Жизнь прожить – не поле перейти. Книга 2. Война

шутку кулаком двинуть брата, но ощутив невероятную лёгкость в теле и, глянув на лицо Василия, расхохотался сам. Степан вспомнил как отец, ещё мальчишкой, хлестал его так от всяких болезней не слушая вопли матери и выгонял бегать по снегу, а сам валялся в сугробе. Василий заглянул в глаза брата, покрасневшие от банного духа, сообщил:

– Поспешай в штаны влезть! Данила со своим семейством

на тройке с бубенцами, как на свадьбу прикатил. И твоя краля с ним расфуфыренная, только что осталось губы накрасить и щёки напудрить как у городских барышень.

У Степана сердце застучало так, что было видно как мышцы ходят на груди. Заблестели глаза и по лицу расплылась улыбка. Успокаивая себя, Степан долго насухо обтирался полотенцем. Натянул порты от парадного мундира и чистую домашнюю рубаху, что оказалась узка в плечах и сунул ноги в тёплые валенки. Пригладил волосы рукой, потопал валенками на крыльце… В сенях глотнул из ковша воды со льдинками, остудившей грудь и

успокоившей бешеное сердцебиение.

Когда Степан вошёл в дом, стол уже был накрыт, пыхтел самовар и стояла корчага с квасом. Иных напитков,

что горячат кровь не предусматривалось. Мясо и пироги были на столе. Данила с Фёдором вели свой разговор за столом, а Алёна с Меланьей шушукались на скамье у печки о своём. Две девицы сидели у окна на скамье и смотрели на дверь. Степановы сестры, с новыми платками на плечах и с бирюзовыми сережками в ушах (когда только успели уши проколоть) прекратили разговор когда открылась дверь. Степан же глазами искал Марию, чьё появление оказалось таким скорым и неожиданным. Степан сам собирался с утра следующего дня наведаться в Боголюбовку. Он не знал, что сразу два гонца-доброхота известили Данилу и прикупили водки, на всякий случай, а потом объявился и Василий, спросил давно ли получали весточку от Степана и сообщил, что гвардеец прибыл в Черниговку в отпуск. Весть эта так поразила Марию, что она долго не могла сообразить, что теперь делать и, что это значит для неё. Отец с матерью захлопотали. Когда Данила сказал, что надо собираться к Драбкам в гости, Мария растерялась ещё больше. Долго рылась в своём сундуке, перебирая наряды; подошла к зеркалу, в очередной раз пеняя на припухлость и сравнивая себя с польской красавицей с открытки присланной Степаном на последнее Рождество. Сама себе она казалась противной. Сердечко выпрыгивало из груди, мысли путались в закружившейся голове и в сознании музыкой звучало:

– Милый! Приехал! Увижу!

Всю дорогу, сидя в санях, Мария ожидала эту встречу с нетерпением и робостью, хоть в последних письмах

Степан находил новые и ласковые слова, которые она не слышала от него в давно ушедших свиданиях. Услышав, как кто-то потопал валенками на крыльце и притворил дверь в сенях, Мария напряглась. Она сидела одиноко за печкой, что обжигала её спину, мяла в руках платочек, поправляла нервно то волосы, то кофточку. Услышав, как открывается дверь в горницу и Степан, с порога, громко поприветствовал гостей, девушка встрепенулась,

побледнела и чуть привстала. Степан ещё раз

поприветствовал гостей поклоном и водил взглядом по горнице не находя Марии укрытой за печью. Пока Степан соображал, где она может быть, отец сказал:

– Давай, гвардеец, обрядись и за стол, а то девицы уже

притомились, чтобы на тебя глянуть при полном параде.

Да и у нас с Данилой к тебе вопросы имеются. По пути за перегородку, Степан вертел головой и обнаружил предмет своего внимания. Мария, выдохнув из груди воздух,

с облегчением присела. Одним взгядом на суженого она определила своим девичьим сердцем-«Мой!» Пока Степан обряжался в привычное своё одеяние и приводил себя в порядок, явился с синяком под глазом Василий и все, кроме хозяйки, стали рассаживаться за столом: Фёдор рядом с Данилой, Василий с девицами по одну сторону стола, Алёна рядом с Марией. Два места по правую руку от Марии были свободны. Когда Степан, при полном параде, вышел из-за занавески девицы приоткрыли рот, а Данила

одобрительно крякнул и покачал головой. Мать усадила сына рядом с Марией, а сама вынесла графин с вишнёвой жидкостью из собственного урожая вишни и присела рядом с сыном. Отец и Данила сидели под образами и, встав, перекрестились вместе со всеми остальными. Начало застолью было положено. Мария ощущала плечо Степана и старалась унять мелкую дрожь в коленях. Руки Марии покоились на коленях под столом и теребили платочек. Уняв волнение, подняла глаза от стола и направила их на лицо Степана, окрашенное в розовый цвет- то ли от бани, то ли от смущения, что все смотрят на него. Повернувшись в сторону Марии, Степан опять утонул в её глазах, ожидавших чего-то доброго и долгожданного. Светлые, повлажневшие глаза излучали тепло и свет и призывали к нежности и ласке. Степан почувствовал как в его тело вливается это тепло и уносит его душу на неведомую

вершину к вратам земного рая.

Весь длинный разговор о службе, о Польше и всём ином, томил и Марию и Степана и они только искали возможности выйти из за стола, где уже выпили и вишневку и два самовара чая с мёдом, что привёз Данила.

