Убью, студент!

Филологи зашли поужинать в самый близкий от их места жительства ресторан – ресторан на вокзале Пермь II. Гардеробщица и, видимо, по совместительству швейцар раздела всех, кроме одного студента.

– Тебе нельзя, – сказала она ему, – ты несовершеннолетний.

Лёня возмутился: да я студент 3-го курса, да мне 20 лет! Но не случилось у него с собой ни паспорта, ни ученического билета. Однако друзья помогли ему отбиться от гардеробщицы.

И было фирменное блюдо – солянка, и была водка, и проходящие за большим панорамным окном поезда.

О Нине рассказывали такой случай. Встала она в очередь в магазине. Какая-то старушка взглянула на нее и всплеснула руками: «Ой, ангел»!

Лёня готов был согласиться со старушкой: все красивые девушки казались ему ангелами. Он даже сомневался, что они едят, не говоря уж о том, чтобы ходить в туалет.

Проходя по коридору мимо холла, Соломин посмотрел на экран телевизора. Начиналась программа «Время» (девять часов); как обычно, с новостей из Политбюро начиналась. У высокопоставленного тезки во рту завелась каша, и его трудно было понять. Да, сдает старик, грустно подумал Лёня, а и то ведь… попробуй, поуправляй целой империей! А каким орлом летал! Брови черные… На кабанов охотился, как бешеный гонял на иностранных автомобилях. Вот помрет, как мы будем без него коммунизм достраивать!?

Шишкин ходил и напевал на мотив из рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда»: Наш Ильич, наш Ильич, наш дорогой Леонид Ильич!

Поговаривали, что КГБ держит ВУЗы под контролем, и на каждом факультете есть стукачи. Лёня внимательно всматривался в лица сокурсников: вроде, все люди как люди, ни один на стукача не похож.

Поговаривали, что уж многие студенты в черные списки занесены. Неужели и я попал в эти списки? – думал Соломин. – Неужели пьянства и поэзии достаточно, чтобы считаться неблагонадежным? Пожалуй, что достаточно… Он представлял эти списки буквально – как черные листы бумаги с длинным перечнем фамилий, написанных белыми чернилами.

14. «Времири»

Поэт, сокурсник Соломина, Андрей Беленький предложил организовать поэтическую группу и придумал ей название – Времири. Он взял этот неологизм у Велимира Хлебникова: «Пролетели, улетели стая легких времирей». Лёня принял это название, потому что оно было необычно и потому что связано со временем. То есть вставал вопрос: времири, как все и вся, временны или они преодолевают время своим творчеством?

Несмотря на несколько грубоватое, словно рубленное топором, лицо, Андрей Беленький имел тонкую душу и любил поэзию. Он выискивал по библиотекам и хранилищам разных малодоступных мастеров, таких как Мандельштам, Хлебников, Нарбут. Учась у них и им подобных, он плотно работал с метафорой, тогда как Соломин застрял на уровне позднего Есенина, то есть, по сути, в XIX веке (ибо поздний Есенин отдавал крупную дань Пушкину). Честолюбивый чертик, водившийся в тихой душе Беленького, не давал ему покоя, заставляя то редактировать стенгазету, то участвовать в студвеснах, то организовывать поэтов в коллектив – одним словом, как-то проявляться, быть на виду. Ах, вы нас не замечаете, не публикуете, так мы ударим по вашим ушам выступлением! И выступали. Например, в Политехе.

Приходим. В вестибюле висит наша афиша. На ней:

ПОЭТИЧЕСКИЙ ВИА «ВРЕМИРИ»

Соло-гитара – Юрий Ованесян, ритм-гитара – Алексей Ширинкин,

бас-гитара – Александр Монахов, ударные – Андрей Беленький,

клавишные – Леонид Соломин, труба – Вячеслав Польский.

Разумеется, никаких гитар и труб у нас с собой не было. Все это так, шуточки, претендующие на экстравагантность. Перед выступлением экстравагантно выпили в туалете вина.

