Жизнь прожить – не поле перейти. Книга 3. Семья

– Предлагаю всем сдать оружие и выдать подстрекателей! Обещаю сохранение жизни и справедливый суд. Жду десять минут. В случае неисполнения открываем огонь и вершим суд военного трибунала на месте по законам военного

времени! Родственники зачинщиков будут репрессированы, а дома сожжены.

В ответ прокричали:

– Обещайте отряды продовольственные распустить и

мужика работящего до советов допустить.

– Полномочий у меня таких нет и обещаний других я

давать не буду… Я всё сказал. Время пошло, -ответил

комиссар.

Десять минут прошло… Двадцать минут прошло.

Противники недвижно, в напряжении стояли друг против друга. Какие мысли мутили головы стоящих друг против друга детей крестьянских – не нехристей, а крещёных в

купели и с крестиками на шее?

Вдруг, как осенний ветер несёт пожухлую листву, тёмную толпу понесло на жидкую цепь бойцов вооружённой охраны. Снег мешал движению. Застучали пулемёты и затрещали выстрелы. Снег окрасился кровью, как ягодами переспевшей калины.

Степан видел как падали мужики, совершенно

беспомощные и обречённые. Желваки заходили на скулах, заскрипели крошась зубы. Степан выхватил шашку из ножен и подскочив к ближайшему пулемёту заорал:

– Отставить! Оглохший пулемётчик, видевший только цель, жал на гашетку. Степан рубанул холодным клинком по горячему стволу пулемёта. Ошалелый взгляд стрелка пронзил Степана. Клинок рассыпался и осколком полоснул по лицу, а лошадь понесла Степана, проваливаясь в снегу,

в сторону повстанцев залёгших в снег. Выстрелы

прекратились. Степан остановил твёрдой рукой

взбешенную лошадь в рядах повстанцев. Кровь заливала лицо Степана. Крепкий мужик с вилами поднялся со снега и двинулся к вздыбленной лошади Степана. Чей то голос разорвал тишину:

– Не трожь! Это Драбок! Он меня от колчаковцев спас! Степан спрыгнул с лошади. Мужики обступили его.

– Что ещё скажешь комиссар? Зачем явился? Смотри, как бы чёрный орёл для тебя вороном не стал.

– Не пугай меня, не таких видывал! Зачем явился спрашиваешь? Вы земляки мои и жизни ваши уберечь собрался, если они вам ещё нужны. Мои руки тоже за вилы и чапиги держались. Армии вам не одолеть. У ней и аэропланы, и пушки, и броневики. Мы на одной земле живём и в неё уйдём. Комиссары крепко дисциплину

держат. К вам побегут солдаты -под расстрел попадут

и им помирать нет охоты. Не лейте кровь понапрасну, не всякая власть вечная, а вы своё вечное дело делайте: детей растите, землю пашите. Если не в моготу, всё одно- жить лучше, чем умереть без пользы. Власть советская и

генералов и иноземцев вышвырнула, а вы власть так

напугали, что ей голову чесать придётся. Послушайте меня земляки! Зла я вам не желаю. Сложите оружие, а уж какая там судьба к каждому обернётся – один бог знает. Христос

несправедливости терпел и верой жил. Кормильца сгубить нельзя, без него жизнь затухнет и дети не родятся. Такой мой сказ вам и просьба моя, а решать вам. Худой мир- лучше войны, а кровь людская – не водица!

Степан прижался щекой к гриве успокоившегося коня и смотрел как снегири клевали алые пятна крови на снегу. По небритой щеке Степана пробивались сливаясь два ручейка – слеза и кровь. Пока мужики совещались, Степан прислонился спиной к толстой берёзе, готовившейся по весне пролить соком кровь земли истерзанной войной, но вечно возрождавшейся из под снега после зимних холодов к жизни и цветению.

