Немой набат. 2018-2020

«Про оптимизм мне сейчас в самую пору», – с тоской подумал Донцов. Вдобавок тост, заготовленный с помощью Веры, у него не сказать чтобы был очень бодрящий, скорее раздумчивый. Иван Максимович предупредил, что созывает гостей не на елей-юбилей, а как бы на консилиум: оценим, мол, самочувствие эпохи. Но известно, на свадьбе хошь не хошь, а пляши. Пришлось переобуваться на ходу, правда, лишь отчасти. После дежурной здравицы пошёл на глубину.

– Позвольте, как уже сказали, господа-товарищи, вспомнить о первом кадровом призыве наших рыночников. Кто они? Чубайс цветами торговал, Прохоров джинсовой «варёнкой» промышлял, Гусинский, если не ошибаюсь, театральными билетами пробавлялся. Эти люди пришли ниоткуда и уйдут в никуда, как и иные из тогдашних политиков. Уже забыты многие имена бывшей звёздной семибанкирщины. Даже персональные ковчеги спасения не помогли, всё тленно под Луной. – Сделал паузу, добавил: – И где сейчас кадровая «золотая сотня» Медведева, о которой он говорил в 2008-м? Бывший губернатор Коми Гайзер, из этой сотни, сидит в тюрьме за коррупцию, Кировский либерал-губернатор Белых тоже в лагере рукавицы шьёт. Об остальных ничего не знаю. Пока.

– Красиво говоришь, но к чему гнёшь, Власыч? – перебил Синягин.

– А к тому, что по неизвестным мне причинам все они, поневоле копируя западный рынок, и устремлениями зажили прозападными, посчитав Россию лишь придатком, пришей-пристебаем великого Запада. Но во втором призыве рыночников, кстати, как и политиков, – середина, конец девяностых, – мы увидели других людей, пришедших из недр жизни, с большим человеческим опытом, с заботой о России. Беда как трудно им было. Те, кто ниоткуда, жали там, где не сеяли, хищно делили богатства страны, пустив по ветру половину, закрепились во власти, в медиа, всюду стали верховодить. Вы, Иван Максимович, из числа заботников о России. Четверть века понадобилось, чтобы такие, как вы, вырастив немало таких, как я, – с улыбкой похлопал себя по груди, – начали выходить в лидеры. Были пасынками России, а становятся любимыми сыновьями. За это и пью.

Тост получился серьёзный. Выпили и немного помолчали, уделив внимание лакомой закуске. Первым одобрительно начал Степан Матвеевич:

– Такие тосты побуждают к раздумьям. Беда ещё в том, что удачливые господа первого призыва совратили немало людей интеллигентского звания. В своё время я долго гадал, из какого слоя в перестройку вылупилось крайне шумное меньшинство ярых, отъявленных прозападных либералов – их тогда демократами величали. Почему какая-то особая часть интеллигенции – я её называю «третьим элементом» – эти немногие из многих, так перевозбудились? Чего они, не чуя ног, очертя голову, в безрассудство ринулись. Да так и не понял. А прошли десятилетия, и кое-что прояснилось. Мне довелось общаться со многими людьми перестроечного круга, и моя статистика даёт такую формулу: среди крикунов была поразительно высокая доля заурядностей с большим самомнением, считавших, что при коммуняках им не додали, их недооценили, – кого за беспартийность, кого за национальность, кому сволочной начальник попался, тысяча таких самооправданий. А новая прозападная власть им пьедесталы готовит, при ней они возьмут своё, выйдут в люди, вознесутся и деньгами и статусно. Но минули годы, и те заурядности, что в облаках витали, с носом остались, из советских середнячков скатились к прозябанию, ветер в карманах гуляет, как писал классик сатирического жанра, пребывают в рассуждениях чего бы покушать. Теперь снова злобствуют, фриками соцсетей заделались, в зубах навязли. А способные, кого в перестройку запугали, в тень отжали, кто отстранился от тогдашнего угара, они-то как раз и пошли в рост.

– Говорю же, в корень смотрит Аналитик, – воскликнул Синягин.

Согласно закивал головой и Филипп.

– У меня в больнице своя статистика, люблю с пациентами беседовать…

– У него после обеда внеплановый обход, – пояснила Раиса Максимовна. – Не как главврач, а словно исповедник в палаты заглядывает. Ему душу и открывают, больных особо на откровенность тянет.

– Так вот, – продолжил Филипп, – в медицине такие есть, но немного. А вот среди технарей… Разочарованных, с глубокой досадой часто вижу. Им свет не мил, поедом себя едят: а я-то, дурень, надеялся, за них глотку драл, бузотёрил. Понимаете ли, заурядность, она не лечится. А известно, пустую бочку слышней, чем полную.

Филипп умолк, но вдруг со смехом воскликнул:

– А один, знаете, что мне сказал? Кандидат наук, между прочим, пожилой. Говорит: какой-то эстрадный певец завопил «Мы ждём перемен!», и я, идиот, с крючком заглотнул наживку. Словно уши отсидел, ничего иного не слышал. Всё-таки прав Фрейд: «Громкое ругание властей – это история несостоявшейся жизни».