Аудитория, которую нам выделили, оказалась маленькой. Впрочем, и народу было немного. В основном – девушки, частично – свои же филологини.

Первым перед публикой выдвинулся Ованесян. Назвав себя, он сказал: «Соло-стихи» – и начал читать свои вещи. За ним выступали другие – по списку. Очередь дошла до Польского. Тряхнув светлыми кудряшками, тот вскочил на стул, который скрипнул под его полными – джинсы в обтяжку – ногами. «Труба-стихи» – объявил он и продекламировал:

Зарядить бы орудие спермой

и по звездам – ба-бах! – шандарахнуть,

чтобы брызгами фейерверка

согрешить с межпланетным разумом.

И другое:

С неба солнце сволочилось,

потому что солнце – сволочь.

Наступила сволочь-полночь,

и земля дерьмом умылась.

И в любое время дня

сволочи вокруг меня!

Девушки обомлели…

15. День рождения Нины

Француз и Солома ужинали. Ели жареную рыбу прямо из сковородки. Вдруг открывается дверь и входит ангел Нина. Лёня чуть не подавился. Ему стыдно, что Нина застала его за таким неангельским занятием как поглощение пищи, вдобавок – пищи дешевой: то была мойва, издававшая довольно резкий запах. К тому же он не надеялся на дальнейшее (после картошки) общение с мадемуазель, думал, что она целовалась с ним в деревне от скуки, что у нее на уме Сережа или кто-то еще. И вот ангел снова слетела по его грешную душу.

– Соломушка, я приглашаю тебя на свой день рождения, – сказала она. – Завтра мы идем в ресторан.

– Спасибо, – кое-как вымолвил Лёня.

Ресторан назывался «Турист». Своим стеклянным фасадом он смотрел через улицу Орджоникидзе на бывшие строения кафедрального собора, занятые теперь краеведческим музеем и картинной галереей. Далее, за галереей шел крутой спуск к железнодорожной насыпи и (еще ниже) к набережной. Широкая Кама несла там свои свинцовые воды.

Молодые люди (человек семь) выбрали стол и сделали заказ. Неподалеку, в углу, на слегка возвышающейся площадке играли музыканты. Они извлекали из инструментов спокойные ритмы, ожидая, пока публика разгорячится, начнет беспокоиться и ускорять за деньги музыкальный темп.

Салаты, винегреты, вино в бутылке и водку в графинчике принесла официантка. Второе будет позднее. Первые несколько тостов – за виновницу торжества.

Среди приглашенных была подруга Нины Надя и ее жених Витя. Витя подошел к одному из музыкантов и, сунув ему в руку синюю купюру[6 - Пять рублей.], сказал несколько слов.

– А теперь, – объявил тот, – для Нины Мазурок, которой исполнилось 20 лет, мы сыграем «Лунную сонату» Бетховена.

Божественная мелодия смутила стены ресторана. Студенты поздравляли Витю с хорошим вкусом и тем, что он догадался сделать такой подарок. Затем снова выпили за именинницу. Лёня немного завидовал Вите, но был счастлив, что сидит рядом с Ниной, что уже танцевал с ней и будет танцевать еще. Вот заиграл «медляк»; они поднялись: она в длинном голубом платье с расширенными книзу рукавами и он в черных в полоску расклешенных брюках и коричневом клетчатом пиджаке.

Еще вина потребовали студенты. Веселье ускорялось, как музыка. Уже разговор перестал быть общим и разбился на части. Уже Витя подсел к музыкантам и долго распространялся о своих мелопознаниях и пристрастиях. Наконец, он заказал какую-то песню, кажется, из Юрия Антонова. Он работал и был при деньгах.

Вдруг ангелу сделалось дурно. Ее немного вырвало под стол. Все посочувствовали ей. Она попросила у официантки тряпку и вытерла за собой. Умывшись в туалете, она вернулась в полном порядке. Лёня умиленно смотрел на нее. Все-таки ангел – человек, думал он. С другой стороны, ему ли не знать, что такое тошнота!? Ему, отметившему своей блевотиной почти все аудитории 2-го этажа «восьмерки».

