Перстень царя Ивана

Перстень царя Ивана
Анатолий Самсонов

Ливонская война. Штурм крепости «Вассенштайн». Иван Грозный, Малюта Скуратов, Ермак Тимофеевич, Борис Годунов, лекарь Бомелиус. Перстень Борджия попадает в Россию.

Перстень царя Ивана

Анатолий Самсонов

© Анатолий Самсонов, 2021

ISBN 978-5-0055-3117-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Перстень царя Ивана

За окном раздалось ржание лошади и послышались громкие, возбужденные голоса.

Двое мужчин: один средних лет, крепкий и ладный, кареглазый, темноволосый, с темной же густой, аккуратно подстриженной бородой и суровым лицом воина, и второй – значительно моложе, лет этак чуть за двадцать, редкобородый, с вьющимися светлыми волосами и приятным лицом, подошли к окну и увидели недалеко перед воротами крепостной стены две повозки: одну большую, груженую мешками, похоже, с репой и еще чем-то, и небольшой возок с единственным в нем небольшим сундуком с выпуклой крышкой. Из-за него то и разгорелся сыр-бор. Один из стрельцов, охраняющих Покровские ворота Александровской Слободы, передав бердыш напарнику, заставил сопровождающего открыть крышку сундука и теперь пытался засунуть внутрь руку с явным намерением что-то достать из него. Сделать это ему никак не удавалось. Мужик в распахнутом и порванном кафтане налетал как петух на стрельца, хватал его за руки и отталкивал от возка. Оба при этом кричали, но обычных слов с такого расстояния было не разобрать, отчетливо слышался только отборный мат.

Вот стрелец поймал мужика за рукав кафтана, оттащил его в сторону, развернул к себе спиной и толкнул его сапогом в задницу так, что тот пролетев пару-тройку саженей, распластался в дорожной пыли, но тут же вскочил как ванька-встанька и с криком «а-а-ах ты, с-сука, не трогай!» бросился назад. Полы его кафтана распахнулись как петушиные крылья.

– Ба, Малюта, смотри, этот петух в кафтане – это же Федя-печатник! – обратился один из зрителей к другому.

– Вижу, – Малюта высунулся из окна, вставил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Все, и летящий Федя-петух в том числе, как по команде замерли и повернули головы на звук. Малюта сложил ладони трубой и рыкнул: – Пропустить, вашу мать! – и резко махнул рукой.

Драчливый стрелец метнулся к второму, схватил свой бердыш и оба стража приняли стойку у ворот.

Возницы щелкнули кнутами, повозки тронулись с места.

Малюта отвернулся от окна, отошел от него, сел, а потом и прилег на стоящую у стены широкую лавку: – Иди, Бориска, иди, не пустят без тебя Федю к государю, а он ждет, – поворочался устраиваясь поудобней, притворно зевнул и закончил, – потом приходи, я тебя тут подожду. Да смотри, Годунов, чтобы я тебя не год здесь ждал.

Хлопнула дверь, шаги затихли вдали. Тишина.

Апрель в этом году выдался небывало жарким. В полях трава еще не успела встать как напала эта сушь, принесенная ветром из далеких южных степей.

Малюта чертыхнулся, ругая жару, поворочался на лавке расстегивая полукафтан, устроился поудобней и задремал. Перед глазами поплыли спокойные, убаюкивающие видения: зеленый луг, ниспадающий к неширокой речке с кое-где заросшим ивняком берегом, и он – Гришка – ему лет двенадцать, охлюпкой на коне скачет к воде. И вдруг гром средь ясного неба, конь шарахнулся в сторону так, что всадник двумя руками вцепился в конскую гриву, из последних сил пытаясь удержаться на коне, но тщетно. Покрытая травой земля стремительно приблизилась и …Малюта дернулся так, что чуть не упал с лавки, открыл глаза, увидел перед собой лицо Бориса, кашлянул, прочищая горло, убрал с лавки ноги, сел и недовольно пробормотал: – Почто дверью грохаешь, не пушка чай.

– Да это не я, это сквозняк.

– Ладно, садись, садись. Ну что там?

Борис на цыпочках бесшумной тенью метнулся к двери, рывком открыл ее, убедился, что за ней никого нет, плотно закрыл дверь, вернулся и сел рядом на лавку.

– Что там, что там? – Борис вздохнул: – Государь в книжной палате с Елисейкой затворничает. Все столы завалили книгами, свитками и грамотами, и как тара.. – Борис осёкся, опасливо глянул на Малюту, и закончил, – в общем, шуршат и шепчутся.