Три винтовки- всё что было в арсенале мужиков, если только кто то не схоронил в снегу свою защитницу, и пять трупов погрузили на сани. Понурые мужики, живые и раненые, под охраной, направились с опушки леса на станцию, где заседал революционный трибунал. Теперь, на улицах деревень, через которые проводили пленных, высыпал весь народ и охрана боялась, что растащут

своих кормильцев по домам, но всё обошлось. Зачинщики, добровольно признавшиеся в своих прегрешениях перед властью и взявшие вину на себя, были отправлены в тюрьму для расследования. Остальных распустили по домам, но

занесли в списки. Ни командир, ни комиссар о

самоуправстве Степана не доложились и получили

благодарности за сохранность бойцов и ликвидацию

мятежа. Степан отпросился у военкома на два дня по болезни и семейным обстоятельствам. Тот, глянув на Степана, и, отметив появившийся седой клок волос на голове его, видя его состояние только махнул рукой, но сказал, чтобы он получил новую шашку (видно кто-то по доброте душевной или иной причине, донёс до военкома о том, как вёл себя инспектор).

Лошадь несла Степана по заснеженной дороге к дому, где его ждали с нетерпением и новостями. Не успел всадник соскочить с лошади влетевшей во двор, как из дома

выскочила без платка мать и бросилась к Степану с криком:

– Сынок, родименький, у тебя, Стёпушка, сын родился!

Степан рванулся в дом, открыв дверь запустившую с ним холодный воздух, увидел на кровати у печки сидевшую в исподней белой рубашке улыбающуюся Марию, держащую, у набухшей груди, спелёнутого тёплой белой тканью, краснолицего, пухленького младенца, который оторвался

от груди и искал её, чмокая губками. У Степана

закружилась голова. Мать стаскивала со Степана холодную шинель. Степан сел у печки и стал согревать руки. Мария смотрела на мужа счастливыми глазами влажными и светящимися. Привыкшему брать чужие жизни почти не задумываясь, сейчас предстояло взять в свои руки

крохотное, тёплое, живое тельце своей плоти и крови за которое он теперь отвечал перед богом и людьми. Когда Мария отняла тельце от груди, а тело и руки Степана

согрелись, невесомый комочек перекочевал в его руки. В сознание вошёл неведомый ему раньше страх за эту маленькую жизнь, которая могла прерваться от одного неверного движения. Осторожно поднёс лицо спелёнутого первенца к своему лицу, выискивая в розовом личике свои черты, и ему казалось, что находил их. Сам Степан не помнил своих настоящих родителей. Мать Степана и отец были унесены эпидемией чумы, а Меланья была сестрой кровной матери Степана. Когда, уже будучи подростком, Степан случайно узнал тайну своего происхождения, у него никогда не возникало мысли, что он не истинный сын Фёдора и Меланьи, а приёмыш взятый из милости. Для брата и сестёр своих, как и для приёмных родителей, он был первенцем, любимым всеми.

– Что ж раньше времени явился, меня не дождавшись, -неожиданно спросил- то -ли в шутку, то -ли всерьёз Степан.

– Видно божий свет и папку хотел быстрее увидеть и сон дурной мне приснился, будто беда с тобой случилась. Откуда у тебя белый клок на голове появился?

– Ты бы, любушка, легла. Тяжело, небось, ещё?

Подошла Меланья и взяла малыша из рук Степана.

– Сынок, соседке бабушке Матрёне, подарочек снеси. Мы с ней роды нежданные принимали, а жена твоя даже по бабьи не покричала. Как нового мужика называть будете? В святцы глядеть будете или сговорились уже?

– Уговору не было и святых угодников тревожить не будем. Я в императорском полку книг начитался из истории русской. Там имён знатных рассыпано, как пшеницы из дырявого мешка. Вот мы с женой и подумали, что там искать сподручнее, чем в святцах Матрён и Епифаниев в имена брать. Ты, Мария, согласна на Александра? И святой Невский, и три императора, и Македонский с Суворовым имя славное носили и на часах, что от деда Евсея, Марией мне дареных, имя это стоит и я его при себе носить буду. Чем наш сын хуже таких особ!?

Мария подошла к Степану, закивала головой что согласна и, водя руками по волосам мужа, повторяла:

– Сашенька, Сашок!

Что у тебя белый волос вылез, – опять спросила Мария и подвела Степана к зеркалу. У правого виска пробилась