Средневолжские хроники

Друзья встретились тем же вечером.

Они сидели на своём любимом месте в беседке детского сада у них во дворе. Это было их секретное место ещё со школы, здесь они обсуждали самые важные события своей жизни, открывали друг другу страшные тайны и делились самым сокровенным.

Павел был морально подавлен. Игорь никогда не видел своего друга в таком состоянии. Он весь ушёл в себя, курил сигарету за сигаретой, глядя на горящий в темноте огонёк застывшим, ничего не видящим взглядом.

– Ты пойми, – говорил он, – каким-то неживым механическим голосом, – то, что произошло сегодня – это не просто небольшая неудача, это катастрофа. Власть показала, что такие, как мы, ей не нужны. Она рассматривает нас как врагов. Не фарцовщиков, не карьеристов, не бюрократов – а нас!

– Не нагнетай, Паш, – пытался ободрить его Игорь, – эти два следака ещё не вся Советская власть. Перешагнули этот эпизод – и пошли дальше!

– Дальше? А куда – дальше? Жить так, как мы понаписали в своих покаянных записках? Колебаться вместе с курсом родной коммунистической партии? Отказаться от права на защиту своего мнения? Нет, ты как хочешь, а я сдаю билет. Я в эти игры больше не играю. Раз я не нужен этой власти, то и власть мне эта не нужна. Пусть катится ко всем чертям! Я решил больше не лезть в политику.

– Струсил? – решил подразнить друга Игорь, чтобы заставить его немного взбодриться. Он готов был даже подраться с ним сейчас, лишь бы не видеть его мёртвое, равнодушное ко всему лицо. Но Павел не поддался на провокацию – он посмотрел на Игоря таким отстранённым взглядом, как будто он сидит не в полуметре от него, а где-то на другой стороне земного шара.

– Хуже, – ответил он, – разочаровался! Я больше не хочу иметь с этой властью ничего общего. Я много думал сегодня и понял вот что – наша власть неизлечимо больна, неизлечимо именно потому, что она не хочет видеть причин своей болезни, а тех, кто пытается ей их показать, считает врагами.

– А как же борьба? Ты же раньше говорил, что надо бороться!

– Бороться в одиночку невозможно. Эта власть всех устраивает, а те, кого она не устраивает, мечтают не о коммунизме, а о капиталистическом рае, мечтают, чтобы у нас всё было как на Западе: много джинсов, автомобилей и колбасы. Мне противно от всего этого. Я умываю руки.

– Жаль. Все эти годы я знал другого Павла – смелого и неравнодушного. Надеюсь, это просто минутная слабость. Завтра ты проснёшься – и всё изменится.

– Нет, Игорь, ничего уже не изменится. Это не минутная слабость. Я давно об этом размышлял, но не хотел сам себе признаться в очевидном, а сегодня – как будто завеса с глаз слетела, и всё сразу встало на свои места. Прости, дружище, наверное, ты принимал меня за кого-то другого. Я не Дон Кихот – и не буду сражаться с мельницами. А теперь я пойду. Хочу немного побыть один.

Павел затушил последний окурок, тяжело поднялся со скамейки и пошёл к забору в том месте, где они обычно перелезали через него.

Игорь остался один. Осенний дождь стучал по крыше беседки и скатывался с неё крупными каплями, отражавшими свет тусклого фонаря. Промокший кот впрыгнул на широкие перила и уставился на него своими круглыми блестящими глазами, как бы спрашивая «Что ты забыл в моей беседке в такое время?»

– Ну что, Мурлыка, тебе сегодня тоже не повезло? – спросил Игорь у незваного гостя. – Мне так, вообще, два раза! Но ничего – прорвёмся! Будет и на нашей улице праздник!

Кот смотрел на него умными, всё понимающими глазами и безмолвно соглашался с ним.

Глава 3

Игорь был вторым ребёнком в семье. Отец, Михаил Михайлович Григорьев происходил из обрусевших армян. Наверное, его далёкие предки были Григорянами, но в какой-то момент превратились в Григорьевых. В их роду было принято жениться на русских девушках, и к моменту рождения Михаила Михайловича род настолько обрусел, что об армянских предках отца напоминали разве что его чёрные и густые по молодости волосы, которые густо покрывали его голову и тело, правда, в зрелые годы они быстро начали редеть и седеть на груди и на висках. В паспорте у Михаила Михайловича было написано «русский», хотя у его отца Михаила Самвеловича в графе «национальность» ещё значилось «армянин».

