Пятнадцать псов

– Их страхи оправданы, – заметил Мэжнун. – Мы больше не думаем так, как они.

– Но чувствуем-то мы так же, разве нет? Я помню, кем был до той ночи. Я не слишком другой.

– Я не знал тебя раньше, – ответил Мэжнун, – но знаю тебя сейчас, и сейчас ты другой.

– Некоторые из нас, – сказал Аттикус, – считают, что лучше всего будет игнорировать новый тип мышления и перестать использовать новые слова.

– Как ты можешь заглушить слова внутри?

– Заглушить слова ты не можешь, но можешь игнорировать их. Мы можем вернуться к прежней жизни. Это новое мышление уводит нас из стаи, но собака перестает быть собакой, если она теряет чувство принадлежности.

– Не согласен, – возразил Мэжнун. – У нас есть этот новый способ мышления. Его дали нам. Почему мы не должны им пользоваться? Может быть, для нашего отличия от других есть причина.

– Я помню, – сказал Аттикус, – каково это было – бежать со своими. Но ты, ты хочешь думать, продолжать думать и думать опять. Что хорошего в том, чтобы так много думать? Я такой же, как ты. Я могу находить в этом удовольствие, но это не дает нам никакого стоящего преимущества. Это удерживает нас от того, чтобы быть собаками, от того, что правильно для нас.

– Мы знаем то, чего другие собаки не знают. Разве мы не можем научить их?

– Нет, – ответил Аттикус. – Это они должны учить нас. Мы должны научиться снова быть собаками.

– Пес, зачем тебе мое мнение по этим вопросам? Ты хочешь быть вожаком?

– Оспоришь ли ты это?

– Нет, – ответил Мэжнун.

Собаки посидели немного, прислушиваясь к звукам ночи. В парке кишела невидимая глазу жизнь. Над ними простиралась необъятность столь же новая и влекущая, сколь и древняя. И они не могли о ней не думать.

– Интересно, прав ли говорящий странно пес? – спросил Аттикус. – Неужели у неба действительно нет конца?

– Пес красиво думает, – заметил Мэжнун, – но знает он не больше нашего.

– Думаешь, мы когда-либо это узнаем?

Мэжнун затруднялся с ответом точно так же, как затруднялся ответить самому себе на волнующие его вопросы. Временами все выглядело настолько запутанным. Он задумался, не так ли уж в конце концов неправ Аттикус. Возможно, лучше было оставаться настоящими собаками: не отделенными от других процессом мышления, частью коллектива. Возможно, все прочие попытки тщетны, или, того хуже, они лишь иллюзия, уводящая от единственно-верного. Но хотя их новый образ мышления и был докучливым – а иногда и вовсе сущим мучением – теперь он стал их частью. Зачем им поворачиваться к себе спиной?

– Когда-нибудь, – сказал Мэжнун, – возможно, мы узнаем, где заканчивается небо.

– Да, – ответил Аттикус, – когда-нибудь или никогда.

Инстинкты не подвели Мэжнуна. Он предчувствовал какой-то тет-а-тет о лидерстве в стае, и несмотря на то, что Аттикус вел туманный разговор, он все же действительно был о власти. Мэжнун, однако, не уловил всех оттенков. Аттикуса не интересовало, будет ли Мэжнун оспаривать его превосходство. Аттикус был больше Мэжнуна и, кроме того, на его стороне Фрик, Фрак, Макс и Рози. Чего действительно хотел Аттикус, так это выяснить, принадлежал ли Мэжнун к стае, которая должна была пойти по пути, выбранном для нее Аттикусом. Ничего не подозревающий Мэжнун позволил Аттикусу узнать все, что ему было нужно.

На следующий день, когда они должны были отправиться на поиски еды, Фрак, Фрик, Макс и Аттикус встретились у озера на противоположной стороне моста Хамбер Бэй Арк, вдалеке от остальных, подальше от собак без поводков.

– Я поговорил со всеми, – начал Аттикус. – Чтобы жить так, как мы должны, необходимы перемены. Некоторые смогут остаться. Кто-то – нет.

– Что насчет черного пса? – спросил Фрак.

– Он не один из нас, – промолвил Аттикус. – Он должен быть изгнан.

– Будет лучше убить его, – вмешался Макс.

– Потому что он на тебя забрался, – сказал Фрик.

– Нет, – сказал Аттикус, – пес прав. Черного нелегко просто изгнать. Некоторые из псов уже верны ему. У меня нет желания его убивать, но будет непросто, если он останется.

– А как насчет суки, у которой вагина высоко? – спросил Макс.

– Она благосклонна к черному псу, и она слишком сильна, – ответил Аттикус. – Ей придется нас покинуть.

– Пускай забирает с собой мелкую суку, – предложил Макс.

– Что насчет правил? – спросил Фрик.

– Их будет два, – ответил Аттикус. – Никакого языка, кроме нормального собачьего, и никакой иной манеры поведения, кроме собачьей. Мы будем жить так же, как должны были.

– Без хозяев? – уточнил Фрик.

– Хозяев у нас не будет, – пояснил Аттикус. – Собаки без хозяев есть единственно настоящие собаки. Трое должны уйти: большая сука, черный пес и тот, кто использует слова странным образом. Как только они исчезнут, мы сможем жить так, как должны.

– Ты собираешься бросить вызов черному псу? – спросил Макс.

– Нет, – отозвался Аттикус. – Мы должны избавиться от всех троих за раз. Мы сделаем то, что должны, и сделаем это быстро, до того, как остальные псы поймут, что к чему.

– Когда? – спросил Фрик.

– Этой ночью, – ответил Аттикус.

И хотя это и было не очень-то по-собачьи, но они разработали план вплоть до деталей, мельчайшая из которых предусматривала то, что они будут делать, если план провалится.

Принц произнес другую поэму:

Не истинен тот свет, что движет днем,
Не верен тот, что замер после.
Лишь розовый рассвет тревожных снов
Меж перьев птиц забрезжит.

…Макс был готов убить его прямо на месте.

После того, как псы поразмыслили над услышанным, почти все разошлись по своим подстилкам и сразу же заснули, словно убаюканные словами Принца. Только не Аттикус. Аттикус позвал Мэжнуна в парк на очередной разговор. Затем, когда в логове все притихли и раздавалось только мерное дыхание, Фрик и Фрак поднялись со своих мест. Фрик бесшумно подкрался к Белле с Афиной и с силой сжал челюсти вокруг шеи Афины, покончив с ней. Ее сдавленный визг никто не услышал.

Выждав немного, Фрак разбудил Беллу, слегка потеребив ее морду.

– Они забрали маленькую суку, – сказал он.

Белла сонно поднялась, но, не увидев Афины, тотчас насторожилась, до нее наконец дошел смысл слов Фрака.

– Куда они забрали ее? – спросила она.

– Я не знаю. Мой брат отправился за ними. Я отведу тебя.