Тайная любовь моя

“Гэй, чекушечко, мий друг,

Подывысь но, ты, вокруг.

Стогнэ нэнька Украйина,

Бо нэ бачить свого сына

На кони, у Дыким Поли,

Дэ козак шукае волю.

Гостра сабля, швыдка куля –

Гарна зброя на куркуля.

Та й цього в мэнэ нэма.

А на двори вже зыма,

И тэ сино для коняги

Нэ знайты в унивэрмаге.

Та й коняги тэж нэма.

Е горилка? Вже нэма”.

Класс, целый день знакомившийся с произведением, периодически сотрясали взрывы смеха, а Костя, едва прочел, обиделся.

– Костя, где ты там себя разглядел? – спросил расстроенного друга, – Там же про какого-то Сотника, – попробовал сбить с толку нашего литературного казака.

– Что я не понимаю, Толик? Сотник это я и есть, – попался в ловушку Костя.

– Ты Сотник? – с деланным удивлением спросил его, – А что. Действительно. Очень даже похож.

– Похож-похож, – посмеиваясь, подтвердил Витька.

С тех пор Костя стал у нас в классе Сотником. Прозвище ему понравилось. И еще, что Сотник пьет, не закусывая:

– Какой казак после чекушки закусывает! – тут же подтвердил он достоверность литературного образа.

Уже через полгода мало кто звал Костю по имени. Только по стихотворному прозвищу Сотник. А наши футбольные соперники зачастую были уверены, что это и есть его настоящая фамилия.

С того шуточного стихотворения меня вдруг, как и Костю, зачислили в литераторы. А похождения харьковского казака Сотника неожиданно получили продолжение в виде карикатур и дружеских шаржей. Кто из ребят сделал первые наброски из казачьей жизни моего героя, трудно сказать. Скорее всего, сам Костя, хотя он в том так и не признался.

Но та школьная тетрадка с моим стихотворением и первыми иллюстрациями стала быстро заполняться все новыми и новыми карандашными набросками. На ее страничках самовыражались все, кому не лень. И я тоже дополнил ее картинками славных “подвигов” казака Сотника: то он у меня мчался в атаку с саблей в руке, верхом на маленьком танке, то таким же макаром на торпедном катере. И, наконец, Сотник летел в бой все в том же седле, закрепленном прямо на фюзеляже современного истребителя, пришпоривая самолет так, что искры сыпались.

Вскоре тема иссякла, а в тетрадке уже не осталось свободных мест – рисовали даже поверх старых рисунков. И возникла новая тема – “Теща” – а вместе с ней новая тетрадь. Как ни странно, тема оказалась благодатной, в основном из-за множества анекдотов и забавных рисунков. И я приложил руку, припомнив несколько анекдотов от дяди Володи Макарова и его, сделанный своими руками, макет Кремля с маленьким Мавзолеем с трогательной надписью “ТЕЩА”. Те анекдоты и рисунок Мавзолея стали главными украшениями тетрадки.

А потом появился первый номер рукописного журнала “Техника идиотов”. Название родилось в противовес популярной “Технике молодежи”. Но именно с третьей тетрадки возникла та самая “крамола”, за которую мы едва не пострадали – прямо на обложке “журнала”, в самом ее верху, красовалась надпись: “Орган ЦК КПСС”. А под названием – мелкими буквами: “Партийно-политический журнал”.

– Костя, а это еще зачем? – кивнул на обложку с крамольными надписями, за которые лет пять назад можно было мгновенно угодить в советские концлагеря, о которых еще в пятьдесят четвертом мне, десятилетнему школьнику, рассказал Федька-полицай, отсидевший одиннадцать лет.

Тогда я на всю жизнь запомнил его слова: “А ты, парень, забудь о том, что мы с тобой знаем. Лагеря эти никуда не делись. Там ничего не изменилось. И туда можно легко загреметь, даже за неосторожно сказанное слово. Так что всегда думай, с кем говоришь и о чем”. И я молчал, понимая, что этой тайной нельзя делиться ни с кем, даже с отцом, а уж тем более с такими же школьниками, как я.

