Немой набат. 2018-2020

Гарри несомненно выпадал из того круга бизнесменов, с которым знакомил Подлевского Бен, намекнувший, что в деловом мире Америки Ротворн очень заметная, хотя и не стандартная фигура. Теперь Аркадий убедился в этом лично, однако предпочёл не затевать дебаты, но и не подыгрывать, а настойчиво развивать свою тему. В мозгу мелькнула самохвальная мысль: «Всё же красиво я его увёл от Китая, России и Сталина!»

Но через несколько минут, когда после марафонского обеда с хороводом блюд они расшаркивались по поводу приятного знакомства и обменивались визитками для последующих встреч, – Аркадий заметил, что чехол для визиток у Ротворна из кожи аллигатора, – Гарри на прощание вернулся к первому вопросу:

– Всё-таки у меня ощущение, что Китай благодарен СССР больше, чем Россия. Странно…

В один из погожих воскресных дней Подлевский сплавал на пароме к Стейтлэнду, мимо статуи Свободы, в другой часа полтора бродил по этажам знаменитого универмага «Мэйсис», конечно, навестил русский ресторан «Самовар», обустроенный на часть нобелевской премии Бродского. В третий раз отправился на прогулку в Центральный парк, совсем близко, можно войти с Пятой авеню. Среди огромных голых, как череп, базальтовых глыб, словно минигоры выступавших из земли, здесь повсюду струились опушённые деревьями широкие асфальтовые дорожки. Вдоль них по обеим сторонам тянулись бесконечные извилистые ряды лавочек для отдыха. Вернее, это была одна безумно длинная скамья, на которой каждые два сиденья были отделены тонкими чугунными подлокотниками. Уют для двоих!

К дощатым спинкам этих «уютов» были привинчены таблички – латунные или из нержавейки – с чёткой гравировкой. «В память о счастливых днях, Стенли Гудман 2/7/28—12/28/98» – прочитал Аркадий на одной из них. «Ванда, я буду любить тебя всегда. Дебби» – значилось на соседней. А вот ещё: «Каролина, которая любила этот парк, и Джордж, с которым мы всегда были рядом. 2002».

Судя по датам, таблички периодически обновляются, понял Аркадий. Но сколько их! Многие тысячи. Они остаются на лавочках до тех пор, пока не иссякнет аванс, заплаченный заказчиками. Хороший бизнес! Он двинулся дальше, читая снова и снова. «Лиза и Вилли Хирш, из Берлина в Нью-Йорк, навеки вместе. 2007», «Морис Гринберг. Счастлив до 80-ти», «В любящую память Мэри и Джон Коркран, 2005», «Дорогой Дональд Тубер, спасибо за ваше внимание. Любящая Барбара».

Аркадий знал, что искать. Где-то здесь должна быть лавочка с табличкой, которую некая известная московская телеведущая оставила в память знаменитого московского банкира. В СМИ, в социальных сетях скандально шумели, что это обошлось ей в двадцать пять тысяч долларов. Но где, где та лавочка? «Альберту Бердстоуну от жены и друзей. Июнь 23, 1995». «В память моих любимых родителей Риты и Дуглас Бенч»…

Продвинувшись по одной из аллей метров сто, Подлевский осознал тщету затеянного. Слишком много здесь трогательных посланий о прожитой жизни и совместном счастье, оставленных в назидание и на память потомкам. Да, пожалуй, и в назидание, – чтобы не превращали своё существование в этом бренном мире в суету сует. Все там будете – грубовато, но верно.

Аркадия редко посещали столь отвлечённые, философические размышления. Но здесь, в Центральном парке, ненароком хранящем память о былых поколениях, вдобавок, в часы вынужденного безделья… К тому же этот огромный бронзовый пёс! Одну из базальтовых глыб, вспученных на парковой равнине, украшал памятник собаке, которая в 2005 году сквозь снега и бураны доставила лекарство умиравшему в одиночестве человеку. Спасённый не остался в долгу и увековечил беззаветного друга.