Когда отсмеялись, слово снова взял Степан Матвеевич.

– Но знаете, дорогие мои, это важный, однако всё же частный эпизод русской истории. А если по-крупному… Оказывается, Плеханов, Засулич, а потом Ленин, политик западного плана, совершили величайший исторический обман, даже подлог, содеяли грандиозную мистификацию, вокруг пальца весь свет обвели. Они – ни больше ни меньше – скрыли письмо Маркса, где автор «Капитала» специально писал, что его идеи не предназначены для России, что в России они не сработают, потому что у России свой путь.

– Стоп! – воскликнул Синягин. – Что-то у меня мозги потеют. С этого момента прошу подробнее.

– Иван, да тут всё точно как в аптеке. Засулич поставила перед Марксом вопрос: по какому пути идти России – западному или самобытно русскому? Маркс и ответил: у России свой путь, не западноевропейский. А детали, Иван, можешь прочитать в недавней книге Георгия Куницына «Девять писем архитектору перестройки Яковлеву» – потрясающей силы документ. Книга моё сознание перевернула. Куницын-то с Яковлевым в ЦК работал, к слову сказать, в письмах с ним на «ты», под орех его разделывает.

Вера, поражённая услышанным, спросила:

– А когда письма написаны?

– В середине девяностых. Куницына с нами уже нет, почивает в горней обители.

– И только сейчас опубликовали? Почему?

Степан Матвеевич молча развёл руками, смешно сморщив свой слегка искривлённый нос.

Аналитик поднял разговор на такую высоту, что дебатировать по частностям было уже не солидно. Снова настала «гастрономическая» пауза. И, видимо, для того, чтобы приземлить тему, Степан Матвеевич сказал:

– Раз уж мы задели Яковлева, то поведаю-ка я вам забавную арифметику. Была знаменитая «пятёрка из Кембриджа» – советские шпионы во главе с Кимом Филби. Но любопытно, что в те же годы – пятидесятые – в Колумбийский университет Нью-Йорка, перед главным кампусом которого огромная скульптура «Альмаматер», уехали учиться пятеро русских: Яковлев – из ЦК, под прикрытием, легендированный, Калугин и ещё один кэгэбэшник плюс два гэрэушника. И все пятеро впоследствии стали американскими шпионами или агентами влияния. Счёт: пять-пять.

Но неожиданно обнаружилось, что не все хотят приземлять застольную беседу. Словно руку на школьном уроке, поднял свой бокал генерал, и Синягин оповестил:

– Слово просит Генштаб, военная аристократия. Пётр Константинович Устоев.

Когда гости, рассевшись по своим местам за столом, оглядывали друг друга, Вера заметила, что генерал как-то очень уж пристально стрельнул в неё глазами. Именно стрельнул – это слово пришло на ум не потому, что смотрел на неё человек военный, нет, взгляд был быстрый, как бы мимолётный, но – словно выстрел. Она тут же забыла об этом, однако женщина всегда остаётся женщиной, и через какое-то время Вера подумала: «Он так и будет стрелять на меня глазами?» Но генерал больше ни разу не взглянул в её сторону. И когда начал говорить, когда все смотрели на оратора, а он, как это принято, периодически обводил взглядом сидевших за столом, тоже не взглянул на Веру, скользил глазами мимо, их взгляды не встретились.

А говорил он о фактах весьма интересных.

– Степан Матвеевич затронул тему, которую невозможно оставить без внимания. Но продолжу её в ином ракурсе. – Устоев говорил спокойно, веско, по-генеральски. – В русской истории останется навсегда позорный факт. В 1992 году, в первый год Новой России, по Красной площади парадным шагом прошёл тогдашний директор американского ЦРУ Роберт Гейтс, заявивший корреспондентам, цитирую дословно: «Я совершаю одиночный парад победы. Мы прекрасно понимали, что СССР можно было взять, только организовав взрыв изнутри». – Обвёл глазами притихших, даже ошарашенных слушателей и выстрелил, словно ракетой. – Благодаря новейшим вооружениям, наша армия по своей мощи не уступает американской. Как было в СССР, баланс вооружённых сил с США полностью восстановлен. Но гарантирует ли паритет сил безопасность России, если учитывать замыслы Гейтсов?

И умолк.

Вопрос был слишком серьёзным, чтобы откликаться на него сразу. Повисшая на веранде тишина длилась дольше общепринятых застольных правил. Синягин на правах хозяина взял нить разговора в свои руки.

– Пётр Константинович, ты поднял такую тему, что в лоб, вот за этим столом одолеть её невозможно. И я зайду на неё как бы сбоку. Спору нет, обеспокоенность твоя понятна, но поведай-ка нам сперва, какие настроения вообще царят в генералитете.

Устоев несколько секунд медлил, видимо, обдумывал ответ.

