Немой набат. 2018-2020

– Валентин Николаевич, о чём вы говорите! – возмущённо воскликнул Подлевский. – Для меня вопрос решён давно и однозначно. Мы вместе!

– Тогда не забудьте о моём предупреждении. Никому ни слова!.. – Резко съехал на шутливый тон. – Мой переход в Белый дом мы отметим особо. Кстати, вы вакцинировались от ковида?

Подлевский настолько зациклился на словах Суховея о своей возросшей значимости и возможной оплате её неким высоким статусом, что не сразу уловил смену темы.

– Вакцинация от ковида?.. Да, да, конечно, сделал. У меня ведь очень много общений.

– Ну и отлично! Кстати, лазанья тоже была отличная! – Суховей всем видом своим давал понять, что очень доволен и обедом и разговором.

А через пару дней Суховею позвонил взбудораженный Соснин, категорически потребовавший прогуляться по Кремлёвской набережной.

– Валь! – сразу набросился он на старого приятеля. – Нужен совет. Чувствую, я жутко влип.

– Ты чего вопишь? Объясни толком, что случилось? У тебя что, безразвратный день и ты бесишься?

Суховей нарочно взял шутливый тон, однако Соснин отмахнулся от шутки:

– Понимаешь, Валь… Помнишь, я говорил, что начал встречаться с одной женщиной. Серьёзно, с намерениями. Мне ведь и жениться пора, детей заводить. Женщина замечательная, но я о ней не всё знал. А сейчас выяснилось, что она поступает в Академию госслужбы. Представляешь? Это же карьерное катапультирование.

– Представляю, но пока твоих волнений понять не могу.

– Да как же так! Она – Госслужба, а я – от Боба. Как теперь быть?

– Что ж, больше секретов знать будешь, Боб похвалит.

– Да пошёл ты! – ругнулся Соснин. – Я серьёзно, а ты шуткуешь. Я ведь жениться задумал, а она рано или поздно про меня всё узнает. – Соснин отматерился в свой адрес по полной.

У Суховея, который в деталях знал историю Пашневой и Соснина, ответ, согласованный с Глашкой, разумеется, был готов. Но в данном случае нужна небольшая артподготовка.

– Димыч, я помню, ты мимоходом говорил, что какая-то женщина у тебя появилась. Неужто и впрямь так серьёзно?

– Очень серьёзно, Валя, очень! По уши увяз. Я просто в тупике. Академия Госслужбы! Если бы у меня с ней только шашни были, – радуйся. А жениться на такой женщине при моём статусе у Боба…

Тут надо под расчёт, без сдачи. А я с хвостом…

– Ну не женись…

– А я хочу на ней жениться, очень хочу. И она не возражает, но почему-то мнётся. Предлагает отношения как бы заморозить, мол, надо ей сосредоточиться на учёбе.

– Может, так оно и есть? Может, обождать какое-то время?

– А что изменится-то, Валь? Да, я могу с ней не расписываться, но это ничего не меняет: она-то – Госслужба, а я у Боба.

У Суховея, откровенно говоря, не было времени на этот малоприятный разговор. Он давно знал, что Полина и Димыч попали в очень сложную жизненную ситуацию, искренне жалел и её и его. С Глашей они многократно обсуждали эту разностороннюю «трапецию», и как ни крути, как ни верти, а каждый раз выходили на один и тот же вариант: надо ждать, жизнь покажет, всё расставит по своим местам.

– Знаешь, что я тебе скажу, Димыч, – после долгой паузы сказал Валентин. – Женщины, о которой ты говоришь, я не знаю, но я неплохо знаю тебя. И хочу дать тебе мужской совет. Мужской! Во-первых, не бесись, не пугайся и не шарахайся из крайности в крайность. Во-вторых, и это самое главное, всё-таки надо уметь ждать. Именно уметь! Жди, Димыч.

– Да я же тебе говорю: чего ждать-то? – жалобно повторил Соснин.

– Не знаю. Но жди! Как у Симонова, – помнишь «Жди меня»? Кстати, в некотором роде подходит к твоему случаю. А ля герра, а ля герра, на войне, как на войне.

Глава 21

К весне вторая волна пандемии пошла на убыль, наверное, всё-таки дала о себе знать вакцинация. Врождённый инстинкт самосохранения побудил Подлевского сделать прививку одним из первых, но, защитив себя, он продолжал исправно носить маску, гордясь добросовестным исполнением своего гражданского долга.