Центральный парк жил своей воскресной жизнью. В здешнем мини-зверинце толпилась любопытствующая публика всех возрастов, чуть в стороне плескались на ветру несколько радужных флагов лебсов. На пересечении аллей детский фокусник почтенных, если не сказать преклонных, лет из бывших комедиантов или ковёрных, в цветном костюме арлекино, доставал из шляпы плюшевых кроликов, а затем обходил с этой шляпой немногочисленных зрителей. Мамаши с детскими колясками. А ещё – очень пожилые, наверняка за девяносто, одинокие люди, сухопарые, медленные, с тросточками, иногда с ползунками. Подлевский знал, что эти старцы и старицы с морщинистыми лицами, но подтянутыми фигурами – из очень богатых слоёв, где железная гастрономическая дисциплина позволяет, хотя им уже маячат с того света, безмятежно продлить закатные сумерки жизни. Эти люди слишком стары, чтобы страдать.

Вот, пожалуй, и всё воскресное «население» Центрального парка.

Свободных лавочек было много, и Подлевский присел на одну из них, предварительно прочитав табличку: «В память Джека и Долорес Кларк, любивших этот парк 1998». Кем были и как жили эти безвестные Кларки, люди прошлого века?.. Смутное от безделья и предчувствия грядущих затруднений настроение – только теперь он осознал истинную цену ранее презираемой «праздности безработного», – поневоле напомнило Аркадию ту лавочку на Чистых прудах, на которой после президентских выборов он обдумывал своё возможное выступление в «Доме свиданий». Он сидел вот так же – в расслабленной позе, колено на колено, рука небрежно закинута за спинку скамейки.

Понятно, антураж был совсем иным: праздничный, на редкость жаркий майский день и бесконечный поток людей в разномастных красочных нарядах. Отовсюду смех, почти каждый – с мороженым в упаковке… Здесь, в центре Нью-Йорка, всё иначе. Однако, – поймал себя на этой мысли Аркадий, – его настроения тогда и теперь очень схожи. Два года назад он тоже размышлял о завтрашнем дне, логически обосновав, что Путин назначит премьером Медведева, и у него, Подлевского, всё будет о’кей.

А что сегодня?

Волею судеб ещё в ноябре прошлого года он забронировал билет в Нью-Йорк на 16 января. В те дни никто и подумать не мог, что 15 января станет красным днём календаря, как бы бархатной революцией, когда в Послании Путин заявит о поправках в Конституцию и через час отправит в отставку Медведева. Сама дата Послания была неизвестна. Но как сошлось, а! Он улетал из Москвы словно на переломе эпохи. И до сих пор ему толком неизвестно, что происходит в России, – кроме фамилий нового премьера и его первого зама. В съёмной квартире русских телеканалов нет, а всё, что говорят и пишут в Америке о России, ничего общего не имеет с теми «телодвижениями» власти, которые волнуют Аркадия. Это он понимал отчётливо.

Но что же всё-таки творится в России? Подлевский не был политическим ясновидцем, однако понимал: меняя Медведева на Мишустина, – какой простор для «медвежьих» каламбуров! – Путин капитулирует перед реалиями экономической жизни. Раньше он говорил, что они с Медведевым «одной крови», но на деле у них слишком разные жизненные установки. Два года – коту под хвост! К правительству Медведева накопилось слишком много претензий, не только слабое, но и притормаживает рост экономики. И что? А разве нет претензий к Путину – чего он так долго тянул с заменой премьера и правительства? Конечно, есть, и очень большие. Это означает, Путин вынужден включить форсаж, реабилитируя себя в глазах народа за двухгодичный простой, времени у него остаётся не так много. Тревожное предчувствие завтрашнего российского дня нагоняло на Аркадия тоску. Он вспоминал, как один из столпов либерализма начальник Академии госслужбы Мау говорил, что у Белоусова «дирижистские наклонности», маскируя расплывчатой формулировкой экономические разногласия с ним. Контекст эпохи, похоже, менялся – вместе с элитными раскладами. Как теперь с пользой устроиться в жизни?

Грядущее, которого он опасался, – грянуло.

