Год Майских Жуков

– А це на килимi мiй собака. Його звуть Алехандро. Гiшпаньского пiдданства. Такий собi лицар сумного образу… Так ви сiдайте. У ноженьках правди нема. Хто це сказав? Сковорода, чи Суворов. Хтось iз великих. Але добре сказано. Прошу…

– Миха! – Рассердился Марик, не понимая смысла в этой клоунаде и видя растерянность в маминых глазах. Он сердито шагнул к столу, со скрипом отодвинул стул и сел, уставясь в открытый кляссер. Он не понимал, что с Михой происходит.

– Прошу вас, садитесь, ФаинГригорьевна, – неожиданно бархатистым баритоном произнес Миха, отодвигая стул, и пока мама садилась, он подмигнул Марику, у которого горели уши и появились красные пятна на скулах.

– Я актёрствую как бы по нужде. Посещая укромный уголок, я меняю свой облик, а потом бывает трудно из него выйти или наоборот войти.

Он сделал паузу. И с неожиданной грустью посмотрел на маму.

– Приличный гостевой стул у меня один. Марку достался не очень устойчивый, но для его весовой категории вполне надёжный. Вам удобно сидеть ФаинГригорьевна?

– Пожалуйста, называйте меня по имени, к чему эта официальность. Я ведь не собираюсь вас называть по отчеству, тем более что я его не знаю.

Мама произнесла эту тираду негромко, но явно подчёркивая дистанцию между ними и не скрывая отчуждения в голосе. Марик, слегка пришибленный таким началом долгожданного события, совсем приуныл.

– Давай сынок, у нас не так много времени, выбери марки, и мы пойдём…

– Ну, что вы… Прошу вас, не торопитесь. – Миха откашлялся. – Марки требуют обстоятельности, это же погружение в иную реальность, праздник души… Сию секунду, Марк, я дам вам пинцет и лупу.

– Пинцет я уже держу, – сердито отрезал Марик.

– Да-да, конечно, простите мою неуклюжесть. Ко мне редко заходят гости. – Он пятернёй два раза взрыхлил ёжик волос и бросил рассеянный взгляд в пространство. – А лупы у меня, собственно, нет. Была, но я её зачем-то променял на вон тот ключик. – И он качнул головой в сторону стены, на которой висел фигурный ключ непонятного назначения.

У мамы явно портилось настроение. Марик видел, как её мимика меняется на глазах. Она чуть покусывала верхнюю губу, морщила носик, но при этом пару раз успела бросить на Миху удивлённый взгляд, в котором причудливым образом раздражение соперничало с любопытством.

Миха снял с руки полотенце, аккуратно его сложил и также аккуратно положил на сундук. Он помедлил, глядя то на Марика, то на маму, словно раздумывал, какой новой неожиданностью заполнить паузу.

– Я хотел бы угостить вас чаем, это особенный…

– Нет-нет. Я не пью чай! – Довольно резко сказала мама, но увидела его огорчённое лицо с печальными глазами, поняла, что немножко перегнула, выплеснув на дворника своё раздражение. И она сказала уже помягче:

– Мы ведь ненадолго. Не затрудняйте себя.

– Фаина, – вдруг произнес Миха, и её имя прозвучало с такой неуловимой нежностью и напевностью, что мама чуть приоткрыла рот от удивления. А Миха сложил лодочкой ладони, чем-то сразу напомнив святого аскета с картин Эль Греко, и заговорил без всякого актёрства, тихим, убеждающим голосом:

– Вы такого чая никогда больше не попробуете. Это уникальный чай. И есть ещё нечто, что придаст ему смутное ощущение утраченного времени… У меня от одного старого сервиза сохранились великолепная чашка и блюдце. Поверьте мне, вы не пожалеете.

Марик немножко оживился, радуясь, что Миха вошёл в свою нормальную роль, и энергично закивал головой:

– Мам, ты должна обязательно попробовать.

Миха положил руку на грудь и поддакнул Марику:

– Попробуйте, пани Фанни…

Мама сделала большие глаза, Марик расхохотался. Миха, не зная, как исправить свой ляпсус, выдавил кривую улыбку, опять нелепо развёл руками и пробормотал:

– Ну вот, хотел к вам обратиться по-французски, а получилось….