– Вот, шепчутся! – Малюта рукой хлопнул себя по колену, – не нравится мне это, не нравится! Сдается мне пока я в Ливонию походом ходил Елисейка ужом в душу государеву влез.

– Еще как влез! —подхватил Борис, – ты про игумена Печерского монастыря Корнилия слышал?

– Нет, я ж намедни вернулся и окромя государя и тебя еще никого не видел. Так что там с этим игуменом?

Борис округлил глаза и шепотом начал: – Представляешь, с месяц тому назад это было, игумен Корнилий после заутрени прямо в глаза государю при всех сказал, что мол негоже царю православному – помазаннику Божию – держать при дворе колдуна аглицкого, кой зельем колдовским торгует, хулу на господа возводит, ересь множит и смятение среди православных насаждает. Так что ты думаешь? Государь так опалился на эти слова, что своим посохом царским пожаловал старого игумена по голове, да два раза, отчего тот в одночасье и отдал богу душу.

– Ай —я- яй! – воскликнул Малюта и покачал головой.

Борис еще ближе наклонил голову к Малюте и также шёпотом продолжил: – А знаешь где себе свил гнездо этот Елисейка Бомелька? В подвале прям под царскими палатами. Натаскал туда тьму плошек, горшков и сосудов, порошков каких-то, семян всяких и трав степных, лесных и болотных, и варит зелье. А зелья у него разные: кои царю готовит и сам употребляет – эти лекарские, вроде лечат, а есть и зловредные, такие, что пригубил и сразу к Церберу и апостолу Петру. – Борис еще понизил голос: – Болтают, что по приказу царя его женушку Марию Темрюковну Бомелька…. того, а Никитку Прозоровского… – Погодь, погодь, – перебил Малюта, – с Темрюковной-то не впадай в напраслину: она умерла, вспомни, за год до появления на Москве Елисейки Бомельки. Ну? То-то! А что с Никиткой Прозоровским?

– Говорят дошла до государя Никиткина крамола, что он, дескать, лучше сожжет самолично свою вотчину и все поместья, но не отдаст в опричнину. Зело возгневался на него государь за эти слова, вот и отведал на пиру Никитка елисейкиного зелья. Голову ему и снесло! Ночью после пира двух братьев своих зарезал, и как был в исподнем, так и ушел. По сю пору шатается меж двор. Ни родные, ни приказные из Разбойного приказа сыскать не могут. Да-а, дела! – Борис состроил просительный взгляд, помялся и сказал: – Слушай, Малюта, ты бы поспрошал Андрея Савина, вы же вроде с детства вместе и он тебя …э… уважает..

– Уважает? – усмехнулся Малюта.

– Ну… бздит, – быстро поправился Борис, – это сейчас всё одно, так, говорю, поспрошал бы его: где он откопал этого Бомельку, кто он такой и на кой черт он его припер сюда? А? А то болтают всякое, а толком никто ничего про него и не знает!

– Да уже спрашивал, – вздохнул Малюта, – рассказал мне Андрей, что государь, он тогда сильно хворал, отправляя его, Андрея, к бритам, наказал по ходу найти хорошего лекаря, как выразился государь: хоть с хвостом и рогами, хоть о двух головах и с тремя ногами, хоть брита, хоть немчина, хоть иудея, хоть черного басурманина, но, чтобы мог лечить. И Андрей нашел. Вернее, королева аглицкая Лизавета нашла, это она подсуропила нам. Сказала она Андрею, мол, есть у меня такой немчин —Элизиус Бомелиус- лекарскому делу у фрязинов (фрязины – итальянцы. Прим. авт.) учился по книгам Герберта Аврилакского, он же папа Сильвестр, а у себя в Германии по книгам Авиценны, Виллановы и Парацельса. И еще сказала, дескать, Бомелиус – врач от бога, а колдун и ведьмак от дьявола. Сейчас в тюрьме сидит за колдовство, ждёт петли. Представляешь, попади Андрей к Лизавете днём позже, болтался бы Бомелька в петле как миленький! Словом, Андрей его из тюрьмы вытащил, вот и скакнул Бомелька из грязи в князи, из тюремной петли в палаты царские. Что? Как это Лизавета его отдала? Да она хоть что отдала бы. Испанцы ее душить начали в морях, корсары треть аглицкого флота разграбили и сожгли, а куда им без флота на островах-то? Вот и бросилась Лизавета флот усиленно строить. Так-то лес бриты у шведов брали, да на ту беду испанцы немчинов Ганзы науськали, а те шведов, вот они, шведы, Лизавете фигу и показали. Куда ей? К нам! Наш лес понадобился, а окромя того и смола, и пенька, и лен и, особливо, черный камень – графит.

