Жизнь прожить – не поле перейти. Книга 3. Семья

тебя укрою, да и власти, я слыхивала, помилуют тех кто по

лесам бегает и на ком крови нет. А ты – не душегуб! Заживём своей семьёй. Глянулся ты мне с первого раза, а сейчас тебя никому не отдам!

Пётр отшатнулся от неё:

– Спасибо хозяйка за ласку, не лежит у меня к тебе сердце

и ничего с этим поделать не могу. Прости, если что не так!

Моя судьба на небе пописана, так что прощай, и не поминай лихом.

Пётр увидел как остекленели и зажглись злым огнём

зелёные кошачьи глаза Вилмы и искривились губы:

– Смотри, не оступись! Я измены мужу не простила и

твоей судьбой не только бог распоряжается. Комиссары на таких удавку наденут, да и я обид не прощаю. Подумай

крепко.

– Я, пока, своему слову хозяин и против сердца своего не пойду. И власть мне не люба и ты, извини, над чувствами моими власти не имеешь. Прости ещё раз, что у нас так

вышло. Тебя я не забуду.

В лесном лагере Петра приняли без радости. Лишний едок и сосед по лежанке. был только в тягость, а

настоящего лесного братства не случилось. Каждый теперь был сам за себя. Нутром и звериным инстинктом « братья» доходили до понимания, что противостоять крепнувшей власти комиссаров, увлекшим беднейший народ за собой, они уже не смогут- власть была решительной и жестокой и народа бедного в России расплодилось. Надежды, что «бог -не выдаст, так собака – не съест», с каждым днём, несущим холода, таяли, как дым от костров поднимающийся над лесом, сбрасывающим золотую и багряную листву и

зеленеющим изумрудной хвоей. Подмерзающая земля укрывалась разноцветным одеялом из листьев и трав, а остужающий кровь холод проникал в сердца и поворачивал мысли в поисках тепла. Дым предательски выдавал места убежищ, а по первому снегу для умелых «охотников» легко

читались следы зайцев и волков, и двуногих лесных обитателей с винтовками. Напряжённое ожидание каждого нового дня, который мог принести беду, будило и мысли

тяжело ложившиеся на зачерствелые души и порождало

конфликты. Самогон, добывавшийся у Вилмы, только

туманил мозги. Во время одного из застолий на котором присутствовала и Вилма, атаман в дикой злобе сорвал свою шашку со стены сторожки, где шумела унылая гулянка, и

рубанул по плечу своего ординарца, который заикнулся,

набравшись храбрости от спиртного, что неплохо было бы

повиниться перед властями и хлебать баланду в тюрьме, чем каждый день ожидать либо – пули милиции и солдат, либо – пасти медведей-шатунов, которым они не дают покоя в лесу, потревожив в тёплых берлогах. Пётр перехватил руку атамана, когда он второй раз замахнулся на жертву.

Атаман в истерике зарыдал, а Вилма с перекошенным лицом опрометью бросилась из сторожки, забыв платок и тёплый жакет и погнала пустую телегу, дико хлеща

лошадь короткой плетью. Устоявшаяся жизнь рушилась и надо было принимать решение.

Ночью, чтоб не слышать стоны раненого адьютанта и бредовые вскрикивания перепившихся «дружков», Пётр

вылез из землянки, где вповалку в тёплой, пропахшей потом, и отсыревшей одеждой, на еловом лапнике

застеленном сухим сеном, на дощатых палатях, храпели и кашляли в темноте остывающие тела. Глянул в чёрную бездну равнодушного, тихого неба, где безжизненные светлячки, рассыпанных по бархату ночи бисеринками

звёзд, смотрели на него своими глазками безразлично и холодно. Они словно напоминали о бренности жизни и вечности природы. При свете серебряноокой луны Пётр

видел, как белёсые облачка тёплого воздуха исторгаемого при дыхании поднимаются невесомыми облачками вверх и

растворяются в прохладе ночи. « Отчего жизнь такая

хрупкая и призрачная, как это исчезающее тепло его тела?…

Отчего и куда уйдёт дух и зачем человеческому телу и духу

даются такие испытания?». Мысли эти были прерваны тяжёлым уханьем филина и шумом его крыльев. Зоркий

ночной хищник отправился на охоту за шуршащей в осенней листве неосторожной добычей.

«Самому решать надо куда путь держать, а не ждать – куда случай и судьба занесёт!». Последняя ночь в лесной землянке обернулась цветным, странным и страшным сном в котором перемеживались картины кровавых атак под Сморгонью, выплывало улыбчивое лицо Марии и

ястребиный взгляд Вилмы из-под насупленных бровей; кроваво-красные химеры, напоминающие трёхглавого Змея-Горыныча с картинок из русских сказок, картины весеннего половодья на Дёме и мрачные картины подземного ада, где

мучаются тела и души грешников, и ещё многое другое чего

не удержало в своей памяти проснувшееся сознание.

Пробудился Пётр в холодном поту. «Что за чертовщина? К

чему бы это?»

Вышло же так, что жизненный путь на много лет вперёд

определили и другие люди и другие силы. По первому снегу на хутор к Вилме явился отряд из нескольких местных милиционеров и дружинников и двух десятков

одетых в брошенное колчаковцами обмундирование,

приготовленное к параду в Москве, мобилизованных

молодых новобранцев- деревенских парней что служить не хотели и властям противиться из страха не могли. Степан

приложил руку и инспектировал созданные отряды

вооружённой охраны (ВОХР) и теперь его подопечные

наводили порядок в крае, где тлели очаги Гражданской войны. Командовал сборным отрядом звероподобный детина, затянутый с головы до ног в чёрную кожу. Фуражка, кожанка, галифе и сапоги сидели на ём ладно; плотная, складнаяная фигура делали его похожим на атлета-борца; на лице, по левой стороне тянулся сизый шрам – от

лба до подбородка. Глазного яблока не было. Свирепая, зловещая улыбка хищной птицы бродила на покрытом щетиной лице. С отрядом была и поисковая собака и санный обоз из трёх упряжек. Большой, злобный хозяйский пёс рвался на цепи к ввалившимся во двор неожиданным гостям. Хозяйка, накинув полушубок на плечи, вышла на крыльцо и краем глаза заметила, как её постоялец-связник