Ответные санкции

– Вас ничто не насторожило, Ген, что в поездке в пустыню вас сопровождают четыре человека, именно те, что крупно попали под удар от вашего признания?

Мэрилин и афро глядят с суровым равнодушием, еврей со злорадством. Элеонора качает головой.

Поворачиваюсь к Грише. Меня даже и допросить не успели, я его не сдавал! Но не представляю, как выкручивался бы под прямыми вопросами. Не исключено, пересмотрели записи камер, с кем я контачил из россиян, и вычислили.

Темнеет. В скудном свете заката на коллеге видны побои, один глаз заплыл, и ни с чем не спутать пятна крови на легкомысленной футболке с Микки-Маусом. Нос-слива разросся до размеров груши и свёрнут на бок.

Здоровяк не теряет времени, устанавливает штативы с софитами и дорогую камеру «Кэнон» на треноге. Батарейки в миниатюрных светодиодных софитах живут минут сорок. Ну, час. Наверно, это максимум, что нам отведено с Гришей в будущем фильме. Потом нужда в наших услугах отпадёт.

До ближайшего бархана полсотни метров. Если петлять, сбивая прицел стрелку, добегу? Боюсь, полноприводный «Гелендваген» успеет раньше. Куда бежать, если на десятки километров пустыня… Меня даже не связывают, более того, качок перекусывает бокорезами строительные стяжки на гришиных руках и достаёт оранжевый шарик у него из зубов. Григорич садится и растирает запястья, не обращая внимания на интернациональную сборную вокруг.

Стараюсь унять дрожь в голосе и лепечу по-русски:

– Как же ты? Ты должен был уехать из Израиля!

– Молчи, с-сука! – огрызается соотечественник. – Я и уехал, и устроился, пока ты меня не вложил. Утром забрали…

– О'кей! – удовлетворённо замечает наш еврейский водитель. – Они друг друга знают. Войцех, записал?

– В лучшем виде. Можем снимать главный эпизод.

Григорий силится встать и с воем падает на песок. Нога пережгутована у него прямо поверх лёгких штанов, ниже колена растекается пятно. Пробую помочь, он зло отталкивает, пытается ударить.

– Наши доберутся ещё до тебя, гнида, мать твою… До всех доберутся, и до Некроса и до…

Физкультурник Войцех опрокидывает его на спину ударом ноги в лицо, мне протягивает автомат Калашникова, звучно клацнув затворной рамой. Вот какой главный эпизод прописан в этом сценарии!

Не скрою, первая мысль – крутануться на месте, всех срезав одной длинной очередью. Вижу боковым зрением пистолет в руках еврея. Экспромт не прокатит.

– Пан Геннадий, сделайте два шага назад и застрелите его. Вас учили стрелять из Калашникова?

Ясен перец, как и всех на военной кафедре – учили. Но не по своим же знакомым!

Ноги ватные. Пот льётся сильнее, чем под палящим солнцем, а в руках озноб как от мороза. Сволочи, бли-и-ин!

Слепит софит, практически ни черта не вижу, кроме чёрного зрачка пистолета. Его даже с закрытыми глазами чувствую. Стрельнуть себе в башку? Но Григория не спасу. Тогда уж по этим… Хоть одного зацеплю, пока водитель не вышибет мне мозги.

Меня не подгоняют. Наоборот, Войцех кричит:

– Григорий! Пока твой друг мнётся, скажи последнее слово.

– Хрен вам, а не последнее слово! – мой соучастник упрямо садится, будто специально облегчает прицеливание.

Он шепелявит от нехватки передних зубов, афромужчина спрашивает Элеонору: «What is in English for Hren»? Та переводит в самом непристойном варианте, и я вдруг решаюсь.

Мы оба – трупы, но у меня есть хотя бы призрачный шанс выжить и отомстить. И теплится надежда, что всё это не более чем цирк с целью застращать нас до колик и вытрясти Самую Страшную Тайну СВР. Очевидно же, оружие не заряжено. Или заряжено холостыми. Ну зачем нас убивать? Кому это выгодно? Я просто подыгрываю в чужом спектакле…

Закрываю глаза и жму на спуск. Автомат грохочет, дёргается, вырывается из рук. Бьёт меня по ноге, падая на песок.

