Параллель: операция «Вирус» и дело Понтия Пилата

– Теперь мне кажется понятной до конца и роль Иуды. Предательство Иисуса – это только первая часть отведенной ему роли, вторая – свидетельствовать… против меня. Сохрани я жизнь Иисусу, – Пилат спасает государственного преступника. Предавая его казни, Пилат прячет концы в воду, скрывая собственное преступление. И есть показания своего, ручного свидетеля – Иуды, и невольного – Гермидия. Ах, Кайафа! И Тит Плавт, и Росций Галл в одном лице! (Тит Плавт и Росций Галл – знаменитые в те времена в Риме сценарист и актер.) Пилат замолчал, устремив отсутствующий взгляд в морскую даль, где уже сгущались вечерние сумерки. Огоньки в его глазах погасли. Мгновение – и прокуратор преобразился. Лицо стало жестким, глаза потемнели и приобрели холодный блеск.

– Арканий, если все это так, то следует ожидать следующего хода…

– Он уже последовал, прокуратор.

Арканий наклонился, поднял с пола пояс и отстегнул от него небольшой тубус. Вновь глухо звякнул металл. Из тубуса Арканий извлек свиток и передал прокуратору. Приняв свиток, он поднял руку и, обратив лицо в сторону дворца, крикнул: – Светильники сюда. – В густеющих сумерках от дворцового входа к ложу прокуратора двинулась фигура, освещенная двумя светильниками. По мере ее приближения, прокуратор и гость рассмотрели третий источник света: мерцающие прекрасные глаза египтянки. Отпустив служанку, прокуратор развернул свиток и, пристроив пергамент между светильниками, стал читать. Даже в этом неверном свете Арканий увидел, как лицо прокуратора стало преображаться, приобретая хищные черты. Дочитав, Пилат бросил свиток на стол и брезгливо потряс кистями рук, словно они были испачканы. Взяв кувшин и наливая в чаши вино, прокуратор чуть слышно с отвращением повторял:

– Императору Тиберию… Понтий Пилат… провокация…

….подстрекательство к бунту… пренебрежение к закону… попытка спасти от наказания государственного преступника… им же подосланного… самоуправство… стремление к власти, сравнимой с императорской… Иуда… Гермидий, – наполнив чаши, Пилат, приглашая, поднял свою и, подождав гостя, осушил ее до дна. Затем бросил косой взгляд в сторону свитка и спросил:

– Это копия, где же оригинал?

– Оригинал с курьером движется в сторону Газы, затем морским путем последует в метрополию.

– Хм…. Арканий, расскажите мне подробно обо всем этом.

– Извольте. Вчера мне стало известно, что жалоба, – Арканий кивнул в сторону свитка, – подготовлена и подписана Кайафой и кое-кем из состава Синедриона. Я немедленно поручил Лупусу организовать наблюдение за дворцом Кайафы и за перемещениями первосвященника по городу. Калвус занялся выяснением: кто из особо доверенных лиц Кайафы находится в городе. Вечером того же дня Кайафа, облаченный в светское платье, посетил некоего Рафаила, проживающего в доме недалеко от Овечьих Ворот. С Рафаилом проживают жена, двое детей и служанка. По счастью, служанка дружит с Калвусом, и виделась с ним до прихода Кайафы. Тем же вечером служанка сообщила Калвусу и о визите Кайафы, и о том, что хозяин собирается рано утром выехать в Газу. Пришлось Калвусу отправиться в качестве легионера на службу у южных городских ворот. Так он убедился, что Рафаил с двумя сопровождающими действительно собрался покинуть город. Но прежде чем Рафаил выехал за городские ворота, Калвус показал его своему человеку и тот с опережением отбыл в Газу. Там он в качестве попутчика пристанет к ним.

– Это правильно, – живо согласился Пилат, – далекие путешествия всегда чреваты опасностями. И в городах полно всякого сброда, и на дорогах не всегда спокойно. Не так ли?

