Колье Шарлотты

Горбачев, двинувшийся было к двери, вернулся. Полез в один карман, во второй, достал пропуск, протянул Анту. Ант поставил на обороте число, время, подписался и вернул.

– Печать поставите у секретаря. Вторая дверь направо. Все. До свидания.

– До свидания. – Горбачев, кивнув, вышел.

– Что у него? – усаживаясь за свой стол, поинтересовался я. – Что-нибудь путное?

– Ничего интересного. – Ант вложил протокол в папку. – Обычная шестерка. Мелкая фарцовка валютой – не более. Сообщил имена, адреса, вот видишь, даже сдал валюту. Восемьдесят долларов.

– А повод?

– Сдрейфил, испугался, что-то почудилось, вот и пришел. Хотя ты прав – надо будет поинтересоваться у ребят, может быть, он уже был на учете. Ну, что там у тебя? Ты от шефа?

– У меня? – Я разложил перед собой на столе взятые у Гали бумаги. – Знаешь, Ант, тут катят, кажется, на меня одно дело.

– Представляю. Валентиныч?

– Так что, может быть, собственную текучку я должен буду кому-то сдавать.

– Только, Володя, не нужно этих многообещающих пауз. Хорошо, я беру у тебя всю текучку, только не кати на меня это дело. Контрабанда?

– Провидец… – Мне, признаться, это пикирование уже надоело, и я собирался от Анта отстать, помешал звонок телефона. Внутренний.

Ант снял трубку. Все дальнейшее происходило, как мне показалось, мгновенно и в то же время так, будто было каким-то странным образом замедлено, расширено во времени.

– Пааво слушает. Так. Так. – Я увидел: лицо Анта резко изменилось. – Сколько? Примерно сто пятьдесят метров? Что? Вышел и упал? Опергруппа! Поняли? Только ничего не трогать! Вы поняли? Передайте, чтобы ничего не трогали! Все! – Ант бросил трубку, и я, выбегая вслед за ним из комнаты, увидел, как он автоматически ощупывает на бегу пистолет под пиджаком.

Мы выскочили на улицу. Дежурный, стоявший перед дверью, мог и не показывать – мы и так отлично видели в стороне небольшую группу людей. Они склонились над чем-то чуть поодаль, метрах в ста двадцати от входа в управление. Подбегая, я увидел, что это как раз перекресток двух ближайших, сравнительно тихих улиц. Люди расступились, уступая нам место.

Да, теперь я понял, что мы бежали не зря. На мостовой, прижавшись щекой к каменной брусчатке, лежал Горбачев. Пиджак его был распахнут, одна нога подогнута. Было тепло, солнечно; здесь был один из самых тихих уголков Таллина. И мне показалось – Горбачев лишь споткнулся, упал и вот-вот встанет. Но, поймав взгляд дублера дежурного по управлению, который сидел сейчас на корточках над телом, я понял: Горбачев мертв и больше уже никогда не встанет. Я пригнулся: все понятно с одного взгляда. Мне хорошо было видно небольшое пулевое отверстие над правым виском Горбачева. Под этим отверстием темнела засыхающая, но еще довольно свежая лужица крови. Все остальное я уже старался делать спокойно, четко, без эмоций.

– Быстро. – Эти мои слова дублеру дежурного я произнес почти автоматически. – Опергруппу на точки.

– Они уже там.

– Хорошо. Фотографа и врача сюда. И на всякий случай вызовите «скорую».

– Ясно, товарищ старший лейтенант. – Дублер кинулся к двери управления.

Ант успел посмотреть на меня и покачать головой. Мы присели над Горбачевым. Сидя так и разглядывая труп, я попробовал быстро прикинуть про себя все, что помнил о последних минутах явщика. Все, что могло быть, что где-то существовало, все, что каким-то образом могло влиять на это происшествие. Но ничего особенного вспомнить я не мог. На первый взгляд эта смерть была явно нелепой, хотя я давно уже знал, что нелепых происшествий не бывает. Ант, нахмурившись, разглядывал Горбачева; зачем-то потрогал мостовую около тела. Чуть скуластое лицо Анта сейчас явно было растеряно, хотя за Антом я никогда этого не замечал. Да, его можно понять. Явщика-то допрашивал он.