16. Тошнота

Как обычно это начиналось? Да как-то так – само собой, стихийно. Пошутишь, бывало, на тему выпивки, а товарищи возьмут и отнесутся к делу серьезно. И, вроде, не хотел, а приходится «соображать». Или Француз подойдет и скажет: «Une idеe»![7 - Идея (франц.).] А какая у него идея – известно: «Cherchez l amour au fond du verre»![8 - Ищите любовь на дне стакана (франц.).] Ну, и отправляешься за любовью – сначала в магазин, а потом, если не хватило (а не хватает почти всегда), к таксистам. Ведь только до 7-ми часов торгуют любовью магазины.

Выходишь эдак из полутемного тоннеля на освещенную привокзальную площадь, оглядываешься, наученный горьким опытом, на предмет милицейского фургона и стараешься на всякий случай идти прямо, изображая запоздалого пассажира. А на площади немноголюдно и морозно. Такси подъезжают и отъезжают. Открываешь одну из шахматных дверец и, сделав пьяно-просительное выражение лица, спрашиваешь: «Шеф, водка есть»? Тот смотрит на тебя с подозрением: не мент ли, не засланный ли казачок? Но желание легкого заработка берет верх над чувством опасности. «Садись», – говорит он. Немного отъехав, он достает из бардачка завернутую в тряпку бутылку, а ты достаешь из кармана 15 рублей. Водка теплая-теплая; она не успевает остыть, пока ты несешь ее за пазухой от вокзала до общежития. Ты поднимаешься с драгоценной ношей на второй этаж, где днем проходят занятия в маленьких размером с комнату аудиториях, а вечером и ночью студент здесь может уединиться с девушкой или повеселиться с друзьями. Ты идешь на голоса друзей и делаешь трагическую мину. Они выжидающе смотрят на тебя: «Ну, что, взял»? «Нет», – говоришь ты, но не выдерживаешь игры и достаешь флакон. Ура! Веселье продолжается. А водка теплая и противная. Сами ее что ли таксисты гонят!? Она противная не потому, что теплая, а потому, что, во-первых, сделана из сучка, а во-вторых… Ты глядишь на этикетку. Ну, так и есть – 5-ый розлив! Хорошая водка бывает только 1-го розлива, и чем дальше – тем хуже. Но дяденьку таксиста можно понять: купив дешево, он больше выручит при продаже.

Ты делаешь несколько глотков из граненого стакана и закусываешь черным хлебом и луковицей. Товарищи что-то рассказывают, смеются. А ты вдруг с серьезным лицом, схватившись ладонью за живот, начинаешь ходить из угла в угол. «Что, не пошла»? – интересуются товарищи. Ты молчишь и только глубоко дышишь носом. Бывает, через 3-5 минут на побледневшем лице твоем появляется улыбка облегчения. «Я победил»! – говоришь ты гордо и вновь окунаешься в разгул. Но чаще борьба с тошнотой оканчивается не в твою пользу: ароматная струя изливается на пол, так что всей честной компании приходится перейти в другую аудиторию. Ну, теперь-то ты прислушаешься к организму? Теперь-то ты остановишься? Ничуть не бывало. Ты знаешь, что именно теперь водка пойдет, как по маслу (открывается, так сказать, второе дыхание), и ты продолжаешь приучать печень к отраве… Впрочем, бывает более опасная ситуация. Пьешь ты, скажем, вечером – все нормально, без приступов. И засыпаешь нормально. А часа в 3-4 ночи тебя начинает выворачивать. Слава богу, в каком бы ты беспамятстве не был, ты инстинктивно поворачиваешься на бок и блюешь на пол или кровать. А ну как однажды не повернешься и, лежа на спине, захлебнешься собственной блевотиной! Ведь были же прецеденты. Конечно, такая смерть достойна проклятого поэта. И все же…

Хорошие люди могут подумать, что твоя тошнота вызвана плохой водкой.