– Да. Так, значит, прокуратор полагает… – начал Арканий, но Пилат прервал его:

– Я полагаю, что курьер должен выполнить свою миссию и благополучно вернуться. Не будем доставлять Кайафе лишнее беспокойство, он должен пребывать в убеждении, что дело сделано и остается только ждать.

Пилат задумался: – «Ни из Газы, ни из Пелусии суда в метрополию не ходят. Значит, курьеру придется сухопутным или морским путем добираться до Александрии. Дорога от Иерусалима займет минимум пять дней. Это моя фора».

– Вот что, Арканий, немедленно пошлите гонца в Иерусалим, мне срочно нужен Калвус. Он поедет в Рим с моим поручением.

– Калвус здесь, он прибыл со мной.

Прокуратор широко открытыми глазами посмотрел на Аркания и произнес:

– Повторю то, что уже говорил ранее: я рад, что судьбой нам предопределено работать вместе. Вы еще раз оправдали мои самые лучшие ожидания.

– Ваши слова делают мне честь, прокуратор.

– Однако уже поздно. Пора отдыхать. Продолжим утром. Повернув лицо к дворцу, Пилат позвал:

– Луция!

Арканий поднял с пола свой тяжелый пояс. Прокуратор, глядя на него, и, как будто вспомнив что-то, спросил:

– Простите мою наблюдательность, Арканий, но, когда вы доставали свиток из тубуса чуть было не выпал второй. Он имеет отношение к нашему делу?

– Прямое. Он касается вашего поручения, о котором я не успел доложить: об Иисусе и его учении.

– Дайте мне его. Я прочитаю, ибо чувствую, что сон не скоро придет ко мне этой ночью. Это написал Он?

– К сожалению, нет. Древние пророки, как утверждается, извещали о Его приходе, их письмена пришли из глубины веков. Он же, придя, не оставил письменных документов. Ни одного. Это странно, но факт!

Подошедшая египтянка, держа в руке светильник, ждала указаний. Прокуратор обратился к ней: – Луция, проводи гостя, ты мне сегодня более не понадобишься. С легким поклоном женщина отступила и, грациозно развернувшись, пошла к входу во дворец. Попрощавшись с прокуратором, Арканий последовал за ней. Обе фигуры скоро пропали в покоях дворца. Пилат остался один в крошечном освещенном клочке пространства, окруженный ночной тьмой. Расстелив свиток перед собой, Пилат начал читать пояснения Аркания о том, что текст содержит подробное изложение проповеди Иисуса, с которой он обратился к своим последователям в горах недалеко от Геннисаретского озера. В этой проповеди, названной потом Нагорной, Иисус, словно предчувствуя скорую смерть, изложил в лаконичной форме суть своего учения.

Прокуратор углубился в чтение. Оно сразу захватило его. Склонившись над свитком, Пилат вчитывался в строки, возвращался назад, вскидывал голову к небу, обдумывая прочитанное, и продолжал чтение. Его охватила внутренняя дрожь и ощущение того, что он стоит на пороге понимания чего-то очень важного и в то же время очень простого, что он прикоснулся к чему-то огромному, чистому, светлому и… такому… недоступному.

Дочитав, Пилат отложил свиток в сторону и уставился на огонек светильника. Его охватило состояние оцепенения. Не отрывая взгляда от огня, прокуратор достал из кожаного мешочка на поясе высушенный и скрученный в небольшой шарик снотворный корень мандрагоры, морщась, сжевал его и запил вином. Огонек светильника запрыгал в попытке удержаться на фитиле, недовольно зашипел и погас. Освещенное пространство сжалось и это вызвало непонятную мысленную ассоциацию с только что прочитанным текстом. Но эту не оформившуюся мысль оттеснили куда-то видения прошлого.

Пилат увидел самого себя, идущего шаткой походкой к своим солдатам, хрипящего из последних сил: – прощены! – и падающего в траву. Он вспомнил, как свет в его глазах начал меркнуть и сжиматься пока не превратился в точку, которая тоже исчезла в темной тишине. Потом резкий запах и прямо перед ним невозмутимое лицо центуриона Потера, держащего в руках тряпку, смоченную уксусом.

