Немой набат. 2018-2020

– Получилось-то интересно. Винтроп просто хотел поручить это дело вам. Понимаете? По-ру-чить! Считая, что его указания достаточно. Но мне удалось убедить его, что дело непростое, возможны осложнения. И на их преодоление могут потребоваться немалые средства. В результате он выделил сто тысяч долларов. А потому с особым вниманием будет наблюдать, как повернётся дело в Поворотихе. Почему газопровод так для него важен, понятия не имею, нос в эту трубу не сую и вам не советую. Но с Бобом рекомендую быть откровенным, за сто тысяч поблагодарить. Правда, не знаю, стоит ли говорить о нашей поездке? Такие частности, мелочи, не имеющие значения, его раздражают. Кстати, – чтобы сбить Подлевского с толку, Суховей нарочно произнёс это «кстати», зная, что под таким «грифом» высказывают главную мысль, – есть люди, которые будут регулярно докладывать Винтропу о событиях в Поворотихе. Я к ним не принадлежу, я свою задачу выполнил. Теперь, Аркадий Михалыч, надеюсь, вам всё ясно?

– Всё! – облегчённо, со скрытой радостью выдохнул Подлевский.

Глава 12

История повторилась: на кухнях снова пошёл пересмотр ценностей.

Считалось, что при нынешней свободе мнений можно провозглашать свою правду открыто и безбоязненно, не задумываясь о том, примут её или не примут, но радея за неё от души. Однако в реальной жизни было уже не так. Георгий Синицын с тоской вспоминал прежние заседания областной Торгово-промышленной палаты, когда публично, при большом стечении слушателей они откровенно крыли нелепые чиновничьи нововведения.

Всего год назад.

Теперь такие общественные обсуждения не рекомендованы, повестка дня заседаний регламентируется, местные законодатели приняли на этот счёт постановление – разумеется, «в целях всестороннего учёта мнений».

Правила публичных волеизъявлений тоже резко ужесточились. Разрешённые мероприятия проходят при непременном надзоре полицейских чинов, бдительно следящих за тем, чтобы не было сказано ни слова, выходящего за рамки заявленной темы. До смешного доходит, до абсурда: на митинге матерей против «усушки» школьных завтраков для учеников из бедных семей попытался выступить чей-то отец. Нельзя! Не предусмотрено! Нарушение согласованного порядка – митинг матерей! Полицейским самим неловко, стыдно от этой дурнопахнущей абракадабры, они ведь тоже родители. Но не вмешаются – их накажут за недосмотр.

И где теперь обсуждать такие перемены жизни? Не говоря уже о пенсионной реформе, росте косвенных налогов, тарифов.

Только на кухнях!

Как было в шестидесятые годы прошлого века, когда именно на кухонных посиделках зарождалась антисоветская диссида.

В провинции традиция кухонных заседаний возобновилась сама собой. И хотя сейчас чаще сидят в гостиных – квартиры-то обширнее, – всё равно называют такие сходки кухонными, подчёркивая историческую преемственность. Правда, пока – Синицын мысленно повторил это слово с ударением: «Пока!» – речь идёт не о протестном зубоскальстве, а простом обсуждении щекочущих настроение явлений жизни. Георгий вспомнил, как позапрошлую субботу в гостях у Голубничих они вдоволь посмеялись над тем, что все, кого принимает в Кремле Путин, докладывают ему о впечатляющих успехах своей отрасли или губернии. Даже наш областной лидер выискал, чем отчитаться на ура, умолчав о провалах, известных всем жителям. Дима Купцов подсчитал: если сложить распрекрасные данные, о которых сообщают Путину, в экономике уже должен наступить долгожданный прорыв.

– Мне рассказывали, – насмешил Велецкий, – что при Советах в Москве каждый год высаживали столько деревьев – по сводкам! – что столица должна была превратиться в непроходимую лесную чащу.

Отсмеялись, и Дима продолжил:

– А на деле жизнь-то ухудшается.

Но с этим Синицын, который всегда смотрел в суть вещей, был не согласен. Вопрос, по его мнению, стоит иначе. Люди разного звания и профессий всё же умудряются поддерживать свой жизненный уровень. Но чуть ли не с каждым месяцем это становится труднее. Идёт уже не напряг, а перенапряг, нервы у подавляющего большинства на пределе, в завтрашний день глядят со страхом. Особенно среднее, тягловое поколение – коренники от тридцати до пятидесяти, у кого на руках и дети и родители.