– А камень-то зачем?

– Э-э! Если в графитовых формах пушечные ядра отливать, то они гладкие и ровные получаются и много дальше летят при стрельбе.

Сам в Ливонии на войне видел.

А для корабельных пушек понимаешь, что это такое? Тебя враг достать не может, а ты его из пушек ядрами крушишь и крушишь, садишь и садишь! Вот! То-то!

А чтобы окончательно договориться Лизавета с Андреем и Бомелькой своего посла Горсея к нам отправила, чтобы он от ее имени государю челом бил и бумагу с государевой печатью получил.

Да-а. Вот тебе Елисейкина история от Андрея. А теперь я хочу тебя спросить.

– Спрашивай, – смиренно ответил Борис.

– В сундуке-то Федя – печатник что привез?

– Книги, грамоты, письма, всё из Посольского приказа, Федя —то к нему приписан. Как только сундук в книжную палату занесли, государь опись посмотрел, вернул в сундук и сказал мне: – Завтра посмотрим, – и на ключ закрыл.

– Интересно, – обронил Малюта и тихо, и проникновенно, но с легкой напругой начал:

– Слушай, Борис, ты постельничий, ты сродственник царю и близкий государю человек, не можешь ты не знать, что всё это означает: эти «шептания и шуршания», а ну, – Малюта чуть повысил голос, – говори, не скрытничай!

Борис опешил: – Да бог с тобой, Малюта! Чтобы я да перед тобой скрытничал? Да вот те крест! – Борис перекрестился, – не знаю я! Могу только о своем разумении сказать!

– Так говори!

Борис помялся, не зная с чего начать, вздохнул и решился: – Ну слушай. Задолго до отъезда Савина к бритам это было. Я тогда только-только к государеву двору был взят. Так вот, скоро, очень скоро я понял, что только внешне батюшка наш крепок телом и духом, а на самом деле давно недужит, телесным и душевным мукам зело подвержен и обречен на страдания. Слышал я не раз как государь в сердцах пенял, мол, там у меня война, голова кругом идет от забот где людей взять потребных, где денег раздобыть на огневые и кормовые припасы, на кошт ратникам, а меня иной раз так ломает, что я к заутрени встать не могу, а пока разойдусь, так полдня уж и прошло. Время утекает, а сколько еще городов на Руси поставить надо, сколько земель обиходить, а сколько еще и вернуть. Киев! Наш Киев у поляков! Это как? А сил, сил нет! Слышал бы ты как ругался государь! – А эти кровопийцы и бесовские отродья, твари жадные и безмозглые, – так батюшка верхних бояр со зла величает, – только и ждут, когда я слягу, чтобы по своим вотчинам и норам всё растащить, а там хоть трава не расти.

В общем, скажу так: все время государь пребывал в поиске и надежде найти хорошего лекаря. Сколько их в палатах перебывало не счесть, одних позорных шарлатанов сраной метлой выметали, этим можно сказать свезло, а иных, нечистых на руку и лукавых умом, и к медведям, и к собакам на потеху выгоняли. Да, к чему это я? Вот! Третий год уже Бомелька при государе, третий год его зельями потчует, а разве окреп государь здоровьем? Ты посмотри, разве окреп? Нет, не окреп! Здоровьем не окреп, а вот в ярости и гневе окреп, да, окреп! До белого каления, до ослепления доводит себя, безумства творит немыслимые, до морока души доводящие…. ну, ты сам знаешь! Господи, помилуй! – Борис истово перекрестился и понизил голос: – На прошлой неделе дело было. Подъячий Земского приказа вместе с другими бумагами челобитную на опричников зачитывал, государь слушал и головой покачивал, ну чтец воодушевился и от себя добавил, что, мол, опричники иной раз такое творят, что кровь в жилах леденеет. «Леденеет, говоришь», – переспросил государь и приказал свести подъячего в баню и согреть как следует. Ну и грели его в бане пока бедолага не кончился. А Висковатый Иван? На куски его порубили топором! А за что? Будто Псков хотел рыцарям сдать! Навет, чистый навет, а Ивана на плаху!

И такие бессмысленные и страшные сказки я могу тебе долго сказывать.

Борис передохнул: – Ушли мы от Бомелия, вернемся. А помнишь, Малюта, о прошлом годе, когда ты в поход собирался, – Борис наморщил лоб вспоминая, – в ноябре это было, точно, сразу после филиппова заговенья – на Москву хворь напала: почти все тогда и кашляли, и чихали, и сопли метали? И государь хворал, и Бомелька тоже. Да ты сам весь в соплях тогда и ушел! Помнишь?