Очнувшись, он не мог понять, сколько времени был в забытьи. Кое-как встал, опираясь на мощную руку центуриона, и стал осматриваться. Он увидел вокруг себя радостные лица легионеров. Радостные оттого, что они победили, что они остались живы, что они прощены и избежали децимации и позорной казни. Он увидел, как солдаты уносят раненых к уже поставленным шатрам эскулапов, затем возвращаются и укладывают тела своих погибших в бою товарищей в ряд, показавшийся тогда Пилату бесконечным. Затем бегут к поверженным, но еще живым врагам. Те ковыляют, бегут, ползут, пытаясь спастись, или просто катаются и корчатся на окровавленной траве, завывая от боли и страха. Но убежать, уползти, спрятаться и спастись не удается никому.

Начинается кровавая вакханалия. Перед Пилатом поплыли лица его солдат, теперь искаженные ненавистью, обезумевшие от крови, потерявшие человеческий облик. Пилат хочет крикнуть им: – Опомнитесь, римляне! Вы же воины, а не убийцы! – Но нет сил. Да и… бесполезно.

Послышался треск и шипение. Погас и второй светильник. Пилат в полной темноте вытянулся на ложе и закрыл глаза. Теперь он мысленно видел перед собой избитое, в кровоподтеках лицо осужденного, его полный достоинства спокойный взгляд уже отрешенный от этого мира, который он хотел видеть совсем другим и за который готовился принять смерть. Перед этой светлой величественной фигурой стоит согбенный, черный Кайафа, потрясающий рукой со скрюченными пальцами, сверкающий глазами и брызгающий слюной. Пилат хочет оттолкнуть черную фигуру, но не может поднять ватную руку. Тогда он решил увести осужденного от этого злобного фанатика, но не смог сделать и этого. Свинцовые ноги не отрывались от пола.

Последней мыслью Пилата, прежде чем сон окончательно завладел им, была: «И этот человек с его Учением и Верой, да в наше-то время?! О, небо! О, люди»!

Пилат проснулся с восходом и первое, что увидел: пылающего в лучах солнца на Стратоновой Башне императорского орла. Прокуратор встал с ложа и, накинув на плечи плащ, подошел босой к каменным перилам террасы и замер. Утреннее солнце, наполовину выплывшее из-за линии горизонта, ласкало лицо первыми нежными лучами. Это восхитительное время, когда солнце еще мирится с соседством ночной прохлады. Но оно, увы, непродолжительно. Как только светило оторвется от земли, его лучи, теряя нежность, зальют все горячими, а затем испепеляющими потоками света, раскаляя камни и стремясь выжечь все живое. Наслаждаясь минутами утреннего покоя, Пилат вернулся мысленно к вечеру минувшего дня: к беседе с Арканием, к прочитанным свиткам и той последней, врезавшейся в память мысли: – «И этот человек – Иисус, с его Учением и Верой в наше-то время!»

Пилат уловил движение за спиной, обернулся и увидел служанку, принесшую воду для умывания и убирающую со стола кувшины и чаши вечернего застолья.

– Тертулла, – обратился он к ней, – принеси принадлежности для письма.

Служанка замерла в вопросительной позе, в ее глазах застыло виновато-удивленное выражение.

– Ах, да, – вспомнил прокуратор, – она же не знает латыни. Осторожный Вителлий давно ввел правило: деловые встречи и просто дружеские приемы должны обслуживаться прислугой, не знающей латыни, так удобнее гостям и спокойнее хозяину. – Пилат повторил просьбу на арамейском, подошел к столу, сполоснул лицо и руки, и сел за стол. Быстроногая служанка уже расставляла перед ним письменные принадлежности.