Открываю глаза. В ярком сиянии светодиодов Григорий оседает на бок. Пули попали ему в грудь и в горло.

– Снято! – резюмирует Войцех.

Еврей считает, что шоу должно продолжаться. Поднимает автомат. Я инстинктивно прикрываюсь, но недостаточно резво. Приклад влетает мне в челюсть. Не знаю, какие тропические звёзды над израильской пустыней, передо мной вспыхнули зелёные и очень яркие.

– Думали – убьёте своего коллегу и очиститесь от подозрений?

Жестокий удар по рёбрам, там что-то хрустит. Бок разрывает невыносимой болью. Старается африканский кадровик. Ненавижу всю его расу!

– Это стандартный шпионский приём, пожертвовать второстепенным агентом ради внедрения главного.

Вацлав, садюга, лупит между ног. От непереносимой муки меня скрючивает, отчего в боку натурально взрывается граната. Ненавижу ляхов!

– Мистер Ген, кто должен был выйти с вами на связь в Банги после внедрения? Прошу, ответьте им, и я вызову парамедиков, – голос принадлежит Элеоноре, но меня приподнимают и встряхивают мужские руки. Удар кулаком бросает меня на песок. Ненавижу Элеонору и Украину!

Чья-то нога наступает на горло. Вцепляюсь в неё обеими руками, пытаюсь спихнуть… Ага, еврейский водитель старается, их тоже ненавижу! Ну, где Мэрилин, может – и она развлечётся? Словно все сговорились поучаствовать в экзекуции…

Удар – вопрос. Удар – вопрос. Молчу или мычу нечленораздельное. Постепенно подхожу к грани, когда мечтаешь о смерти, лечь бы рядом со Гришей, ему уже всё равно, и ничего не болит… Удар – вопрос.

Всех ненавижу! Особенно – наших, русских, засунувших меня в эту траханую задницу.

Вдруг побои прекращаются. Я их почти уже не чувствовал. Странно, что не выключилось сознание. Умелые, говнюки, не впервой пытать… С трудом раскрывается левый глаз. Поле зрения закрыто пистолетным дулом. Очки потерял, но и без них различаю нарезы на стволе. Именно они закрутят пулю, которая…

– Прощайте, мистер Ген. Мне не нравилось с вами работать.

Слова Мэрилин тонут в грохоте и огне. Вспышка, будто мозг разорвало изнутри, и опускается тьма.

Прелюдия пятая

Танкер под иракским флагом прибыл в порт, где на каждом шагу полощется другой флаг – звёздно-полосатый.

– Прощай, брат! – напутствовал его боцман. – Да поможет тебе Аллах.

Паспорт моряка позволил сойти на берег. На этом легальная часть путешествия завершилась. Виктор стал незаконным мигрантом. По американским правилам, его должны отправить в страну происхождения, если попадётся. Либо откуда прибыл. С одним исключением – в СССР никого не депортируют, даже во время Разрядки Госдеп сохраняет официальную позицию, что Советы нарушают права человека.

Первый месяц весны 1977 года прошёл в страхе перед каждым патрульным в ожидании суровой реплики: ваши иммиграционные документы? Виктор старался отворачиваться от полицейских, даже если они махали жезлом среди улицы, разгоняя очередную пробку.

Брата мусульманина приютило семейство выходцев с Ближнего Востока. Работал он тоже по-братски, убираясь в кафе и на бензоколонке. Как нелегалу, ему причиталась всего пара долларов в час. Он терпел и складывал мятые долларовые бумажки в потайной карман, а в потёртом бумажнике всегда лежала пятёрка для весёлых чернокожих парней, что периодически показывают ножик, изымая бумажник. Америка – страна великих возможностей, и каждый реализует эти возможности по-своему.

Когда накопилась целая сотня баксов, а на распродажах куплена мало-мальски сносная одежда, позволяющая не выглядеть бродягой или хиппи, Виктор накидал горсть мелочи в автомат и набрал парижский номер.

– Сожалею, месье. Мадам Жоли умерла.

Вместе с ней погибла возможность устроиться, наконец, на работу по специальности за счёт старых контактов французского Rеsistance, движения Сопротивления времён Второй Мировой, связь с которым устанавливал дед.

«Что делать будешь?»

Покойный разведчик беспокоил внука нечасто, загробное существование учит терпению и деликатности. Виктор справлялся сам.