Оценить:
 Рейтинг: 0

Убью, студент!

Год написания книги
2007
<< 1 ... 9 10 11 12 13 14 15 >>
На страницу:
13 из 15
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

В порыве немом… Охвачена тьмой…

Невесело нынче команде.

А влево и выше, за черной кормой

проходит Летучий Голландец.

Какой фрегат? Какой голландец? Тем более летучий, – слышит Лёня голос строгого критика. – Вы где живете? В Советском Союзе, скромно отвечает непризнанный поэт, на дворе – конец 1979 года, на носу – коммунизм. Наши силы велики, так что, желая поделиться с другими, часть их отправили в Афганистан. Мы бороздим просторы вселенной, ныряем на дно океана, уходим в разведку в тайгу… Вот-вот, восклицает критик, об этом и пишите. Разве Вы не чувствуйте героизм нашего времени? Я его чувствую, говорит Лёня, но я его не воображаю. А паруса я воображаю, хотя и не чувствую. Что-то много Вы себе воображаете, критик – ему, советский читатель таких не понимает и не любит. И стало стыдно Соломину перед советским читателем, и мучительно больно стало ему за бесцельно прожитые годы.

24. Лагерь

Лёня заметил, что детство и отрочество его тянулось долго, а студенческие годы быстро пролетели. Причиной тому – их насыщенность: приходилось много учиться, много общаться с друзьями, так что и на стихи времени почти не оставалось. Но насыщенные годы тяжелы: один трех стоит, – и Соломин был где-то рад, что они кончились. Он вышел из университета с дипломом, с нездоровым животом и расшатанными нервами.

Прямо в лагерь попал он из университета. Не пугайтесь: не в тот лагерь, а в другой. Помните анекдот? Стоит пионер на автобусной остановке. К нему подходит зэк. «Пацан, ты откуда»? – спрашивает. «Из лагеря». «О! – удивляется зэк. – И я из лагеря… А куда ты»? «К бабе». «О, и я к бабе»! И так далее… Да-а, богат и многогранен русский язык! Удивительно ли, что иностранцы нас не понимают.

Не в пионерский и не в «зональный» лагерь попал Леонид. А в военный. Работала при ВУЗе военная кафедра, и учеба на ней завершалась трехмесячными сборами, чтобы, значит, выпускники, перед тем как получить билеты офицеров запаса, попрактиковались, понюхали маненько походной жизни. Конечно, эта жизнь не шла ни в какое сравнение с армейской – ни по срочности, ни по тяжести, ни по так называемым неуставным отношениям. Поэтому мы пройдемся по ней бегло, используя прием быстрой смены кадров.

Вот начальник кафедры, полковник Щукин, построил курсантов-выпускников на плацу перед зданием кафедры на предмет осмотра внешнего вида. Несколько человек по его приказу вышли из строя и поспешили в ближайшую парикмахерскую снимать лишние сантиметры растительности со своих неуставных голов. Среди них был и Соломин. Он постригся наголо, хотя этого не требовалось и хотя раньше такого с собой не делал. Но сегодня «бермудно» и равнодушно ему было. Почему? Да всё потому же. Вся повесть, можно сказать, об этом. Любил он жизнь яркую, веселую, праздничную, а за праздники надо платить. Погрузились они, веселые и хмурые, в военные крытые брезентом машины и поехали за семь верст от города в лагерь, находящийся между Пермью и Голым Мысом.

Нет, зря все-таки людей стригут (или сами они стригутся) под ноль! Ведь такая с позволения сказать прическа катастрофически уменьшает, сводит к нулю и внутреннее содержание человека. Взять, например, тюрьму. Ну, разве можно граждан и без того разболтанных, пришедших туда без нравственного, так сказать, стержня, эдак-то вот болванить!? Мы уже говорили и не устанем повторять: надо стричь зэков с челочкой, как в нашу детсадовскую бытность. Как сразу преобразятся, расцветут их суровые пустынные лица! Как вслед за ними вспомнят-вернутся в золотое детство их ожесточенные сердца! В детство, где мир прекрасен и все люди – братья. А если добавить к челочкам благородных воспитательниц, умеющих увлечь за собой к творчеству и созиданию – о! – сколь изменятся наши тюрьмы, сколь станут соответствовать они своей цели – воспитывать и исправлять! Дело кончится тем, что в тюрьмах станет светлее и нравственней, чем на свободе, и вольные люди потянутся в сии учреждения, ибо рыба ищет, где глубже, а человек – где чище.

В большом палаточном шатре солдаты срочной службы выдали курсантам обмундирование. Один выдавал сапоги и портянки, другой – штаны и гимнастерки, третий – пилотки, четвертый – противогазы. Называешь размер ноги или головы – получаешь соответствующую вещь. Противогаз Лёня получил номер один, самый маленький. Но он не огорчался из-за своей мини-черепушки; он знал, что разум измеряется не объемом серого вещества, а количеством в нем извилин. И выходит, что извилист и непредсказуем путь разума. Переоделись экс-студенты, стали как один, а в противогазах так вообще не поймешь, кто есть кто. Получили они палатки: палатку – на отделение. Установили, стали жить.