Склонив голову над столом, прокуратор быстро написал первое письмо, адресованное жене Клавдии, которая сейчас находилась в Риме. В письме он кратко описал ситуацию и просил супругу передать его письмо, упреждающее донос, и копию самого доноса Макрону. Пилату было известно, что маниакально подозрительный Тиберий получал всю адресованную ему корреспонденцию из рук Макрона – префекта преторианской стражи, обеспечивающей охрану императора. Помахивая письмом, чтобы оно быстрей просохло, Пилат задумался.

Дряхлеющий император, итак имевший целый букет не очень приятных качеств, в старости присовокупил к ним еще несколько: болезненную подозрительность, мелочную придирчивость, склочность, склонность раздувать свои больные фантазии, придавать им причудливые формы и затем видеть в них посягательства на священную особу императора и государственную власть. Терзаемый страхами и подозрительностью, Тиберий давно уже обосновался на острове Капри, полагая, что в сравнении с шумным и неспокойным Римом, здесь он будет в большей безопасности. Естественно, наклонности императора способствовали процветанию в его окружении интриг, доносительства, наветов и клеветы, создавая тухлую обстановку вражды и неприязни.

Положив перед собой чистый пергамент, прежде чем приступить к написанию письма Макрону, Пилат спросил сам себя: – А каков он сейчас, Макрон? – Постоянно находясь при особе императора в этой, прямо скажем, гнилой среде, может быть, и он изменился? И можно ли к нему относиться как к тому Макрону, которого я знал ранее? Неизвестно. Тем не менее, письмо с приложением –доносом следует, пожалуй, отправить. Я ни о чем не буду просить Макрона. Я введу его коротко в курс дела, детали же сообщит Клавдия. Доносы на меня поступали и ранее. И это никого не удивляло. Обстановка в Иудее никогда не была простой. Но в этом случае мы подошли к Рубикону.

Ах, Кайафа, Кайафа! Следует признать, что этот хитрец осведомлен и о характере императора, и об обстановке при его дворе. Следовательно, есть кто-то в Риме, а может быть и на острове, кто информирует Кайафу. И это человек непростой. Да, непростой. Располагая информацией об обстановке при дворе, Кайафа не может не знать, как все же непросто добиться внимания императора и, тем не менее, рассчитывает на это. Можно предположить, что именно к этому человеку направляется с доносом Рафаил. Но кто же это? Надежда на Калвуса. Он умен, хитер, изворотлив, исполнителен и… ему всегда нужны деньги. Впрочем, кому они не нужны?

Итак, после встречи с Клавдией, Калвус вернется в порт Путеолы, куда прибывают суда из Александрии и будет дожидаться Рафаила.

Пилат начал быстро писать. Остро отточенный конец стила, поскрипывая, бегал по листу пергамента. Заканчивая письмо, Пилат оторвался на миг и поднял левую руку, вызывая слуг. Услышав за спиной легкие шаги, прокуратор повернулся вполоборота. Это была Луция. Взглянув в лицо девушки, Пилат подумал: «Хм. Пожалуй, это можно назвать румянцем на смуглом лице. А глаза! Глаза! Похоже, Арканий оправдал не только мои ожидания!»

– Луция, пригласи Аркания.

Тень легкого смущения обозначилась на лице прекрасной служанки, в глазах мелькнуло озорное выражение. Она поклонилась и побежала. Легкая льняная ткань облегала при каждом движении изумительную фигуру убегающей красавицы.

Скоро послышались шаги Аркания. Пилат, предваряя процедуру приветствия, махнул ему рукой, приглашая занять место перед собой:

– Сегодня в полдень из Кесарии в Путеолы и далее в Остию (Рим) отбывает судно. С ним должен отбыть и Калвус. Документы он передаст моей жене. Чуть позже я сам вручу ему их. Затем он должен вернуться в Путеолы и ждать там Рафаила. Задача – выяснить, кому Рафаил везет донос Кайафы. Рафаил, как я уже говорил, выполнив поручение, должен благополучно вернуться в Иерусалим.

Пилат замолчал, глядя в морскую даль. Арканий, не отрывая глаз и не шевелясь, смотрел на прокуратора.