– В висок, – сказал Ант. – Черт возьми, в висок.

Я оглядел стоящих вокруг людей. Четыре женщины, трое мужчин. Конечно, они вряд ли помогут определить, откуда был произведен выстрел. Хотя бы даже с какой из сторон, с какой из четырех улиц. Мельком я подумал, что место для выстрела выбрано идеально. Ладно, будем рассчитывать на опергруппу. И все-таки определить, откуда точно был произведен выстрел, вряд ли удастся. Если бы, скажем, в момент выстрела работала кинокамера, фиксирующая, как падал Горбачев. А так пустой номер. Подошли фотограф и врач. Я кивнул им – начинайте работу – и встал.

– Товарищи, – Ант оглядел стоящих вокруг людей, – прошу вас помочь нам. Вы все присутствовали при происшедшем? Товарищи! – повторил Ант. – Попрошу нам помочь.

Люди, окружившие место, где лежал сейчас Горбачев, как будто бы не хотели отвечать. Впрочем, так и должно быть.

– Я лично присутствовал, – отозвался первым довольно полный мужчина с портфелем и аккуратно перевязанной коробкой от торта.

– Очень прошу вас всех, товарищи. – Я сделал знак Анту.

Пааво достал блокнот, чтобы записать фамилии. Фотограф уже делал снимки.

– Кто первым заметил… этого гражданина? – Я кивнул на Горбачева.

– Я, – сказала одна из женщин. Ей было на вид лет сорок; типичная таллинская домохозяйка, одетая подчеркнуто по сезону и, как мне показалось, только что вышедшая из парикмахерской. – Я, знаете, шла и так вижу, этот парень. Идет. – Она замолчала.

– Далеко от вас?

– Да нет, совсем рядом. Я сначала даже не обратила внимания. Идет себе и идет. А потом… Потом вдруг, знаете, как-то зашатался. Я подумала – пьяный. И вдруг, гляжу, упал. А я себе иду, ну, думаю, пьяный, что мне… А потом, гляжу, кричат.

– Кто? – сказал Ант.

– Я. – Стоящая рядом женщина была помоложе; она все еще держалась двумя руками за виски. – Господи, как же это страшно… Прямо на улице… Прямо вот так, на улице… Он был от меня довольно далеко. И вдруг без всякого. Знаете, как будто на что-то наткнулся.

Краем глаза я видел, как Ант быстро записывает показания.

– Скажите, – Ант перевернул лист, – а откуда раздался выстрел, вы не слышали?

– Выстрел? Да нет. Я вообще ничего не слышала.

– Ну, какого-нибудь звука? – сказал я. – Хлопка, удара?

– Нет. – Женщина задумалась. – Нет, как будто ничего такого слышно не было.

– Может быть, кто-то другой что-то слышал? – Я повернулся к стоящим рядом. Никто не отвечал.

– Товарищи? – сказал Ант.

– Нет. – Мужчина с портфелем и тортом виновато улыбнулся. – Я ничего не слышал.

– Я тоже, – подтвердил сосед. – Все было тихо. Вот упал человек – это я видел.

Судя по всему, ждать каких-то еще дельных показаний от свидетелей было бесполезно.

– Хорошо, товарищи. Попрошу всех оставить свои адреса и телефоны, вы можете нам очень помочь.