От армянских предков Игорю достались в наследство тёмно-карие глаза, чёрные волосы, смуглая кожа и бьющая через край жизненная энергии.

Игорь с детства любил шумные компании. Его весёлый и незлобивый характер всегда притягивал к нему людей, поэтому недостатка в общении он не испытывал. У него повсюду были друзья и приятели: во дворе, в классе, в параллельных классах, среди ребят старше и младше него, в соседних школах, во дворце пионеров; позднее в группе, на курсе, на факультете, на других факультетах, в других вузах, в райкоме комсомола. Он обладал счастливым талантом легко знакомиться и долго удерживать в памяти лица и имена людей, его записная книжка вся была исписана убористым мелким почерком – в ней содержались адреса, номера телефонов и даты рождения сотен знакомых, которых он никогда не забывал поздравить с днём рождения, а, встретив на улице, интересовался их проблемами, как будто важнее этого для него не было ничего на свете. «Клёвый чувак!» – говорили о нём ребята. «Классный парень!» – вторили им девчонки.

Широта связей имела и оборотную сторону – их поверхностность. В момент общения любому человеку казалось, что Игорь души в нём не чает, но уже через пять минут после расставания Игорь забывал о нём, чтобы вспомнить при следующей встрече. В детстве такое перманентное общение казалось Игорю чем-то само собой разумеющимся, но когда пришла юность с её неизбежной рефлексией, Игорь стал ощущать себя одиноким кораблём, которым играют морские волны. Волны – это окружающие люди, их бессчётное количество, целый океан, каждая новая волна набегает, подхватывает корабль, какое-то время несёт его на себе – и убегает в сторону горизонта, освобождая место для новой волны, а корабль по-прежнему остаётся одиноким. Игорь почувствовал острую необходимость в чём-то надёжном и основательном, что не будет исчезать и меняться с течением времени. Тогда он решил для себя, что приятелей у него много, а вот друг один – это Павел, и девушек много вокруг, но любимая из них одна – и это Римма. Почему Римма? Он и сам не смог бы ответить на этот вопрос.

Игорь влюбился в Римму ещё на первом курсе, в тот самый день, когда впервые увидел её. Ему нравилось в ней всё: её худоба и хрупкость, её мальчишеская фигура, её глаза цвета мартовского неба, её белокурые волосы с короткой стрижкой, даже то, что она всегда ходила в джинсах и свитерах, а не в платьях и юбках, как другие девушки. Ему нравился звук её голоса – низкого с еле заметной хрипотцой, как после сна, ему вечно хотелось держать в руках её ладони – тонкие и прозрачные с длинными изящными пальцами.

Он подсаживался к ней на семинарах и лекциях, развлекал её своими бесконечными шутками и анекдотами, приглашал в кино и на дискотеку. Рядом с ним всегда был его друг Павел, а рядом с Риммой её школьная подруга Ната – так что и в кино, и на дискотеку приходилось ходить вчетвером. Так они и стали «великолепной четвёркой».

Конечно, Игорю всегда хотелось остаться с Риммой один на один, но, казалось, девушка намеренно этого избегала. Она не отпускала от себя Нату ни на шаг, а если вдруг той нужно было срочно куда-то идти, сама уходила вместе с ней. Собственно, Ната и была главным препятствием для встреч наедине. Игорь постоянно жаловался на это Павлу.

– Слушай, друг, – однажды предложил он, – занялся бы ты Наткой, а? Хорошая же девчонка пропадает! Парня у неё нет, вот она и торчит рядом с Риммой, как приклеенная.

Павел нахмурился.

– Игорёк, ты отлично знаешь, что я не могу заняться Натой, – отвечал он.