Голубничий тогда интересно сказал:

– Похоже, кто-то в Кремле принял решение не расстраивать президента худыми новостями. По телевидению! То есть о неполадках он, конечно, знает, но телевизионные рапорты – сплошь мажор! Кроме смеха, это ничего не вызывает. Ну, разве ещё злость… Видать, вокруг него та ещё командочка подобралась.

А в прошлый раз, у Сосняковых, судили-рядили о Параде Победы. Смотрели все, и всем он понравился. Но вспомнили, как президент Медведев учинил парад войск в повседневной походной форме, а сам – Верховный главнокомандующий! – принимал парад, сидя в кресле. Сидя! Более тяжкое оскорбление воинских традиций да и всего народа трудно представить.

– Не это главное, – горячился в тот раз Гущин с химкомбината. – Ведь не сам он ту придурь придумал. Подсказали, убедили, что не надо «бряцать оружием», что невзрачная полевая форма будет как бы символизировать второстепенное внимание Кремля к Вооружённым Силам, готовность к договорённостям.

– Слушать страшно то, о чём говоришь! – воскликнул Сергун.

– Почему это? Разве я не прав?

– Да именно потому, что прав! Страшно от того, что люди, которые убеждали Медведева на тот приснопамятный парад, да чтоб он принимал его сидя, эти люди, как и сам Медведев, никуда не делись, они по-прежнему во власти. А ведь их воззрения ничуть не изменились. Чего от них российской экономике ждать?

Где ещё, как не на кухнях, обсуждать такие темы? Собираются-то не оппозайцы, не диванные протестанты, а люди серьёзные, языкатые.

СМИ, даже оппозиционные, такие темы обходят стороной, щиплют власть по мелочам, выезжают на местной конкретике, а по сути, растаскивают внимание людей, мешая сосредоточиться на коренных вопросах. Георгий по служебным обстоятельствам знал, что СМИ нагло зажали в финансовые клещи.

Зато никакой цензуры!

Научились.

Синицын размышлял об этих странных новшествах жизни в самолёте, на московском рейсе. По служебной надобности он летал в столицу часто и бизнес-классом, где кресла не впритык и можно устроиться в удобной позе. В самолётах Георгию почему-то не спалось, даже накоротке, он обычно пребывал в полудрёме, с закрытыми глазами, и либо предавался воспоминаниям, либо философствовал о жизни.

В Москве ему было где переночевать, помимо гостиницы «Тверская», куда он всегда заказывал бронь. Ирина, его давняя пассия, жила вблизи метро «Новослободская», и бывали случаи, когда он застревал у неё на два-три дня. Их отношения прошли через несколько этапов и постепенно вступили в стадию равновесия: Ирина обрела свободу замужества, которой так и не воспользовалась, а Жора, независимо от московских командировок, поддерживал её материально. Большой любви между ними не вспыхнуло, зато с годами возникло полное доверие, и Синицын обожал откровенничать с Иркой о неясных вопросах бытия. Их миропонимание оказалось схожим, с ней было легко.

Она работала старшей медсестрой в одной из столичных больниц, много общалась с людьми, хорошо понимая нынешнюю жизнь по чужим судьбам и по своей собственной. Возможно, поэтому они с Синицыным находили общий язык, и у Георгия иногда возникала острая душевная потребность поболтать с ней, о чём перед командировкой он извещал Ирину по телефону. По сути, его самолётные размышления о возврате легендарных кухонных посиделок были своего рода подготовкой к предстоящему ужину при свечах. Ирка умела уютно обставить их встречи.

В её чистенькой однокомнатной квартирке, со вкусом украшенной разноцветными макраме собственной вязки, подушечками с ришелье, вышивками шёлком по бязи и стильными офортами, Жора раскрепощался. Он и на людях не держал глаза долу, не стеснялся рубить правду-матку, не сдерживая себя ни в оценке субъектов и «объектов», ни фактов и событий. Но были темы, не прояснённые для него самого, и прилюдно он их не затрагивал, они варились в его широколобой башке. Зато с Ириной он не только охотно делился беспокоящими смутностями, но в разговорах с ней нередко докапывался до истоков своих тревог. Ей тоже очень нравилось принимать участие в его, как он шутил, факультативных мозговых штурмах, и им было хорошо вдвоём – нежное свидание в домашнем уюте, за бутылочкой терпкого марочного вина, которое всегда приносил Георгий.