В 7 утра подъем, пробежка с голым торсом и физические упражнения. Затем – туалет (количество умывальников и очков в сортире согласно уставу). В 8 часов завтрак. К 9-ти подъезжают товарищи офицеры, начинаются занятия. Вот выходят курсанты в поля, ориентируются на местности (слева – овраг, справа – лесок, прямо – кривая береза), взвод, короткими перебежками вперед! – наступают. Вот, обозначив саперными лопатками окоп, ведут они оборону. Вот уже в настоящем окопчике нужно переждать, пока над тобой проедет танк, и бросить ему в задницу деревянную гранату. Не для слабонервных упражненьице. И хотя окопчик специально укреплен, забетонирован (чего в реальном бою не бывает), грохот махины над тобой навсегда заставляет тебя разлюбить яйца всмятку. А вот захватывающее занятие – вождение. В качестве учебных машин использовались списанные БТРы выпуска 40-х годов. Понятное дело, они часто ломались. Но покопается в моторе солдатик-водитель, закрепленный за данной единицей техники, и снова стальной приземистый «гроб» задвигается рывками по проселочному пути под управлением неопытного курсанта.

На огневой подготовке стреляли они из автомата Калашникова и один раз из гранатомета РПГ-7. Гранатометчикам, стрелку и снарядоносцу, полагались наушники. Однако подполковник Пеньковский, рассказывали, азартный до слабоумия, хотел наушники отменить, чтобы, значит, курсанты привыкали к грохоту войны. Хорошо, что другие офицеры не поддержали его, иначе выпускал бы университет лейтенантов туговатых на ухо. Вот Лёня подал стрелку снаряд и отошел немного в сторону. Ибо гранатомет стреляет не только вперед, но и назад – на несколько метров горячим воздухом, и может тебе что-нибудь подпалить. Вот Соломин уже в роли стрелка положил «трубу» на правое плечо и встал на левое колено. Прицелился в зеленый, вырезанный из фанеры силуэт танка – пли! – просвистела пустая, без взрывчатки, хвостатая граната. Мимо.

Вот майор Мищенко поясняет между делом молодежи, что правая мошонка у мужчин отвечает за подъем, за боевую, так сказать, готовность, а левая содержит начинку. И если левая с годами опустеет, станешь ты как холостой патрон. Вот курсант Соломин подходит к командиру роты, майору Култаеву, смуглому, то ли татарской, то ли среднеазиатской внешности, и жалуется на живот. Майор Култаев посылает курсанта Соломина на три буквы. Но потом, сообразив, что тут все же не армия (а этот майор был армейский, не работал в университете и помогал лишь во время сборов), что курсант может обратиться к полковнику Щукину, и хотя ничего серьезного не будет, а все ж и замечания от начальства неприятны, – майор подзывает Лёню и проявляет человечность – советует заваривать и пить липовый цвет и еще какую-то травку. Спасибо, отец-командир! Но не липовый цвет, а печальная новость по радио отвлекает Соломина от его болячек. Умер Высоцкий. Как там у него?

С меня при цифре 37 в момент слетает хмель.

И вот как будто холодом подуло.

На этой цифре Пушкин нагадал себе дуэль

и Маяковский лег виском на дуло.

………………………………………

На этом рубеже легли и Байрон и Рембо,

а нынешние как-то проскочили.

Он недалеко ушел за этот рубеж. 42 года ему было. Ранняя смерть его вроде была понятна: он не жалел себя, много и с надрывом работал, поговаривали о его загулах. Но все же «Высоцкий умер» прозвучало неожиданно… Многие потом напишут о нем. Точнее всех, может быть, Градский:

Он из самых последних жил

не для славы и пел, и жил.

Среди общей словесной лжи

он себя сохранил.

И на круче без удержи

все накручивал виражи.

Видно, мало нас учит жизнь:

тот убит, кто раним.

Однако вернемся в строй. Вот курсант, умеющий жить, предложил начальнику лагеря снять о сборах документальное кино. Получил добро, и в то время как прочие ходили в поля или строевым шагом по плацу, заступали в наряд по кухне и так далее, мелькал то тут, то там с кинокамерой, свободно выезжал в город и хорошую часть времени был предоставлен самому себе. А когда в августе и особенно в сентябре ночи стали прохладными, и приходилось спать, не раздеваясь, под двумя одеялами и шинелью, курсант, умеющий жить, перебрался из палатки в дощатую и отапливаемую каптерку.

