Лето в Сосняках

– Ничего не сказал.

– Тебя это беспокоит?

– Что же мне, пробирки в карман прятать?

– Ты его знала раньше?

– Он бывал у нас, вернее, у Фаины. Давно, в войну, я маленькая была. Они с Фаиной на заводе с самого начала. Придет, сядет, смотрит на меня. А потом перестал ходить. Последние годы я только на заводе его видела.

Внушительно, чтобы избавить ее от беспокойства, Лапин сказал:

– Дело у меня, вот смотри.

Он вынул из портфеля папку, перелистал.

– О тебе даже не упоминается. Не в том дело, где взял яд, а в том, почему принял. Разговор идет о начальнике двенадцатого цеха Миронове. Ты, кажется, знаешь его?

Лиля утвердительно кивнула головой.

– Идут разговоры, – продолжал Лапин, – будто между Мироновым и Колчиным были трения и всякое такое, что всегда придумывают, когда происходит подобный случай.

Лиля усмехнулась:

– Что же, он из-за этого отравился?

– Конечно нет. Но Богатырев на завод не вернется, в директора прочат Миронова, а тут такое кляузное дело. Кое-кому Миронов поперек дороги. Талант – бездарность, вечная проблема. Но ты за своего Миронова не беспокойся.

– Почему «своего»?

– Ты что-то рассказывала… Учились вместе?

– Учились, – сдержанно ответила Лиля.

Лапин взял ее за локти:

– Ты не уйдешь?

– Нет, Женя. Я не могу.

Он притянул ее к себе.

– Мне будет очень жаль, если мы просто так расстанемся.

– А ты со мной просто так не можешь? За кого ты меня считаешь?

– Лиля! Как ты можешь так говорить?!

– Вот и хорошо… Давай лучше допьем. – Она присела на ручку кресла, взяла в руки бутылку. – Что за вино? Номер семь… Аппетитное название…

– Ты изменилась, Лиля.

– Ты находишь?

– У тебя усталый вид, тебе не тяжело работать на аппарате?

– Хочешь мне другую работу предложить?

– Это можно было бы сделать.

– А зачем?

– Полегче, почище…

– Все в порядке: работа меня устраивает. И ведь других талантов у меня нет. Есть у меня ребенок, работа есть, свой дом… Хорошо иметь свою теплую постель! Теплую постель и крышу над головой. Некуда приклонить голову, что может быть ужаснее? Ходишь, ходишь… – Она вдруг откинулась на спинку кресла, глаза ее заблестели. – И все же я бы все отдала за Москву. Такая она широкая, необъятная, так пахнет весной асфальт. Посидеть в «Национале», прошвырнуться по улице Горького, по Столешникову, Петровке, заглянуть к девчатам – все бы отдала, честное слово!

– Москва – это хорошо, – согласился Лапин. – Впрочем, всюду можно жить, все зависит от человека. Есть любимое дело, приятные и интересные люди…

– В кино еще можно ходить, на базар за огурцами, на поезде кататься, на трамвае?.. Что мне дали Сосняки? Глупое замужество, глупый роман с тобой, – она усмехнулась, – под репродуктор…

– Какой репродуктор? О чем ты говоришь?

Она насмешливо смотрела на него.

– Он висел в комнате твоего друга, помнишь? Ты включал его… Он хрипел, этот репродуктор, его хрип до сих пор у меня в ушах. Ты ведь всего боялся. А потом ты смотрелся в зеркало, все ли у тебя в порядке. А о том, что это меня унижает, ты не думал, лишь бы тебе было хорошо. Сознайся, Женечка, правда ведь: обо мне ты думал меньше всего…

– Ну, знаешь, – обиделся Лапин.

– Ладно, ладно, – она примирительно положила свою руку на его, – ведь мы не для ссоры встретились… Я просто так сказала, не огорчайся. Ты еще не самое страшное…

Лапин поклонился:

– Спасибо.

– Правда, Женя, я не хотела тебя обидеть. Но… Я, наверно, не смогу тебе объяснить… Сейчас столько надежд… А какие мои надежды? Меня так закручивали и раскручивали. Что мне остается? Воспитывать Сонечку? Да, наверно…

– Ну, ну, – сказал Лапин, – у тебя все впереди. Только надо надеяться на себя.

Она пристально посмотрела на него:

– Ты так думаешь?

– Я не пророк и не провидец, – ответил Лапин.

Некоторое время она молчала, думала. Потом посмотрела на Лапина, улыбнулась:

– Трусишка ты все-таки, Женя…

3