Ант стал записывать адреса свидетелей. Я снова присел над Горбачевым. Я хорошо помню все, чему учил меня Валентиныч. Во-первых, никогда не следует давать себя обмануть кажущейся простоте. И особенно простоте, проявляющейся при осмотре места происшествия, любого, самого, на первый взгляд, обычного. Причем особенно важно со знанием дела, толково и не торопясь осмотреть место происшествия в первые минуты, желательно в первые секунды после случившегося, чтобы увидеть, поймать, найти то, что потом неминуемо исчезнет, ускользнет бесследно, так, что никакие фотографии со всех точек, никакие подробные протоколы и описи не помогут. Но сейчас, сколько я ни вглядывался в безжизненно лежащее на брусчатке тело Горбачева, в его темно-синий щегольской пиджак и бежевые брюки, даже в синевато-серые камни мостовой, я не мог заметить ничего особенного. Хорошо. Надо хоть элементарно осмотреть труп. Я отогнул борта пиджака. Осмотрел внутренние карманы – сначала один, потом второй. В одном из карманов была авторучка, кажется, что-то очень модное, тип «шариковый паркер», и паспорт. В другом – портмоне, на первый взгляд натуральной кожи, и записная книжка. Я поочередно достал все это. Развернул паспорт. Все в порядке. Фамилия – Горбачев, имя – Виктор, отчество – Владимирович, прописка таллинская. Открыл портмоне – там лежали деньги. Четыре десятки, две бумажки по рублю и мелочь. Развернул книжку. Видно было, что этой записной книжкой Горбачев пользовался довольно давно. Большинство ее листов было тесно исписано. Я перелистал книжку. Номера, адреса, телефоны; некоторые записаны карандашом, некоторые ручкой; большинство телефонов и адресов таллинские, но есть и иногородние. Хорошо, книжкой этой все равно придется потом заниматься, и основательно. Раздался скрип тормозов – это остановилась машина скорой помощи. Я оглянулся. Ант стоял рядом и показывал мне: не давай пока уносить труп. Получалось, что все действия по первому осмотру теперь уже окончательно беру на себя. Я поднял руку, останавливая вышедших из «скорой» санитаров.

– Свидетелей отпускать? – спросил Ант.

– Да, конечно. Спасибо, товарищи. – Я повернулся к нему: – Ты что хотел? – Но я уже понял, чего хочет Ант. Пока еще не убрано тело, попробовать по его положению определить направление, откуда был произведен выстрел.

– Понимаешь, пока еще не унесли труп, может быть, определим хотя бы сторону…

Мы с Антом постарались как можно точнее приглядеться к положению тела Горбачева. Я знал, что Ант прекрасный стрелок, да и сам я как будто бы стреляю неплохо. Поэтому сейчас мы оба, не сговариваясь, оглянулись. От перекрестка в четыре стороны расходились две улицы: одна довольно широкая, Локк; ее пересекала гораздо более узкая Роозипуу. Судя по тому, что не было слышно выстрела (явный глушитель), а также по тому, как выбрано место убийства – попробуй-ка кинься во все четыре стороны, – и, естественно, по точности попадания было ясно: стрелял ас. Знаток своего дела. Хорошо, прикинем все четыре стороны. Сторона улицы Локк, ведущая к нашему управлению, верней всего, отпадала. Если не считать ее (а учитывать ее все-таки нужно), оставались три стороны: первый отрезок Роозипуу, довольно пустынный; вторая часть этой же улицы, более оживленная, на ней было два магазина – «Молоко» и «Галантерея»; и также довольно оживленная вторая часть улицы Локк. Вернее всего, стрелять могли с этих двух сторон – оживленных Роозипуу или Локк. Они сходились углом; судя по тому, как лежал Горбачев, стреляли откуда-то отсюда. Но откуда именно – с Локк или с Роозипуу? Ант смотрел сейчас в сторону Локк, и я понял, что именно его интересует. Большой девятиэтажный дом метрах в двухстах от перекрестка; весь первый этаж этого дома занимал магазин «Гастроном». Я хорошо знал этот дом; в нем было четыре подъезда, и все они выходили на улицу.