Пять лет назад о тех лагерях знали лишь посвященные, впрочем, как и той осенью пятьдесят девятого года.

– Да так, забавно, – ответил Костя, даже не догадывавшийся, что его ждет за такое “богохульство”.

– Ничего забавного, Сотник. Увидит кто из учителей, мало не покажется. Придумай что другое, – посоветовал “главному редактору”, как поименовал он себя в том журнале. Меня наш “главный” определил тоже главным, но художником, а Витьке досталось совсем скромное – “член редколлегии”.

– Не увидят, – бодро заявил главный редактор и в самом верху журнала тут же нацарапал ручкой: “Совершенно секретно”.

Похоже, я был единственным из нашей троицы, понимавшим, к каким последствиям могут привести те вроде бы невинные шалости. Но, как это внушить двум балбесам, ведь тогда придется рассказать и все остальное. Ладно, зайду с другой стороны:

– Костя, о чем же мы будем писать в партийно-политическом журнале? И кому это интересно?

– Да вот, нарисовал пару схемок вечного двигателя, и стишки написал, – насмешил Сотник.

– Вот уж действительно, техника идиотов. Ну, а с политикой как это вяжется?

– Никак! – бодро ответил он, – В том весь идиотизм и состоит, – сходу определился главный редактор.

Может он прав, посчитал я и нарисовал в журнал два проекта жилых домов будущего: в виде многоэтажной водочной бутылки с прозрачными стенами и в виде аналогичной пивной кружки. У каждого дома предусмотрел по фонтанчику, к которым стояли бесконечные очереди жильцов, потому что из всех форсунок изливалась не вода, а волшебные напитки, соответствующие замыслу архитектора.

А когда номер был заполнен наполовину, Косте пришла мысль о “политической статье-передовице”. Лучше других статья удалась мне, и мой “политический доклад” тут же поместили в номер:

“Товарищи! Сегодня мы вступили в новую формидронально-кардональную эпоху!.. (бурные аплодисменты). К этому выводу я пришел отнюдь не от фонаря, а опираясь на народную мудрость… (шум в зале). “Шила из башки не устранишь” – вот правда жизни… (аплодисменты). “Не в бровь, а в задницу” – вот направление нашего движения… (аплодисменты). “Чем дальше в лес, тем больше палок” – вот материальная база эпохи формидрона… (бурные аплодисменты, переходящие в овации. Зал дружно скандирует: “Фор-ми-дрон! Фор-ми-дрон!”)”.

Весь двойной разворот заняла картина, на которой был запечатлен славный момент провозглашения новой эпохи. В центре, разумеется, был изображен Сотник на коне и с гетманской булавой, как у Богдана Хмельницкого. Его окружало ликующее казачество с кубками и пивными кружками в руках, скандирующее “Фор-ми-дрон!”

Картину рисовали с неделю, но за весь последующий месяц ничего нового в журнале так и не появилось.

– Кризис жанра, – тяжело вздохнув, заявил главный редактор на переменке перед памятным уроком истории.

Тот урок начался, как обычно, с опроса. Вызвали Лешу Попова. Он вышел к доске с мрачным видом ученика, не выучившего урок, и молча стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Так что вы, товарищ Попов, расскажете нам о Сталинградской битве? – спросила его новая “историчка”, которая, говорили, пришла в нашу школу прямо из райкома партии и ко всем ученикам обращалась исключительно на “вы”, добавляя к фамилии ученика слово “товарищ”.

– Много расскажу, – пообещал Леша и замолчал, собираясь с мыслями.

– Тогда не тяните время, товарищ Попов. Рассказывайте. Мы вас слушаем, – попробовала разорвать тишину учительница.

– Сейчас, – отмахнулся от нее Лешка, – Сталинградская битва состоялась под городом Сталинградом, – многозначительно сообщил очевидное и снова замолчал.

– Правильно, – поощрила учительница, – Правда, город Сталинград переименован в Волгоград. Но, это в порядке уточнения. А пока расскажите, пожалуйста, своими словами подробности той битвы.

– Подробности? Своими словами? – нахмурившись, переспросил Леша, – Можно и своими. Можно и подробности. Вот только непонятно.