Опробовали всё, что являлось на столе с помощью быстро снующих сестёр Степана. Мать, пригревшись у плеча сына, улучила момент и шепнула что-то на ухо сыну, на которого не переставала любоваться. Степан зарделся и, когда мать вышла из за стола, взял под локоть Марию и осторожно вывел из за стола. У вешалки он накинул шинель на плечи Марии. В тёмных сенях девушка крепко охватила шею Степана и, встав на носки, слила свои пухленькие розовые губы с тонкими губами Степана, прислонив его к стене и прижавшись к его груди. По её телу прошла дрожь. Степан ощутил спиной холод стены и крепче прижал девушку к себе. Так они простояли несколько минут. Затем Степан оторвал Марю за талию от пола и заключил в крепкие

объятья. Девушка покрывала всё его лицо поцелуями жаркими как пар в бане, выдыхая при этом:

– Мой! Милый мой!

От такого напора Степан растерялся. Чувствуя жаркое тело (шинель свалилась на пол),которое трепетало в его руках и в которое вонзились его полковые отличительные знаки и тикающие на груди под мундиром карманные часы, Степан осторожно поставил Марию на пол, поднял шинель и, завернув в неё тёплое тело Марии, невесомой и ждущей любви осторожно направился в тёплую баню. В темноте уложил покорную Марию на шинель постланную на полке. В темноте ощупывал её тело, которое пытался освободить от лишней одежды, тяжело дыша мял тугую грудь, не знавшую галантереи, и искал нежно своими тёплыми губами любимые глаза, губы, щёки, волосы. Мария крепко обхватила Степана за плечи, откинула свою голову, и ждала ласк. Это наваждение окончилось совершенно неожиданно.

Вдруг страшный грохот, как показалось Степану, разорвал и крепкие объятья двух влюблённых и сонный покой тёплого убежища. Гром небесный, как разрыв тяжелого снаряда на военных учениях, отбросил Степана от Марии. Это пустое ведро, слетевшее со скамьи загрохотало и напомнило пережитое и обдуманное ранее. Вспомнился и разговор по пути в отпуск, когда в разговоре о военных конфликтах с попутчиком- гимназическим учителем

истории, Степан выказал мнение, что Германия не

отважится напасть на Россию; тот разбил все надежды Степана:

– Не для того прижимистые немцы кричали, что нужны пушки вместо масла и затягивали пояса. За хлебушком и маслицем они к нам вломятся и непременно в этом году.

Поверь мне, бравый гвардеец, я все их истории знаю.

Степана как обухом по голове ударило: «Что же я делаю? А если война? Сколько калек, сколько смертей? Немец- вояка знатный, французов побивал! Как же ей жить если…? Нет! Нет! Остановись Степан! Распрямляя тело Степан опять ударился головой в потолок. Мария отметила перемену в Степане и взволнованно, тяжело дыша спросила:

– Что с тобой, милый? Степан взял Марию, как маленькую девочку, сел на скамью и посадил себе на колени трепещущую Марию, обхватив её руками. После долгой паузы прохрипел:

– Не могу без родительского благословения! Потерпи, голубка, немножечко. Служба кончится, а там бог поможет и жизнь покажет. Я приехал поговорить с тобой и родителями, как нам быть. Вот когда обвенчаемся, тогда и о детях думать надлежит. Мне предложение сделали в армии ещё на год остаться и жалование предложили, что семью содержать сможет. У меня большой охоты нет, а что ты скажешь?

– С тобой хоть куда. Что скажешь, то и исполню.

– Тогда послушай меня. К осени служба моя кончается. Бог даст скоро свидимся. Там по – божески и родительски всё вместе с тобой и решим. Ни мои, ни твои родители

против не будут.

– Потерплю, потерплю Стёпушка. Уж как я заждалась! Обними меня покрепче! Степан сжал Марию в своих объятьях, от которых у неё остались следы на нежном теле.

– Слышишь как моё сердце стучит и часы твои время отсчитывают. Во мне сомнений не имей. Одну тебя любил и любить буду.

Раньше Степан предположить не мог, что способен выдавить из себя это признание не только глазами или руками, строчками письма но и словами- нежными и тёплыми, которые полились на Марию из его уст. Не зря начитался Степан разных книг, сидя в библиотеке с мечтаниями о доме и Марии. Это открытое, наполненное

прочувствованными в долгой разлуке сокровенными и такими важными словами признание, так взволновало Марию, что тихие слёзы омыли её глаза, щёки, душу и капали на грудь.

Долгое отсутствие в доме молодых не вызвало лишних вопросов. Разговоры за столом текли своим чередом.

Степан и Мария, держась за руки, сидели с порозовевшими лицами за столом не прикасаясь к пище. Степан вяло и

односложно отвечал на вопросы. Василий сидел за

столом бочком и синяк под глазом наливался лиловым

цветом. Когда мать спросила отчего появилось такое

украшение, то он весело ответил:

– Да вот брательник меня ещё подарочком на радостях

угостил, да ещё и обещался меня делу своему обучить.

Говорил что война к нам может заявиться и тогда все под одну гребёнку в армию под фанфары могут загреметь.

У Марии от этих слов холодок пробежался по спине в жарко натопленном доме, ёкнуло сердце и закружилась

голова.

Разговор сразу оживился и переключился с проблем деревенских и бытовых на проблемы мировые. Данила,