Немой набат. 2018-2020

– Как у нас в деревне говорят, все кузни обошла да не кована вернулась… Но это шутка. Конечно, нашла искомое. Кстати, Дмитрий, хочу сразу предупредить. Не знаю, понравится вам или нет, но я из категории бессребрениц. – Выждала, дала ему время недоумевать и гадать, потом разъяснила: – Я не отношусь к поклонницам Серебренникова и его театральных новшеств. А Николай Аристархович… Мы познакомились случайно, он – давний фанат Вахтанговского театра, говорит о нём «мой театр», знает его легенды, знаком чуть ли не со всеми артистами, и его пропускают на спектакли за так, без билета. Он и договорился, чтобы нам разрешили присутствовать на репетиции. Мне кажется, это очень интересно: увидеть театр изнутри.

Весь Старый Арбат, до дверей Вахтанговского, Полина посвящала Соснина в тонкости своего возвышенного увлечения, просвещала его по части, как она говорила, театральных «всенепременностей» и «возвышающих обманов». А он, подавленный широтой её познаний, понимая, что выглядит в её глазах полным профаном, лишь кивал, поддакивал и фальшиво изображал изумление. Но в какой-то момент, когда она мимоходом упомянула о шоубизе на Бродвее, успел вставить, что три года отучился в Штатах. Увы, Полина не откликнулась удивлённым возгласом, на что он рассчитывал, американский бэкграунд Дмитрия не произвёл на неё впечатления.

Соблюдая строгие правила социального дистанцирования, в масках, которые теперь у каждого с собой, они с интересом наблюдали за репетицией, а на выходе из театра вновь увидели Николая Аристарховича, который, судя по всему, ожидал их.

Обсуждая спектакль, втроём двинулись в сторону Нового Арбата и там, у первой же кафе-веранды, Полина предложила:

– А не посидеть ли нам здесь за чашечкой кофе? С пирожными.

– Мне только чёрный чай, – деликатно сказал Николай Аристархович, когда подошёл официант.

– С какой выпечкой?

– Ни в коем случае! – Пояснил Полине и Дмитрию: – Живу напротив, на другой стороне Нового Арбата. Молчановка. Дома меня ждёт пир: ещё стакан чая – с мёдом и тремя половинками грецкого ореха. Это мой вечерний рацион с тех пор, как безвременно ушла Виолета, царство ей небесное. – Перекрестился. – Уже десять лет.

Разговор сам собой свернул на Вахтанговский театр, о котором, воскуривая фимиам, Николай Аристархович мог говорить бесконечно, и Полина спросила, как зародился его жгучий интерес.

Одинокому старику, видимо, было приятно общаться с чуткими слушателями. Но он не торопился с ответом, думая о чём-то своём.

Наконец начал:

– Знаете, молодые люди, жизнь простого человека – а я из простых, в том смысле, каким был рядовой советский инженер, полным домом никогда не жил, а сейчас и вовсе задет бедностью, – становится чарующей, если страстно увлечься… Ну, в самом общем виде назовём эту страсть коллекционированием. Неважно чего – пусть спичечных этикеток. Кстати, интересное занятие, позволяет понять символы эпохи. – Вдруг назидательно поднял указательный палец. – Страсть коллекционирования продлевает жизнь! Это научно доказанный и литературой освящённый факт.

Ложечкой попробовал горячий чай.

– А можно жить страстью познания любимого театра, так живу

я. По десять раз смотрю каждую постановку, и всегда актёры играют по-разному. Браво-брависсимо! Это вам не кино с попкорном и на веки вечные застывшими кадрами. А уж что до внутренней жизни театра… Звёзды сцены – люди яркие, окружают их тоже сплошь незаурядности. Быть очевидцем этого пиршества духа – почётно и самоуважительно. Само лицезрение этих личностей упоительно.

Морщинистое лицо Николая Аристарховича слегка разгладилось в улыбке, но в следующий момент он озаботился:

– Полина, извините, я отвлёкся и не ответил на ваш вопрос, это невежливо. Как я заболел театром?.. В жизни порой всё решает случай. Мне было пятнадцать, я шёл по переулку в направлении Консерватории, а навстречу тяжело брёл хромой старик, держа на плече и поддерживая руками большую поклажу в чехле из тёмной ткани. Мы поравнялись, и я спросил:

– Может быть, вам помочь?

Он остановился, долгим взглядом посмотрел на меня.

– Спасибо, мальчик доброе сердце. Свою работу я исполню сам.