В мировосприятии Аркадия вообще произошли заметные перемены. Но стабильный биржевой доход, солидная финансовая подушка безопасности и квартира в элитном жилом комплексе лишь в самой малой части служили основой его новых воззрений. Материальный успех, о котором он мечтал раньше и к которому отчаянно рвался, теперь воспринимался как нечто должное, само собой разумеющееся, не достойное ни самовосхвалений, ни самолюбований. Умственные занятия Подлевского ныне витали в иных эмпиреях. Он ощущал себя включённым в большую, очень большую политическую игру, способную перевернуть страницу российской истории, не исключено, страницу последнюю, чтобы, наконец, громко захлопнуть эту надоевшую книгу. А лично его, Аркадия, эта игра могла вознести на высокие статусные общественные позиции. Впрочем, почему только общественные? Вполне возможно, и даже наверняка – на государственные.

Подлевский всё чаще ловил себя на странной мысли: он стал идейным!

В отличие от прошлых, в общем-то недавних лет, его теперь поглощали не мирские заботы о личном процветании, а жгучее стремление вывернуть наизнанку эту гнусную, кичащуюся своим особым путём, снова тяготеющую к державности Рашку-парашку. В жизненных реалиях эта мощная идея воплощалась в надеждах на скорое низвержение путинского режима и, как следствие, неизбежное для России дежавю распада СССР.

Открыто, напрямую об этом не шла речь на тех элитарных встречах-посиделках, куда теперь нередко приглашали Подлевского в качестве генератора свежих мыслей. Но дух именно такого подспудного единения витал над обсуждениями тех или иных вопросов нынешнего российского политэкономического бытия, по которым требовалось занять позицию с учётом «стратегии инфильтрации». Аркадий с улыбкой вспоминал былые пустопорожние сидения в рублёвском «Доме свиданий». Где теперь Илья Стефанович? Нет, он, конечно, есть, он существует, но – совсем в другом, мелком, пикейно-жилетном мирке. Он даже иногда позванивает Аркадию, но кроме «Как жизнь?» и «О’кей» говорить им уже не о чем.

Между тем ковидная пандемия, отступая, съёживаясь, переходя в разряд обычного гриппа, – во всяком случае, в России, – продолжала свою страшную жатву. В один из дней Аркадию сообщили, что на больничной койке умер от ковида его давний приятель Нодар Малкоев. Это был своеобразный и неглупый человек с мелкими странностями и мудрым взглядом на жизнь. Он, как и Аркадий, тоже начинал с фриланса, но будучи по образованию архитектором, – брался за организацию всевозможных детских площадок в городских дворах или на дачах состоятельных персон.

С Нодаром судьба свела Аркадия на какой-то тусовке, и обнаружив схожесть в понимании российских властных извращений, они периодически общались, отводя душу в откровенностях, хотя общих дел у них не было. Малкоева одолевала вестальгия, от которой он сильно страдал, а потому отличался повышенной тягой к лейбломании. Одежду носил только с громкими западными лейблами, выявляя другую свою мелкую странность – любовь к эпатажу. А ещё он увлекался фитнесом – пару раз в неделю обязательно дрочил тело на спортивных снарядах. Эти стороны его бытования Аркадия не интересовали. Привлекали Подлевского размышления Нодара о так называемых «высоких материях», о жизни как таковой. Малкоев умел говорить сильно и образно, его суждения нравились Аркадию.

Нодар вообще мыслил нестандартно. Помнится, в какой-то слегка подвыпившей компании разговор зашёл о некоем субъекте, который частенько накалывал дельцов из их круга. Страсти разгорелись, посыпались угрозы. Но именно Малкоев сумел разрядить ситуацию, рассмешив тусовку.

– Ребята! – воскликнул он. – Вы что, не смотрели «Крёстного отца»? Неужели не помните, что Аль Капоне никогда не говорил о наказании кого-либо, он очень заботился о людях, по своему усмотрению организуя их встречу с Богом.

Запомнился Аркадию и другой перл Малкоева, который он любил повторять по самым разным поводам и который по сути был его девизом:

– Ничто, никому, нигде, никогда!