– Знаю, – неохотно согласился Игорь. Он действительно не только знал, но и на правах друга был втянут в большой школьный роман Павла, который не закончился вместе со школой, а продолжался по сей день. И всё-таки Игорь не был бы Игорем, если бы не попытал счастья:

– Паш, а ты сыграй роль – как в театре. Представь, что тебе нужно выступить в известной мелодраме в роли героя-любовника! Ты бы меня очень выручил!

Но Павел слишком серьёзно относился к жизни для такого предложения.

– Игорь, такими вещами не играют, – наотрез отказался он.

– Согласен! Согласен! Но мне-то что делать? – преувеличенно тяжело вздохнул Игорь, исподтишка поглядывая на друга: «А вдруг передумает?»

Пока Игорь исповедовался другу в своей любви к Римме, Римма в часы откровения поверяла своей подруге самую страшную тайну своей жизни – неразделённую любовь к Павлу.

Чем именно Павел поразил её воображение, Римма, наверное, и сама не смогла бы ответить. Ей всегда казалось, что чувство возникло не внутри неё, а спустилось откуда-то сверху. Сначала возникло чувство, а потом она стала замечать, какой Павел умный, какой красивый, какой целеустремлённый. Ей хотелось прижиматься к нему, ерошить его волнистые волосы, слушать его ровный спокойный голос, вдыхать запах его тела. Ещё больше ей хотелось, чтобы Павел говорил ей ласковые слова, дарил цветы, брал в охапку своими большими сильными руками и прижимал к груди.

Увы! Павел видел в ней только друга, а самой признаться в своих чувствах у неё не хватало духу.

Разгром дискуссионного клуба Римма восприняла как удар по её любимому.

Когда Павла вызвали в комитет комсомола прямо с лекции, она сразу заподозрила что-то неладное, и её сердце тревожно заныло, предчувствуя беду. В тот день Павел не вернулся на занятия. А события на истфаке развивались стремительно. Одного за другим членов клуба вызывали в деканат прямо с занятий, и они возвращались спустя некоторое время притихшие и ошарашенные. На переменах шептались между собой и настороженно замолкали, как только к ним кто-нибудь подходил.

Римму вызвали минут через пять после ухода Павла. Декан истфака, Николай Иванович Полубатько, маленький лысоватый человечек в круглых очках, любовно именуемый студентами Полубатя, заглянул в аудиторию и, конфузливо извиняясь перед преподавателем, забрал её с лекции. По дороге к деканату он участливо, почти по-отечески, вздыхал, но о причинах вызова не распространялся.

В кабинете декана, по-хозяйски расположившись за столом Николая Ивановича, сидел незнакомый мужчина в чёрном костюме и галстуке. Он стал подробно расспрашивать Римму о вчерашнем заседании. Из расспросов девушка поняла главное – у её любимого большие неприятности! В речи незнакомца то и дело звучали слова «антисоветская агитация и пропаганда», «подпольная организация», «измена Родине» и много других страшных слов и фраз, от которых мурашки бежали по спине. Она всеми силами старалась выгородить Павла, объяснить человеку в чёрном значение дискуссионного клуба для однокурсников, но чёрный человек не стал её слушать, посоветовал держаться от Павла подальше, взял с неё слово не участвовать впредь в подобных несогласованных с комсомольскими и партийными органами мероприятиях, а также по возможности сообщать о них в комитет комсомола или в деканат. Римма охотно дала честное комсомольское, совершенно не собираясь его выполнять, и была отпущена с миром.

В дверях кабинета она лицом к лицу столкнулась с Натой: та смотрела на неё испуганно-вопросительно, но так и не успела ничего спросить – Николай Иванович уже заводил её в свой кабинет.

Римма хотела дождаться подругу в коридоре, однако уже через минуту Полубатя показался в дверях и заботливо спросил:

– Римма, ты как?

– Нормально, Николай Иванович.

– Ты не в курсе, почему такой шум поднялся из-за вашего клуба?

– Сама не пойму.

– Надеюсь, вы ничего не хотели взорвать?

Римма рассмеялась, оценив шутку Полубати – он явно сочувствовал своим студентам.

– Ну, ладно, пойдём я тебя на лекцию провожу, – заботливо предложил Николай Иванович, и Римме было неловко отказаться.

На перемене Римма сразу подошла к Нате.

– Как ты, подруга? – спросила она.