Марионеточная

Я и дал деру до выхода, бежал так, шо пятки горели пока свет вдалеке не увидел и ветерок свободы не почуял. А швабра та, с лентяйкой в руках до сих пор по ночам снится.

Дед помолчал немного, призадумался, и продолжил уже спокойнее: – «Как я рад, шо прогулы по террыторыи мне разрешил халатник белый. Только вот, на погоду я реагировать стал серьезно. Надо бы ширнуться таблеточкой, да укольчик поставить. Пойдем, девица красна, приласкаешь добро молодца. На пятую точку его еще раз взглянешь, видать изменилось в ней чаво! Ха-ха-ха, ты-ж таких отродясь не видала! Посторонись кляча стара, вишь добры молодец притомился и хочет байньки».

Держа старика под руку и тихонько посмеиваясь Анка, нажав кнопку выключила диктофон и повела его до палаты. По правилам конечно, нельзя людей без разрешения записывать, но сестричке уж очень байки стариковские нравились. Она их потом себе в тетрадку записывала и перечитывала знакомым.

Друзья веселились до упаду, думая, что все это придумала она. На вопрос будет ли продолжение, девушка лишь загадочно пожимала плечами думая о Матвеиче. Он, конечно же, никогда не узнает о существовании той тетради, а рассказы его возможно, когда-нибудь станут смешными легендами.

Последний блин

(мрачная миниатюра)

Масленица подходила к концу. В доме Петровых не было не крошки еды, кроме последнего скорченного, слегка заплесневелого блина. Он лежал на тарелке в середине стола и вся семья, переглядываясь алчно косилась в его сторону. Все, кроме маленького Димы. Он лежал под столом и тихонько плакал, от голода у него не было сил даже подняться.

Дима умолял маму дать ему этот последний блин, но она была против. Еда в доме Петровых должна достаться только самому сильному, кем-то придётся пожертвовать.

Пока Дима, улучив момент, смачно чавкая жевал сворованный блин, отец за его спиной уже готовил печь, а мать ставила на плиту маленькую кастрюльку с водой.

Похоже у семьи Петровых намечалось сегодня жаркое. Подождав пока сын доест свой последний блин, отец вынул из-под лавки топор.

Гнилой язык

(мрачная миниатюра)

Я критик, сквернословие моя профессия. Ух сколько я рассказов поимел вы и представить себе не можете. Я мастер вставить дерзкое словцо, обругать и унизить. Я в этом лучший и мне это нравится.

Мои рецензии бьют рекорды по прочтениям, а сотни авторов точат на меня зуб норовя подставить. Сам я тоже когда-то пробовал писать, но безуспешно. Гораздо приятнее топтать в пыль бездарные начинания других и смотреть как эти недописаки с пеной у рта пытаются кому-то что-то доказывать. Убогие, жалкие создания.

Когда у меня заболел язык, я что только не делал, какие лекарства не пробовал, к каким врачам не обращался всё без толку.

Я не могу разговаривать, не могу выступать на конференциях и съездах, не могу читать плохие выдержки из мерзких рассказов. У меня отняли моё главное оружие, я беспомощен, унижен и раздавлен.

Единственное, наверное, что я сейчас могу сделать, – это писать. Похоже, придётся мне переметнуться в стан заклятого врага. Господи, какой позор.

Не стоило, быть может, мне ругаться с цыганкой на рынке.

Скоро мест на всех не хватит

(мрачная миниатюра)

Странная болезнь в единственный миг выкосила сразу добрую половину города. Не справлялись не морги, не похоронные службы.

Старый кладбищенский сторож дядя Боря и его заправская команда похоронщиков трудились не покладая рук. Ямы рылись практически круглосуточно, не успевали оплакивать одних как катафалк уже вёз других. Родственникам погибших в какой-то момент стало всё равно где хоронить. На вершине, в низине, все думали лишь о наличии мест. И естественно за свою работу похоронки взвинтили цены в трое, но деваться людям уже было некуда. Главное, не лечь рядом с ними. Потому, что всё вокруг продолжали чихать и кашлять.

Дядя Боря копал могилки и приговаривал: – «слишком много людей, слишком много смертей». Вскоре болезнь скосила и его, но мест уже не было.