А ты… Если есть время, подожди меня во-он у того подъезда.

Так состоялось наше знакомство.

Он жил в каморке под лестницей в старом большом доме. После войны люди ютились везде, где можно было укрыться от непогоды. Старик сходил в соседнюю первоэтажную коммуналку за кипятком и усадил меня чаёвничать с леденцами, пошутив:

– Печатных пряников нет…

Своё имя он так и не назвал, на что, видимо, были причины. Жизнь швыряла его основательно. Охромел на Первой мировой, в годы Великой Отечественной потерял семью. Доживать век судьба какими-то зигзагами закинула его в столицу.

– Нарядный дом напротив, куда я хожу, это дом артистов Большого театра, – рассказывал он. – Здесь живут великие люди. Нежданова, Максакова, Козловский. И лучшая в мире арфистка Ксения Александровна Эрдели, преклоняю колени перед её талантом. Носить свою арфу в Консерваторию и обратно она доверяет только мне… Живёт на шестом этаже, большой инструмент не умещается в лифте. Тяжело, но я стараюсь. К тому же какое-никакое, а подспорье. Пиастры!

Николай Аристархович всё более увлекался воспоминаниями.

– Память не сохранила его рассказ полностью. Но когда я уходил, он достал из маленькой прикроватной тумбочки книгу и протянул мне. «Это книга о Станиславском. Продавать незачем, а оставлять некому. Возьми её, мальчик доброе сердце, пройдут годы, помянешь меня. Там, где вечная жизнь, это доставит мне радость».

Видно было, что нахлынувшие чувства растревожили его душу. Слегка дрогнувшим голосом он задумчиво произнёс:

– Прошли годы, теперь старость уже на моём дворе, и тот хромой старец словно воплощается во мне. Мой немалый запас познаний тоже невозможно продать, да и незачем, а оставить некому. Вот, молодые люди, и передаю их таким, как вы.

Полина выразительно посмотрела на Дмитрия. Для всех троих это была трогательная минута.

Но Николай Аристархович взял себя в руки и спокойным голосом продолжил повествование:

– Вполне понятно, та встреча вскоре выпала из памяти, захлестнули подростковые заботы. Но через много лет я всё-таки прочитал ту книгу о Станиславском. С этого, Полина, всё и началось. Я не устаю благодарить Всевышнего за тот мимолётный эпизод моей юности, который в зрелом возрасте возвысил мою жизнь, обогатил пониманием театрального мира.

По мнению Николая Аристарховича, настоящий театр – это уникальное, ни одному другому виду искусств неизвестное смешение чудес и идеалов. И с восклицанием «Театр уж полон, ложи блещут!» он окунулся в воспоминания о великих вахтанговских реликтах, презиравших, говоря его словами, «светский террариум», назойливых поклонниц из мирка богемок и элиток, крутившихся вокруг театральных звёзд, – «Это люди так себе, каковы веки, таковы и человеки». Зазвучали имена, которые у всех на слуху. Ульянов – «Умел всё, от ярости до радости». Яковлев – «Красавец, умница, что и говорить». Борисова – «Какие эмоциональные вензеля выводила, а!» Гриценко – «Талантище дерзновенный. Тиха вода, да омуты глубоки. Но, увы, гордыня успеха».

Николай Аристархович был в своей стихии, говорил не только о вахтанговцах, но рассказывал и забавные байки, услышанные от них.

– А как тётка Чарлея потом сыграла Ленина! До-олго Калягину после той тётки не доверяли образ вождя. Не те ассоциации! А Дунаевский, Дунаевский! Его спросили: это вы написали «Купите бублики!», ведь авторство старого шлягера было неизвестно. А он говорит: «Нет, я про тесто не пишу». Про тесто! Он же имел в виду протесты.

Ни Полина, ни Дмитрий не перебивали этот сумбурный поток воспоминаний, и только один раз Соснин отважился задать вопрос – не потому, что тема так уж волновала его, а как бы продолжая диалог с «бессребреницей», чья нестандартность всё более интриговала его.

– Николай Аристархович, а как вы относитесь… – Он хотел употребить достаточно резкие выражения, но вспомнил тактичную оценку Полины и повторил её слова, – к театральным новшествам Серебренникова?