«Да ведь есть и пример Трампа!» – Подлевский вспомнил, как Гарри Родворн говорил об особом внимании всего мира к внутренним проблемам. А ещё он говорил… Это для Аркадия было внове… Оказывается, в годы Второй мировой, благодаря огромным заказам, американцы очень хорошо зарабатывали. Но финансовые власти искусственно ограничили потребление, сделав упор на накоплении частного капитала. Зато после войны эти накопления потоком хлынули в жилую сферу, колоссальная покупательская мощь заново и создала Одноэтажную Америку. «Какая ещё рука рынка! – возмутился Подлевский и в своей манере передёрнул плечами. – В чистом виде масштабное госпланирование финансов».

Кроме того, Родворн говорил о каком-то американском учёном, который в середине пятидесятых прошлого века изобрёл вакцину от полиомиелита. «Он не запатентовал это лекарство, – рассказывал Гарри, – чтобы оно стоило дешевле и было доступно миллионам людей. Сегодня на фоне запредельного жлобства фармацевтических монстров этого благородного человека у нас вспоминают всё чаще».

Подлевский поднялся и медленно побрёл к фасадным воротам Центрального парка – где биржа прогулочных извозчиков и велорикш, напротив «героя» множества голливудских фильмов старого 18-этажного люксового отеля «Плаза» с плечистыми парнями у входа. Не зная конкретных московских обстоятельств, Аркадий интуитивно чувствовал – нет, пожалуй, трезво, умом понимал, что российские реалии начинают круто меняться. Его закулисный фриланс, то есть заработок на теневых сделках, перестанет давать доход. Этот Мишустин ужесточит паршивое управление экономикой, для того и возвышен. Подлевский с его связями станет просто лишним. Да и сохранятся ли связи?

В Москву он звонил редко, лишь для того, чтобы напомнить о своём существовании. Московская жизнь вообще отодвинулась в сознании Подлевского куда-то на задворки. Он оплатил квартплату почти на год вперёд, в том числе охранную сигнализацию, и забыл о бытовых проблемах. Закрыл офис, продал машину, уволил Ивана и помощника. Родственники его не интересовали по причине их отсутствия – был сводный брат по матери, но общались они редко, Аркадий даже не известил его о своём длительном отъезде. Правда, в пыльных закоулках сознания иногда мелькала мысль: а что всё-таки с Богодуховой? Вместе с ребёнком она куда-то исчезла сразу после пожара в Поворотихе, а ведь Агапыч передал, что жертв не было, огонь успели загасить. Подлевский месяца два периодически посылал Ивана дежурить к дому Донцова и на Полянку, к Катерине, но ни разу Иван не засёк ни Богодухову, ни наличия младенца. Словно сквозь землю провалились… Боже, как давно это было! В какой-то другой жизни, целая вечность минула.

Сегодня Москва беспокоила совсем в ином смысле. Когда звонил кому-то из деловых знакомых, по тону собеседников, по их репликам догадывался, что всё встало, все ждут. Так было и в апреле восемнадцатого года, деловой мир настороженно замер в ожидании новых кадровых назначений. Но тогда была надежда – Медведев!

И она выстрелила.

А сегодня надежды нет, сплошь тревоги.

Около зверинца, где гомонили дети, Подлевский остановился, тупо, пустыми глазами глядел на бестолковую суету. Его мысленный взор был обращён внутрь самого себя. Он всегда жил в мире с собой, но теперь с ним что-то не так, душевный комфорт рушился. В ушах словно звучала далёкая канонада верхушечных московских битв. И это только начатки. Неужели пришла пора задраивать люки и ложиться на дно? Он успел накосить бабла, упаковался. Но что дальше? Что делать, чем жить? Как переползти в будущее? И вдруг – такое с ним уже не раз бывало, – приоткрылись склады памяти, и из глубин сознания начала всплывать радостная, даже вдохновляющая идея. Конечно же Винтроп! Какое счастье, что Боб подкинул ему вариант связующего звена между американским и российским бизнесом. Не только подкинул, но очень вовремя подсобил со «стажировкой» в Штатах.

Да, он, Аркадий, уехал из одной России, а вернуться ему предстоит в другую Россию. Но и он уехал одним, а вернётся другим, с большими связями в деловом мире Америки. Начинается новый этап жизни, заокеанские знакомства из вспомогательной и дальнесрочной цели превращаются в главную и насущную. Нам ли жить в печали? Или Волга – не река? Мы ещё и ухнем и жахнем! Покажем русский кураж!

