Эмтегей 85’ Колыма реальная и мистическая

Мы с Позиным заходим в воду чуть выше голени, берём марлю за разные концы и, натянув нижний край материи, как струну, быстро проводим ею по каменистому дну плёса. Затем, когда видим, что в марле собралась стая гольянов, одновременно поднимаем снасть вверх и сводим руки с зажатыми углами ткани вместе, чтобы рыба не выпрыгивала, а вода спокойно стекла. За один заход попалось штук пятьдесят рыбок – этого более чем достаточно, чтобы расставить донки.

Налимы и медведь

Прямо в марле укладываю наживку в сумку из-под противогаза, где у нас на коротких палочках намотаны донки, и теперь, не мешкая, отправляемся в путь. Идём втроём: Позин, Лихой и я. Сре?зали путь, как это делал Эдик Лаптев: через кусты около моста поднялись на высокую насыпь, а на противоположной стороне дороги спустились на другую сторону. Вдоль обрывистого берега идёт узкая тропинка в непроходимых зарослях. Справа – бурная река, слева – сплошная стена из кустов, переплетённых вьюнами.

Вспомнилось, как в прошлом году мы с Лосём вдоль точно такой же тропы ставили донки в нескольких километрах отсюда, на левом берегу Аяна, вниз по течению от пионерского лагеря до слияния Аяна с Эмтегеем. Расставили донки, возвращаемся обратно к своей палатке. Я впереди, а Лось сзади. Идёт и под нос напевает песенку группы «Карнавал» – «Спортлото» (позже эта песня стала известной в исполнении «Динамика», когда Владимир Кузьмин ушёл из «Карнавала» и собрал собственную команду).

Тут надо заметить, что пение Лося больше напоминает рык дикого зверя. При раздаче музыкального слуха и голоса Бог сильно поскупился в отношении моего друга. Поэтому самым удачным из лёхиного вокала было только окончание каждого из припевов: «Вау-о! Вау-о!»

Я по дороге задумался, погрузился в свои мысли и не заметил, как ушёл вперёд, пока Лёха перебирался через ствол поваленного поперёк тропы тополя диаметром метра в полтора. Вдруг «пение» послышалось не сзади, а спереди. Мелькнула мысль, как он мог меня обогнать, но версия не успела родиться, как в узком месте я, руками раздвигая кусты, плотно сомкнувшиеся над тропой с обеих сторон, нос к носу сталкиваюсь со взрослым медведем, который шёл по тропе нам навстречу. Я в ужасе отшатнулся, а медведь встал на задние лапы.

Дальше ничего не помню. Очнулся, стоя по колено в воде в месте слияния двух рек. Дальше бежать было просто некуда. Я в западне. Самое странное – что совершенно не запыхался, словно не бежал, а мгновенно телепортировался из одной точки в другую, расстояние между которыми не менее двух километров.

Только через пять или семь минут прибежал Лёха. Бледный, с выпученными глазами, он повалился навзничь на речную гальку и, едва отдышавшись, опустил лицо в студёную воду реки. Большими жадными глотками всосал в себя около литра воды, лёжа на животе, не отрывая губ от поверхности мелкого заливчика, затем сел, вытер ладонями мокрое лицо и начал делиться переживаниями о нежданно случившемся кроссе.

Оказывается, я бежал так быстро, что пробежал прямо по Лёхе. Одну ногу в прыжке поставил на его бедро, вторую на плечо, сиганул с высоты немалого роста Лося метра на три и исчез из поля зрения, скрывшись за изгибом тропы. Когда Лёха услыхал треск веток впереди себя, сопровождаемый утробным рёвом медведя, ситуация стала понятной. Лёха планов операции обсуждать не стал и мгновенно смикитил, что нужно делать, как я. Только бежал он, как обычный спортсмен. Режим телепортации у него, видимо, был заблокирован. Бог мой! Как же мы тогда хохотали! Минут двадцать не могли остановиться. Это была реакция на пережитый стресс.

Потом уже, когда возвращались, внимательно осмотрели место рандеву. Видно было, что медведь перепугался больше нас. Следы его когтей на влажной земле свидетельствовали о том, что он драпал с пробуксовкой, как гоночный автомобиль на старте. Путь своего бесславного отступления мишка обозначил просторным туннелем в зарослях смородины. Тонкие деревца и кусты на своём пути он сметал, подобно мчащемуся в атаку быстроходному советскому танку из киножурналов довоенной поры.

С тех пор каждая тропа посреди густых зарослей пробуждала во мне то воспоминание. Но страха не чувствовалось. Обычно на него просто нет времени. Вот подошли к первой подходящей яме. Вода вымывает в обрывистом берегу почву, образуя глубокие омуты, которые облюбовывают налимы. Оцениваю яму, признаю её по некоторым признакам как потенциально перспективную и достаю из сумки на боку первую донку.