И вот его не стало. Сорок пять. В расцвете сил и жизненного опыта.

Несмотря на пандемию, проводить Нодара в прощальном зале Троекуровского кладбища собрались многие, хотя толпы, конечно, не было. Засвидетельствовав перед «обчеством» своё присутствие на церемонии, Подлевский встал в сторонке и слушал звуки поминальных выступлений общих знакомых, добрым словом и последним «Прости!» провожавших Нодара на вечный покой. Да, он слышал только звуки, не воспринимая смысла речей, потому что в мозгу звучали отнюдь не похоронные мотивы, не о бренности всего сущего раздумывал он на печальном обряде, а воспользовавшись вынужденной паузой в нескончаемой жизненной суете, мысленно перебирал и выстраивал по приоритетам текущие дела, которых накопилось слишком много.

Когда похоронная процессия двинулась в скорбный путь к уже развёрстой могиле, Подлевский вышел одним из последних. И неожиданно увидел стоявшего в сторонке шофёра Ивана, который во всю размахивал руками, призывая Аркадия подойти к нему.

Подлевский удивился, однако особая активность обычно флегматичного водителя заставила сделать несколько шагов в его сторону.

– Чего машешь? Что случилось?

– Аркадий Михалыч, – возбуждённо, громко зашептал Иван. – Я ходил по кладбищу, смотрел. Пойдёмте, покажу, что увидел.

Через несколько минут он подвёл Аркадия к могиле без надгробия, с высоким, не более, чем прошлогодним, холмиком земли, позади которого торчала железная стойка с табличкой, на ней имя усопшего. В глаза Подлевскому ударила фамилия «Донцов»…

И всё былое в душе его отозвалось…

О Нодаре Малкоеве он забыл сразу. Быстрым шагом направился к выходу с кладбища, на ходу кинув шофёру только одно слово – «Домой». Ехали долго, но Аркадий, полулёжа на заднем сиденье «порше», ни о чём не думал, он готовился к тому, чтобы всё очень тщательно обдумать. Когда выходил из машины, сказал Ивану:

– Неделю я тебя видеть не хочу, буду вызывать такси. За неделю узнаешь о Богодуховой всё. Понял?

Поднялся в квартиру на десятом этаже, быстро приготовил себе кофе в удобной английской кофеварке, выпил чашку, закусывая овсяным печеньем, не раздеваясь, удобно устроился на тахте, подложив под голову две небольшие диванные подушечки. И стал думать.

Как женщина, вообще как личность Богодухова Подлевского не интересовала. Лишь мимоходом проскочила мыслишка о том, что ей, матери-одиночке с малым ребёнком, теперь несладко, – но это её проблемы, Аркадия они не касаются. Но смерть Донцова Подлевского потрясла. Хотя перед глазами был пример Нодара, он был уверен, что этот омерзительный «Власыч» погиб внезапно, от несчастного случая, ковид можно исключить на сто процентов. Во-первых, возраст всё-таки не зона риска, а во-вторых… – да чёрт с ним, в конце концов, помер и помер, нет его теперь и это самое важное, гадать, отчего да почему, – он и этого не достоин. Как ни странно, главный вопрос, который щекотал Подлевского, был связан не с судьбами Богодуховой и Донцова, не с обстоятельствами его смерти. Покоя не давало иное: почему это случилось именно сейчас? Что-то мистическое чудилось Аркадию во внезапном устранении Донцова – так вовремя! Подлевский не числил себя злобным мстителем, собирающим черепа поверженных врагов. Он вообще не думал о человеческой драме Донцова и Богодуховой, заядлый патентованный патриот «Власыч» для Аркадия был не конкретной личностью, а воплощением некой чуждой силы, вечно встававшей на его пути. Если бы не эта сила, он давно подмял бы Богодухову, отхватил сначала часть её квартиры, затем завладел квартирой полностью. И вот этой силы вдруг не стало! Именно сейчас, накануне решающей схватки. К тому же случилось всё без какой-либо «помощи» со стороны Подлевского. Само собой! Это более всего и задорило. Не знак ли? Не подсказка ли свыше о том, что настаёт время решительных действий по переустройству Рашки-парашки? Беззащитность Богодуховой становилась для Аркадия своего рода символом общей российской неприкаянности, что обеспечивало победу в той Большой игре, какая шла теперь и при участии Подлевского.