– А что, дорогой мой, тебя тяготит? – спросила она, когда выпили по бокалу и обменялись общими соображениями о житье-бытье.

– Почему ты считаешь, будто меня что-то тяготит?

– Господи, не знаю я тебя, что ли? С твоей головой, если бы меньше философствовал, давно был бы министром или губернатором, – засмеялась Ира.

– Не приведи господь!.. А если по-чесноку, за последний год жить стало намного труднее.

– Открыл америку! Все об этом только и говорят. Правда, трудности у людей разные: одному в Куршавеле места не хватило, а у другого на лекарство денег нет. – Снова засмеялась. – Это старое присловье, его на разные лады перекладывают. Так мир устроен. Но ты-то о другом кручинишься.

– Никак не могу собрать в один узел новые непонятки. Очень уж они разнородные. Это и тревожит. Куда ни сунься, везде всё не так, как надо. Помнишь, Высоцкий пел?

– Да уж!

– Ну, про гнёт бюрократии не говорю. Регуляторы замучили, абсо-лют-но не отвечают за свои ошибочные решения, за неправедную блокировку бизнеса. Ты же знаешь, я в коммерции давно. Но такой чиновной вольницы не видывал.

– Тебе виднее. А почему так?

– Почему?.. Лекцию читать не буду, а пример, пожалуй, дам. Недавно Путин жучил министров, и Борисов – он на оборонке сидит, толковый, между прочим, мужик, – говорит: наш завод делает тазобедренные протезы мирового класса и дешевле, чем на Западе; но в регионах конкурсы подгоняют под зарубежные закупки, выставляют лоты сразу на все виды суставных протезов. И наш завод – в ауте, даже участвовать в аукционах не может.

– Так в чём проблема-то, Жора?

– Да это же прямая антироссийская диверсия!

– Впервой, что ли?

– Нет, Ирка, ты меня не поняла. Борисов не назвал регион, где диверсию учинили, хотя случай вопиющий. Что должен сделать в такой ситуации президент? Сразу спросить: где это произошло? Озвучить в эфире, а потом по всей строгости наказать саботажников. Но он только пожурил, надо, мол, кончать с этим безобразием. Ирка, чего при таких верховных нравах опасаться чиновникам? Они и рулят по прихоти.

– У-у-у, обычное дело! Ты по топовым чиновникам судишь, а я здесь, у себя, по горло нахлебалась.

– Что такое?

– Телефон отключился. Вызвать мастера – два часа с автоответчиком биться. Но вызвала, пришёл. Оказывается, повреждение на линии, а телефонную коробку при ремонте подъезда таджики замуровали. Чего им? Никто же не контролирует. Надо переходить на оптико-волокно. Снова вызываю мастера. Приходит, а другая служба МГТС запрещает ему работать. В чём дело? А у них цифровая программа ещё не аннулировала прежний заказ. Представляешь?

– Это тёмная сторона цифровизации, – прервал Синицын. – О её тупиках у нас вообще не думают. Пилотов ручному управлению теперь не учат, вот и катастрофы.

– Погоди. Через день приходит ещё один мастер, а ему снова не дают работать. Из МГТС! Ну, полный караул! Как же эти сволочи к своим рабочим относятся! Мужики с рюкзаками по двадцать кэгэ на метро таскаются впустую, заказ не выполнен – ни копейки не получат. Ну, что это, Жора? Возмутительно! Днище! Уж молчу, сколько я времени угробила. Но ребят жалко, издеваются над ними. А почему? В богатейшей московской телефонной сети жуткий бардак! И никому дела нет. А, думаешь, у нас в больнице лучше? Кругом бестолковщина. Вот и стало жить труднее. Верно говоришь, за последний год особенно похужало. Словно одичание жизни, плоскость её накренилась, скат становится слишком крутым. А при крутом скате лавина может от громкого крика сойти, это известно.