Настроение резко пошло в гору. Он стоял на низком старте.

Через несколько дней, словно наудачу, позвонил Винтроп – он на неделю прилетел в Нью-Йорк по своим делам. Предложил:

– Давай пообедаем в «Татьяне». Сто лет не был на этом идиотском Брайтон-бич, надо поглазеть, что там сейчас.

Они пару раз прошлись вдоль широченного песчаного пляжа по досчатому настилу, который считался местным Бродвеем. Гуляющих было немного. Лишь несколько дам бальзаковского возраста в тугих нарядах блистали своими явно не стандартными формами, что – по наблюдению Аркадия, – считалось привлекательным, во всяком случае, в Нью-Йорке. На лавочках вдоль стен примыкающих зданий сидели ветхие старушки, провожавшие скучным взглядом каждого прохожего. На игровой площадке с жидкими деревцами и несколькими столами забивало в домино старичьё с фейковыми улыбками, оповещавшими, что им не грозит кончить жизнь в богодельне.

– Да-а, поутих, посерел Брайтон, – сказал Винтроп. – Раньше-то здесь всё бурлило. Но те, кому удалось выплыть, давно, как говорят у вас, в России, свалили из этого тухлого отстойника. Кстати, вы читали Толстого?

– Разумеется.

– Помните, в одном из писем он написал: «Гости свалили, душа радуется».

Аркадий наморщил лоб. Ничего такого он, конечно, не помнил.

– А-а, – понял Боб. – Вы читали Толстого из интереса. А я по обязанности, по долгу служения… Дипломатического. Вот и запомнил лучше вас. А этот Брайтон… Эстрадная челядь, по-моему, вернулась в Россию. Остались в основном доживальщики. Стоило гнать за тысячи вёрст, чтобы день-деньской резаться в «козла» или пялить на всех глаза с этой завалинки?

Потом перекинулся на другую тему:

– А этот настил раза в три шире, чем во французском Довиле. Я был там, когда встречалась «Восьмёрка», ещё с Медведевым. Такой суматохи не видел нигде.

– Медведев уже не в игре. – Аркадий не упустил момент, чтобы повернуть разговор в нужное русло.

Винтроп остановился, повернулся к нему.

– А может быть, всё-таки на скамейке запасных? Помните «Медведпутию»? Распался ли тандем? А если пересменка лидеров?.. Ну ладно, ныряем в «Татьяну». Хорошо хоть он сохранился.

В русском ресторане было людно. Однако сразу бросалось в глаза, что это народ не местного пошиба, но съехавшийся сюда со всего Нью-Йорка, а то и более отдалённых краёв, вплоть до гостей из России-матушки. Знакомый с традиционной здешней разблюдовкой, Боб заказал угорь. Но когда попробовал, брезгливо поморщился:

– Что там у них на кухне? Когда-то его подавали почти целиком, жирный, кожа легко отслаивалась. А теперь нечто рубленое, приправой вкус нагоняют.

Подлевский, по-прежнему ловивший момент для серьёзного разговора, сказал:

– Боб, во-первых, вам десятикратное спасибо и за саму идею моей поездки в Штаты и за её подготовку.

– Ладно, ладно, Аркадий, как говорится, сочтёмся. Когда-нибудь позовёте на блины. – Слегка взмахнул рукой, словно отстраняясь от комплиментов. – Кстати, вы были на Юнион-сквер?

– Пока не довелось.

– Съездите. Там от метро ведёт длинный подземный переход, в нём кафельные стены снизу доверху залеплены канцелярскими липучками с надписями. Американцы любят провозглашать свои мнения и наивно полагают, что, изложив их на крохотном листке бумаги, приклеив к стене перехода, известили о себе весь свет. Но вам будет интересно. Там тысячи этих посланий, – со смешком скаламбурил, – много и посыланий Трампа. Наотмашь излагают. Стены плача. – Вдруг, по своему обыкновению, резко сменил тему:

– А что во-вторых?

– Во-вторых?.. Понимаете ли, Боб, похоже, ситуация в России заметно меняется…

– Да уж! – перебил Винтроп и хитро прищурил один глаз. – Но сказавши «А», скажет ли Путин «Б»?