Вот и последний вечер перед «дембелем». Соломин провел его на удивление скромно. Может, по причине стесненных финансов. Он посидел с двумя товарищами перед печкой-буржуйкой в длинном пустом, тихом классе. Потом вышел на воздух. Над лагерем висело звездное небо. Несколько фонарей на столбах обозначали территорию. В палатках тоже царила тишина (многие курсанты слиняли в город), но это было затишье перед бурей. Не успел Лёня залезть под одеяла, как кое-где раздались песни, взрывы смеха и крик. Дальше-больше, затрещали выстрелы, и разноцветные огни, различаемые сквозь материю палатки, взвились к небу. Вот черти! – подумал Соломин. – Где они ракетницы-то взяли? В соседнем шатре случился явный переполох. Лёня надел сапоги, выскочил. Что происходит? Из палатки валил густой дым. Соседи стояли снаружи и ругались. Ба! – осмотрелся Леонид. – Дымилась далеко не одна эта палатка. По лагерю носились человеческие тени. Оказалось, это ребята из первой роты усыпили бдительность дежурного офицера, добродушного майора Чугунова, и, проникнув в штабной шатер, вынесли оттуда энное количество ракетниц и дымовых шашек. И прокоптить своих коллег из второй роты решили они. Но вот дым развеялся, веселье улеглось. Отбой.

В последний раз филологи, лейтенанты запаса, вошли в родную «восьмерку». Они зашли, чтобы проститься с ней, с университетом, со своей студенческой жизнью и друг с другом. Стол уже был накрыт. Его организовал Самвел. Этот армянин учился вместе с Олегом Гостюхиным, но к данному времени оба они уже бросили учебу и вращались при универе последние дни. Вот так оно бывает: кому – диплом, а кому – справка о незаконченном высшем.

Пили, курили, разговаривали, пели. Ничего нового. На следующий день отправились в пивнуху лечиться. Потом зарулили в привокзальную ресторацию. К вечеру снова были хороши. Алексей Ухов так расчувствовался, что сознался Леониду. Вы такие классные ребята, сознался он, а я вас закладывал! Куда закладывал? Понятное дело, не за воротник. Стукачом, выходит, оказался. Лёня смотрел на своего однокашника, но не находил в себе ни злости, ни обиды. Вот ведь, думал он, повинился человек, значит, не всё в нем еще потеряно. За окном общаги облетала листва. На третий день с утра, торопливо простившись, разъехались они. Всё. Отбой. Теперь уже окончательный.

25. Визит

Комната в общежитии. Как заходишь, натыкаешься на заднюю стенку шифоньера, который, перегородив помещение, создает как бы маленькую прихожую. Огибая шифоньер слева, видишь кухонный стол-шкаф. Далее – двуспальная кровать, а у противоположной стены – трюмо и маленькая детская кроватка.

Соломин пришел с работы. Жены нет, она вместе с дочкой у своих родителей. Он поужинал и прилег было отдохнуть, но ему помешали. Раздался стук в дверь. «Входите, открыто»! – крикнул он и сел на кровати. Из-за шифоньера появился незнакомый товарищ, но Лёня почему-то сразу понял, кто это. Смешанное чувство любопытства и страха овладело им. Наконец-то в моей скучной жизни что-то происходит, подумал он, но не схожу ли я с ума!?

– Успокойтесь, Вы не больны, – сказал товарищ, – во всяком случае, не больнее прочих. Не больнее прочих.

И губы в улыбке растянул гость. В глазах его сверкали веселые и безумные искорки. Он положил шляпу на трюмо и сел на стул, стоящий рядом. На нем был изящный, но какой-то старомодный костюм в крупную клетку. И шляпа, каких теперь не носят, – шапокляк начала века. Незнакомец походил на актера Олега Борисова в роли инженера Гарина. Но это не был актер Олег Борисов.

– Я, конечно, не Мефистофель и не Воланд, – сказал гость, – но согласитесь, что и Вы не Фауст и не Мастер. Будьте, по крайней мере, довольны, что Вас посетил не совсем мелкий бес, не какая-нибудь серая волосатая Недотыкомка, явившаяся дураку Передонову[10 - Герой романа Федора Сологуба «Мелкий бес».]… Не пугайтесь, я заглянул к Вам по-дружески, поболтать, спросить кое о чем. Где, например, Вы работаете?

– Я это… плотником в СМУ[11 - Строительно-монтажное управление.], – промолвил Лёня.

– И что же Вы делаете?

– Мы стелем полы в каменных пятиэтажках, ставим оконные блоки, навешиваем двери…

– Скажите, как интересно! Но все-таки это рабочая профессия. А диплом Ваш, значит, под чайником.

– Под каким чайником? – не понял Лёня.

– Вы что же, не слышали выражение «диплом под чайником»? Это значит, он ни для чего не пригодился, кроме как ставить на него горячий сосуд, чтобы стол не пригорал. Это значит, что учились Вы зря.

– Нет, не зря! – обиделся Соломин. – Высшее образование никогда не помешает. А в плотниках я временно. Вот заработаю квартиру и уйду. Жить-то где-то надо. Устроился – нам сразу комнату дали, а через три года квартиру обещали. Ведь у меня семья, дочка маленькая.

– Знаю, знаю, – участливо вздохнул гость, но тут же лукавый блеск снова заиграл в его глазах. – Ну, допустим, бросите Вы плотницкий топор. А что возьмете в руки? Учительскую указку? Помните, какая у Вас в дипломе специальность стоит?

– Да. Филолог, преподаватель русского языка и литературы. Но в школу я не хочу. Не моё это.
<< 1 ... 9 10 11 12 13 14 15 >>
На страницу:
13 из 15