебе надо.

– Ну?

– Вот тебе и «ну»! Товары будут, а об лавке у нас – одни разговоры. Строить ее загодя надо, пока есть на что.

– Внизу дома тогда и откроем.

Григорий поморщился, как бы дивясь непонятливости отца:

– Сюда, на край деревни, кто придет? В середке надо где-нибудь строить. А пока хлеб в нее сыпать. Завозня-то мала.

– А ить верно, ешь тебя волк! Скумекал. А мне, старому дураку, подумать бы сразу… А теперь – новый расход на постройку лавки. Вот ведь, а? – стонал старик до самого вечера.

С этого дня Петр Бородин делал вид, что фактическим хозяином в доме является Гришка. Между ним и отцом установилось полное согласие. Петр Бородин даже заметил как-то, в минуту откровения:

– Вишь, Гришенька, как все у нас с тобой – по-ладному, по-родски… А ведь был ты как волчонок, – по шерсти, бывало, не гладь!.. И с язвецой…

– Ну, вспомнил… – поморщился Григорий.

– А что? Ведь зарубил бы тебя тогда в сердцах я… Вот и думай. Я хоть и отец, да человек… А человек – зверь. Зачем сердить его да наперекор открыто лезть? Надо всегда так… по согласию, по выгоде… Да-а!

В другой раз Петр Бородин заговорил, пряча от сына глаза:

– А что этот… Старик одноногий, новый коновал… Не видно его что-то с тех пор, как мы в новый дом перешли. Разлюбил сивуху он, что ли…

Григорий тоже почувствовал неловкость от речей отца, зябко, испуганно поежился, ответил глухим голосом:

– Брось ты, батя, это… Раз сошло, так…