Старик ответил без раздумий:

– Как почитатель вахтанговцев, я не могу чтить его манеру. Но на театре всегда возникали духовные распри и различные веяния – и удачные и, я бы сказал, уродливые. Не только по части сомнительных телесных изысков, но и в смысле вербальных излишеств. На них порой подвизаются даже моветонщики. Сцену невозможно оградить от экспериментов, увы, граничащих с культурным одичаньем, – иногда. Вдобавок, конкуренцию поколений никто не отменял, кстати, как и очередь за место в истории театра. Но Серебренников в скверную криминальную грязь вляпался и сразу отлетел в самый конец очереди. – Помедлил. – Меня, откровенно говоря, беспокоит другое. Сама природа актёрства предполагает искание истины на сцене и поиски славы среди современников и в потомках. Это тоже вполне естественно. Но, скажем, сынок величайшего Аркадия Райкина просто живёт громкими, подчас политическими, скандалами – не ради истины, а для добычи денег. И разве по эпатажному промыслу такого рода он одинок? То и знай, выскакивают на окраинах культуры разные имена, словно черти из табакерки. Наважденья межвременья. Новая нормальность. По мне, это и есть скверна на театре, как однажды сказал Табаков. А Кончаловский и вовсе считает скандал главным инструментом авангардистов. Эх, нет в старости покоя…

Постепенно неутомимый рассказчик начал уставать. На прощанье сказал:

– А теперь, как нынче принято говорить, вишенка на торте. Так и быть, поведаю-ка вам о баронессе Будберг.

– Баронессе Будберг? – чуть ли не хором воскликнули Полина и Дмитрий. – Кто такая? Впервые слышим.

Николай Аристархович загадочно улыбнулся.

– Ну конечно, откуда же вам, молодые люди, в век шоу-бизнеса и серебренничества слышать о баронессе Будберг?.. Жена русского дипломата с известнейшей фамилией Бенкендорф, любовница британского консула в Москве Локарта, организовавшего антисоветский заговор, фиктивная жена эстонского барона Будберга, купившая его фамилию за тысячу долларов, затем гражданская жена Максима Горького, которую, говоря попросту, отбил у него английский писатель Герберт Уэллс, женившийся на ней, – и всё это она, дородная русская красавица Мария Игнатьевна Закревская.

Насладившись нетерпеливым любопытством слушателей, сумев разжечь в них высшую степень интереса, Николай Аристархович – наверняка не впервые! – принялся за свой увлекательный рассказ.

– Об этом случае мне говорил Николай Тимофеев, замечательный актёр, кстати, был у вахтанговцев партийным секретарём, меня привечал очень, свою ролевую тетрадку показывал. Так вот, суть в том, что одна из актрис театра Дарья Пешкова, внучка Максима Горького, поддерживала тесные связи с жившей в Англии баронессой Будберг. И однажды Дарья попросила Тимофеева, только-только купившего новый «Москвич», встретить Марию Игнатьевну в Шереметьево. Дело было зимой, баронесса вышла к встречающим в шикарной нейлоновой шубе под норку – в те годы это был писк великосветской моды. С немалыми трудами Тимофеев втиснул дородную Марию Игнатьевну на переднее сиденье тесной машины. А она, едва очухавшись, воскликнула «Уф-ф-ф, жарко!» и с облегчением расстегнула шубу. «А под ней была ещё одна, точно такая же! – с восторгом говорил Тимофеев. – Привезла кому-то в подарок».

Полина и Дмитрий долго смеялись, тоже восторгаясь женщиной легендарной судьбы. Пока Николай Аристархович, очень довольный эффектом, не поддал жару.

– Это, молодые люди, ещё не всё. Тимофеев привёз Марию Игнатьевну на квартиру Дарьи Пешковой, у Зубовской, на Садовом, где за накрытым столом её ждали Юлия Борисова, её муж, директор театра, Спектор, ещё несколько вахтанговцев. Устроившись на почётном гостевом месте, баронесса – цитирую Тимофеева, – орлиным взглядом оглядела стол, приметила бутылку «Старки», – в те годы она считалась лучшей водкой, – и попросила подвинуть её поближе, сказав кратко: «Это моё». Тимофеев с придыханием говорил, что за вечер, а застолье длилось долго, Мария Игнатьевна «убрала» всю бутылку – и оставалась в «кристальном состоянии». Ничуть не сказалось «Старка» на ясности и остроумии её говорений. И это в шестьдесят с большим гаком!

Когда Николай Аристархович откланялся, над столом довольно долго висело молчание. Чрезмерное обилие впечатлений этого вечера не располагало к обмену мнениями, услышанное требовалось «переварить», а вдобавок оценить его восприятие каждой из сторон.