Донка – это толстая леска или капроновый шнур с привязанным на конце грузом. Обычно груз делали специально, отливая в большую столовую ложку расплавленный свинец и сверля затем отверстие для лески. Такая обтекаемая каплевидная форма грузила обеспечивает её извлечение с каменистого дна с минимальным риском потерять снасть из-за зацепа, приводящего к обрыву лески. Но груз годится любой. Частенько для него используют подходящий по конфигурации камень. А выше грузила, на расстоянии двадцать пять – тридцать сантиметров, привязываются поводки с мощными толстыми крючками. Но для налима нет разницы, сколько стоит в магазине крючок для его поимки. Поэтому вместо крючка вполне годится изогнутый гвоздь.

Насаживаю на крючок гольяна таким образом, чтобы крючок прошёл через всю его тушку, от хвоста до головы. Получается так, словно рыбка изогнулась колечком. Бросаю грузило с поводком на дно ямы, а другой конец лески привязываю за торчащий из берега корень дерева. Всё. Останется только прийти сюда попозже и вытащить налима. А пока расставляем аналогичным образом оставшиеся донки.

Установив штук десять, мы прошли около километра и оказались на огромной каменистой косе. Здесь от воды до леса метров пятьдесят, а в длину пляж растянулся на все двести. Именно в этом живописном месте находилась турбаза объединения «Северовостокуголь», на которой бесплатно отдыхали по путёвкам сотрудники ведомства.

Ясно, что это не только шахтёры, но и сотрудники всех подведомственных организаций и предприятий. В том числе и воспитатели детсадов и яслей, и тренеры ведомственных спортзалов и катков, и работники складов, гаражей, и пр. Почему турбазу забросили, совершенно непонятно. Но она стояла целёхонькой, причём внутри оставалась кой-какая мебель и даже горы матрасов. Поэтому бывший дом отдыха превратился в комфортабельный приют для рыбаков и охотников.

Старатели

Рядом с бывшим спальным корпусом видим тентованный ЗИЛ-157 повышенной проходимости, а рядом у костра трое мужиков жарят на шампурах мясо. Подходим, здороваемся за руки, знакомимся. В руках у каждого из нас молниеносно появляются кружки с ароматным кофе, и перед нами возникает целая кастрюля жареного мяса с луком. Радушные хозяева очага щедро потчуют нас всем, что имелось у них самих. Замечаю, что мясо слишком жёсткое.

– Да-а-а… Старый лось попался, центнеров восемь, если не больше, – разглядев выражение моего лица, поясняет один из них.

Оказывается, наши новые знакомые – старатели с прииска «Холодный». К ним вчера прилетал вертолёт, и лётчики показали на карте место, где засекли с воздуха большое стадо лосей, голов пятнадцать. Тогда «бугор» золотодобытчиков отправил добровольцев на охоту, чтоб пополнить запасы продовольствия в артели.

– Мужики! Откуда у вас хлеб адыгалахский? Вы ж с Холодного никак мимо Адыгалаха ехать не могли, – спрашивает Лихой.

– Та… Бешеной собаке сто двадцать вёрст не крюк. Бензин-то всё равно списывать надо. Жалко уже просто в канавы выливать. Ешьте, ешьте хлебушек! Мы его ещё горячим, из печки только что, брали. В кузове два поддона целых.

Надо сказать, что это не первые любители адыгалахского хлеба, которых я встречаю, готовые ехать на дальний прииск специально ради нескольких буханок румяного ароматного хлеба. Дело в том, что пекарня на Адыгалахе строилась ещё во время войны и ни разу не реконструировалась. Там по-прежнему нет никакого оборудования для замеса. Всё делается вручную. А старинные формы для буханок, не соответствующие современному ГОСТу, ставятся в дровяную печь. Буханки получаются чуть не вдвое больше стандартных, а уж какой этот хлеб на вкус, передать словами невозможно. Это самый вкусный хлеб, который мне доводилось есть в моей жизни, недаром адыгалахский хлеб славится по всей Колыме. Между прочим, он сохраняется очень долго. В отличие от магазинного, не черствеет дней пять-шесть, что очень ценно для тех, кто подолгу находится в тайге, вдали от жилья.

– Мясо и хлеб – это не единственные подарки у нас сегодня. Водки тут ещё нам целый ящик подарили, – говорит Юра, водитель «Захара», как называли по привычке этот автомобиль ещё с тех времён, когда на капоте красовалась надпись «ЗИС» (Завод имени Сталина).

– Как это вам подфартило? – спрашивает Позин.

– Да уж и фартом это не особо звать хочется, ибо дело не очень радостное. Около моста третьего прорабства в обочину завалился МАЗ с фургоном, полным консервов в стеклянных банках. Побилось там немерено, но и целых банок не счесть. Мазурик (водитель МАЗа) одурел от горя, останавливает проезжающих и предлагает затариться, сколько унесёшь.

– Во блин! Бывает же такое! Хорошо, что на Колымской трассе, а не на материке где-нибудь. У нас тут машины не каждый день даже встречаются. Там бы его в момент «ощипали», и списывать нечего потом было бы.

– Ребят, лося поможете погрузить?

– Могли бы не спрашивать. Айда сейчас прямо.