Марик увидел, что у мамы в глазах прыгают чёртики, и она очень хочет засмеяться. И в то же время её сдерживает дистанция, их разделяющая, которую только смехом можно как-то сократить, а мама сама не знает, хочет она сокращать эту дистанцию или нет. Наконец, она нашла подходящую интонацию, чтобы выйти из неловкой ситуации, и сказала голосом капризной барыньки, но при этом дружелюбно улыбнувшись:

– Так я жду. Где ваша сервизная чашка?

– Сейчас я поставлю чайник на огонь и приготовлю всё необходимое.

Мама, наклонившись к Марику, тихо спросила: "Это ты мои секреты выдаёшь? Откуда он знает про Фанни"?

– Мама, я нечаянно, честное слово, вырвалось в разговоре. Он хотел сказать по-польски: "Целуем ручки, пани Фаина", и перепутал.

– Эту "пани Фанни" я ему припомню, – полунасмешливо шепнула мама, но в глазах её промелькнула растерянная тень смущения. Увидев, что Миха ставит на огонь чайник и суетится в поисках неизвестно чего, она спросила:

– Может быть, вам нужна помощь?

– Спасибо, мадам, я прекрасно справляюсь, отдыхайте.

– Ну вот, я уже мадам. – Мама усмехнулась. – Не знаю, это вы меня повышаете в ранге или наоборот?

– Я всего лишь пытаюсь завоевать ваше доверие.

– Зачем оно вам?

– У меня в этом мире статус неприкасаемого, что, с одной стороны, не так уж и плохо, но иногда тягостно. Боясь поскользнуться, я не тянусь к людям… С Марком мы познакомились благодаря цепочке случайностей…

– Миха, а вот эту серию с рыбами я могу отложить? – Вмешался мальчик, у которого глаза разбегались при виде цветного великолепия заморских марок.

– Разумеется. Выбирайте всё что хотите, кроме тех, что на первых трёх страницах… Извините Фаина…

– Меня просто немного задели ваши игры с моим именем, хотя я понимаю, что это обыкновенная шутка. Но зачем вы подчёркиваете свой статус. Мне важно, какой вы человек, а профессия или статус – это в данной ситуации не играет роли. Вы же, вероятно, в юности не собирались дворы подметать. Я смотрю на ваши руки, у вас пальцы пианиста, хирурга, может быть…

– Вы почти угадали, я мечтал о врачебной карьере, но не получилось.

Трёхпалые хирурги не в цене.

– Это война? – Осторожно спросила мама.

– Да. Взрывная волна, контузия и утешающий прогноз врачей, мол, повезло тебе, брат, могло всю руку оторвать, а так только два пальца.

Так что с мечтой пришлось расстаться.

– Я вот портниха – не очень престижная профессия, но надо зарабатывать на хлеб… А мечтала стать балериной. Не получилось…

– Мама, это правда? Ты никогда не говорила, – рассеянно произнес Марик, чьё внимание было поглощено маркой, на которой белая акула, хищно изогнув своё тело и напрягая плавники, чуть приоткрыла пасть, почувствовав запах крови.

– …Что, наверное, к лучшему, – сказала она, отвечая не Марику, а скорее своим мыслям. – Думаю, дальше кордебалета я бы не пошла, а у них очень часто изломанные судьбы, у этих девочек. У меня была клиентка, бывшая балерина, ещё относительно молодая, меньше пятидесяти, а за плечами уже три развода, несколько абортов и бесплодие, как результат…

– Да, горько и обидно, – произнес Миха. – Пожалуй, в искусстве нет более трудной профессии. Трудной и трагичной… Но в нашем лживом обществе при слове балерина у мужчин начинается слюноотделение.

Нувориши любят заводить любовниц в балетном мире. Ну, а истории по поводу увлечений "всесоюзного старосты" и Берии вы, вероятно, слышали… Во всём этом есть что-то постыдное… Крепостной театрик, где эти талантливые девочки гнули на пуантах свои пальчики, чтобы потом служить прихотям всяких ничтожеств… Да и сегодня, много ли изменилось?