Начал неожиданно:

– Год назад настроения были смутные, я бы даже сказал, отчасти тревожные.

– Тревожные? – эмоционально, непроизвольно всплеснула руками Раиса Максимовна. – Да как же так! Армия-то у нас теперь такая, что не трожь. Вы же сами сказали. И у народа в великом почёте.

Генерал мягко улыбнулся, и при улыбке его лицо преобразилось, стало добродушным, приветливым.

– Да, Раиса Максимовна, тревожные. Мы не текущим днём живём, особое почитание военным человеком вопросов стратегии обязывает заглядывать в завтра. Но что мы видели «в завтра» год назад? – Местоимение «мы» указывало, что генерал не личным мнением делится, а говорит как бы от лица военной верхушки. – Да, Верховный Главнокомандующий уделяет огромное внимание Вооружённым Силам – и по части оснащения и с точки зрения заботы о людях. Известно, у военного человека не должно быть проблем – перед ним только задачи, которые он обязан решить. Армия наша близка к этому идеалу. Такого престижа моё поколение ещё не знало. А уж если сравнить с позором девяностых… Но! В двадцать четвёртом году предстоял транзит власти, и кто станет следующим президентом? Мы помним, как парадные расчёты маршировали по Красной площади в полевой форме, – я на себе это оскорбление испытал, – а Верховный принимал парад сидя.

– Путин на нынешнем Параде Победы тоже сидел, – не упустил возможность подколоть Степан Матвеевич. – Что вы на это скажете?

Устоев сказал чётко, но так чётко, что в его интонации нетрудно было распознать осудительные нотки:

– Я не вправе комментировать действия Верховного Главнокомандующего… – И продолжил отвечать на вопрос Синягина. – Так вот, Иван Максимович, была тревога за 2024 год. Мы знали, как к транзиту нашей – сделал ударение на «нашей» – власти готовятся за рубежом. Минские события – цветочки по сравнению с ягодками, которые для нас выращивали. А что армия? Последний министр обороны СССР Шапошников писал, как в ноябре 1991 года – обратите внимание на дату! – Горбачёв вызвал его и сказал, цитирую дословно: «Наиболее приемлемый выход из кризиса такой. Вы, военные, берёте власть в свои руки, сажаете удобное вам правительство, стабилизируете обстановку и потом уходите у сторону». Короче говоря, второй ГКЧП по наущению главного лица в государстве. Вот вам Горбачёв!

– ГКЧП! А вы знаете, что в тот день «Лебединое озеро» стояло в телевизионной программе? Вот чудеса! – оповестил всех Синягин. – Извини, Пётр Константинович, что перебил.

Генерал кивнул в знак принятия извинений и продолжил:

– Сегодня нечто подобное исключено, армия вне политики… Думаю, Иван Максимович, я объяснил истоки наших прошлогодних тревог. Ныне их нет. После обнуления президентских сроков Путина транзит власти отменяется. Не только военные, вся страна вздохнула с облегчением, на душе отлегло, словно гора с плеч.

Видно было, что Синягин очень доволен. Однако продолжил подначивать:

– Но краплёные карты Гейтса – доху ему на рыбьем меху! – всё еще в рукаве. Как всё же при помощи армии гарантировать страну от взрыва изнутри? Уж на что СССР монолитом партийным был, а взорвали… Как этих гейтсов на место поставить?

– Это вопрос не к генералитету. Могу изложить только личную гражданскую позицию.

В очередной раз над столом нависла тишина. Генерал коснулся очень глубокой темы, и его мнение интересовало всех. А Устоев снова обдумывал, что и как сказать. Начал опять неожиданно.

– Вы, Иван Максимыч, правы в том, что этот вопрос в лоб не взять, потому и зашли на него сбоку. А я зайду с другого боку. – Сделал паузу. – Повторю, это моё сугубо личное мнение… Когда будет очередной парад на Красной площади, Владимиру Владимировичу надо бы подняться на трибуну Мавзолея. Представляю, какой немыслимый вой будет за рубежом, а в наших, родных пределах и вовсе бешеный. Есть кому покричать. Ленин! Сталин! Ждите репрессий! Уйму пальмированных фото выложат. Но Владимир Владимирович поднимется на Мавзолей как на архитектурную Святыню, к подножию которой наши деды швыряли поверженные фашистские штандарты. – Прибавил голоса. – Как на традиционную трибуну вождей великой державы! И никаких! Как сказал в ответ на угрозы один из героев прежних эпох, «Здесь стою. И стоять буду». Президент России, презирающий истерику недругов и стоящий на Мавзолее, – это знак политической силы, а вовсе не антидемократический символ.

Генерал говорил твёрдо, рубил словами, и Вера подумала о том, что фамилия этого человека – Устоев – на редкость соответствует его человеческой сути, его жизненной позиции. Да и внешне он словно устой, опора надёжная – выше среднего роста, прямой, подтянутый – военная выправка. На таких Устоях Россия стоит незыблемо.