Лося мужики привезли в кузове, затянув его внутрь лебёдкой, а здесь выгрузили прямо в протоку, заросшую травой. Ошкурили, выпустили потроха и разделали на крупные куски, разложив их в сетчатые мешки из-под картофеля. Тут же в воде охлаждается такая же сетка, полная консервированных овощей в банках с яркими этикетками. Лихой аж присвистнул, увидев эту картину.

– Чё? Зачётный натюрморт? – довольно осклабился Петя, поглаживая кавалерийский карабин, какой я видел только в фильмах о гражданской войне, – укороченную трёхлинейку, винтовку Мосина.

– Мясо, сладкий перец, голубцы, помидоры, фасоль, адыгалахский хлеб – а-бал-де-е-ть! Впервые такое вижу, – отвечаю я.

– Ну да! Только чувих и мафона с Демисом Руссосом не хватает! – хохочет Пётр. – Ладно, давай! Раз, два, взяли…

Машина быстро погружена, залезаем в кузов и мы втроём. Юра, расспросив, как ему до нашего стойбища доехать, заводит свой вездеход. Вскоре въезжаем на поляну, благодарим старателей, крепко жмём руки на прощание и, несмотря на бурные протесты Лихого, остаёмся с мешком мяса и десятком булок адыгалахского хлеба в прибытке. Он-то нам теперь очень кстати.

Смешные они, старатели. Вкалывают, как черти в аду, но с заработанным расстаются без малейшей тени сожаления. Золото, деньги для них мусор. Они презирают «жёлтого дьявола». Особая порода людей. Открытые, прямые, дружелюбные, видящие в любой ситуации только хорошее, романтики и оптимисты, трудяги – старатели Колымы. Низкий вам поклон за то, что я жил среди вас. Иначе я мог бы и не узнать, каким должен быть Настоящий русский мужик!

Синий Орёл

– Эх! Жаль, не было времени об их раскопах поговорить, – бормочу я про себя, глядя вслед удаляющимся старателям.

– А о чём ты их хотел спросить? – удивлённо спрашивает Серёга. Услышал, значит, я сам не заметил, что высказал вслух.

– Ну, интересно же! Вот мамонтов, носорогов они откапывают постоянно, а почему людей не находят?

– А может, находят, только не треплют об этом на каждом шагу.

– Вот и я думаю. Ну не может такого быть, чтоб тут люди раньше не жили, до оледенения. Иначе тогда откуда учёные знают, что наши доисторические предки охотились на мамонтов? Помнишь картинки в учебнике, в книжках про доисторических людей?

– А я вообще-то сам, когда брожу по тайге, часто испытываю такое чувство, словно тут до сих пор какая-то прошлая жизнь сохранилась. Как будто в спину смотрит кто-то. Вроде нет никого, а чьё-то присутствие нет-нет да ощущается. После такого не особо верится в то, что раньше тут одни ледники были, и больше ничего. Ну хоть ты тресни.

– Ну да. И местные говорят…

– Что местные говорят?

– Ну… Что до них тут высокие белые люди жили.

– А от кого это ты слышал?

– Лёша рассказал одну историю. Ну, брательник мой. Он тут с одним лётчиком из Магадана познакомился, тот в командировках в Кепервееме работает. Ну и такие чудеса чудесатые рассказывает! Короче, слухай.

Говорит, весной Малый Анюй разлился и начал взлётку аэропорта подмывать. Бросили туда сборную бригаду отсыпку делать, чтоб поднять уровень грунта. Ну, типа дамбы, чтоб водой вэпэпэ не заливало. Бульдозер, пять самосвалов и несколько местных бичей, среди которых один – из аборигенов. Эвен по имени Никифор, как он сам говорит, сын Никифора Горохова. Он давно уже в тайге не был, около гастронома круглый год живёт. Иногда шабашит за копейки, чаще попрошайничает. Ну, знаешь, у нас в каждом посёлке хотя бы один такой есть.

Так вот. Приехали самосвалы, разгрузились. Бульдозерист сдвинул грунт куда надо и, пока машины вновь не вернулись гружёные, пошёл «позвонить». Работяги лопаты побросали, отдыхают на брёвнышке. А за всем этим тот лётчик наблюдает. И вот он рассказывает, что вернулся из кустов бульдозерист и спрашивает мужиков, мол, что за камни там какие-то странные разложены?

Лётчик подумал, может, минералы какие красивые, он коллекционирует камни разные, и решил посмотреть. Оказалось, что камни самые обычные, серые валуны размером с дыньку сорта «Колхозница», но лежат больно странно. Двенадцать камней уложены так, что образуют правильный квадрат, а внутри него – ещё квадрат из четырёх камней. Пригляделся – на камнях знаки какие-то выбиты. Интересно стало. Спрашивает работяг, не видели ли они такое ещё поблизости. Нет, говорят, не видели. Только Никифор болтнул, что это шаманские камни. Лётчик давай расспрашивать. Никифор и говорит:

– Вы, русские, думаете, что если радио и самолёты изобрели, то самые умные? А до вас тут другие белые были. Ого-го какие умные были! Летать тоже умели.