Подменный водитель

(мрачная миниатюра)

Давеча, рассказывали в городке нашем про Ваську Егорского, ну ентова у которого сына плитой прихлопнуло на стройке. Шуму тогда конечно было, понаехало ментов из Главка, наши местные тоже все у строителей крутились выясняли что да как. По итогу так дело-то и прикрыли никого не посадив.

Васька горевал знатно, дни на пролёт пил, жена ушла, а он всё знай себе грозился отомстить строителям, что сына его сгубили душегубы.

После столь громкого скандала область расторгла договор с подрядчиком и на какое-то время заморозила стройку. Но ближе к весне, когда снег начал сходить вновь заговорили все вокруг о строительстве моста.

Одну половину той злополучной бригаде удалось-таки сделать, нужно было к ней подвести новую ветку и тогда чинуши наши областные вновь подыскали подряд, снарядили бригаду и отправили монтажников доделывать начатую работу.

Обеды рабочим моста всегда доставлял один и тот же человек Федя Самохин. Но в один из особенно холодных дней, не смотря на то что весна, он приболел и тогда из местных сам собой вызвался Вася. Про его горе все в городе помнили и естественно с восторгом встретили подобное предложение. Рабочие тоже были не против, какая собственно разница кто им жрачку привозит.

Бригадный Федя или местный Вася – всё едино.

Похоже все тогда забыли про его обещания, ну или просто не приняли их всерьёз, подумаешь алкаш чего-то сдуру бормочет, ну его к хренам.

А Вася конечно же всё помнил, и про погибшего сына, про ушедшую жену и разбитую жизнь. А то что бригада это другая, какая разница, одной больше – одной меньше. Всё едино.

Забрав у поставщика обеды для строителей Вася добавляет в них добрую порцию крысиного яда, дожидается когда рабочие приступят к трапезе и закрывает их всех в одном вагончике.

Как итог, строители наедаются вдоволь в свой последний раз, подменный водитель слышит сквозь запертую дверь их предсмертные крики, всхлипы, хрипы, их рвёт и выворачивает наизнанку, вагончик шатается из стороны в сторону а затем замирает и на стройке настаёт тишина такая, что слышится радостный детский смех из соседнего городка.

Подменный водитель забирает остатки обедов и решает напоследок накормить ими всю областную администрацию.

Жужжание в высокой траве

Когда дед в деревне занемог и перестал косить траву у дома меня это не сильно беспокоило, пока однажды вечером с прогулки не вернулся наш пёс.

Обычно, этот кудрявый шалопай не убегает далеко и уж тем более не выходит за территорию дачи. Но в тот раз он спутался с одной хорошенькой сучкой и погнавшись за ней угодил в канаву полную мух. Дремавший рой одновременно, взъерепенившись кинулся на бедную дворнягу.

Белобрысая подруга бросилась его защищать, но мушиная дружина напала и на неё тоже. Псы скалились, брыкались, катались по земле, рычали и кусались, но всё было бесполезно.

Пойдя искать их вечером с фонариком, я шёл вдоль хлипкого забора, единственное жалкого укрытия, защищающего нас от их мира. Жестокого, лесного мира где выживает лишь сильнейший, и где сильнейший не всегда больше.

Я слышал жужжание в высокой траве у забора. Оно усиливалось, росло и возвышалось надо мной как что-то нереальное. Я не слышал вокруг себя ничего кроме тысячей жужжащих, голодных созданий.

Мне сделалось страшно как никогда, и когда чёрная как смоль туча поднялась над высокой травой я побежал к дому во всю прыть без оглядки.

Рассказал бабушке и дедушке всё, что видел. Мы отчаянно пытались забаррикадироваться в доме, закрыть все окна, двери и заткнуть тряпками щели. Но всё это оказалось бесполезно.

От постоянного скрипа и скрежета за стенами дома у бабушки случился припадок. Она билась в истерике на полу до тех пор, пока дед не выстрелил ей в лицо из своего охотничьего ружья закончив страдания.

Рыдая, он зарядил ружьё снова, сунул в рот и присев рядом с ней дрожащей от страха рукой спустил курок.

Я пишу свои последние слова на куске туалетной бумаги и уже чувствую, как сквозь щели в потолке и окнах нарастает жужжание.

Голодные насекомые не выпустят меня. Они идут, и они уже близко. А патронов у нас не осталось.

Мухобойка

(или жужжание в высокой траве – 2)