Перед грозой так пахнут розы

Интервью ополченца Андрея Соколова каналу “Anna News” 30 июля 2014 года.

Корреспондент Марина Харламова (в дальнейшем М. Х.): Здравствуйте. С вами рубрика «Наши крупным планом». Сегодня у нас в гостях командир Народного Ополчения Донбасса, одно имя которого вселяет в сердца бандеровцев страх. Его позывной – Рамирес. Здравья желаю, товарищ лейтенант.

Лейтенант Рамирес (в дальнейшем Л. Р. Сидит в полевой форме – в тельняшке и камуфляжном кителе, из-за жаркой погоды с закатанными рукавами): Доброго дня.

М. Х.: Этот день действительно добрый. Вчера взвод лейтенанта Рамиреса бок о бок с бойцами Моторолы предотвратил взятие Шахтёрска украинской армией. При этом они подбили в общей сложности 125 танков.

Л. Р.: 125 только полностью уничтоженных. 219 всего их было. 94 мы надеемся отремонтировать и ввести в строй.

М. Х.: Разрешите задать вам наши вопросы.

Л. Р.: Разрешите, сначала я задам вам один вопрос: вы и есть та Анна, в честь которой назвали канал? (улыбается)

М. Х. (смеётся): Нет, меня зовут Марина. Ознакомиться с историей канала зрители могут на официальном сайте. Лучше потратим наше ограниченное время собственно на интервью. Итак, вы не похожи на испанца. Я правильно догадываюсь, что по паспорту вы совсем не Рамирес?

Л. Р.: Я не скрываю своё настоящее имя. Соколов Андрей Владимирович.

М. Х.: Украинские СМИ усиленно распространяют слухи, будто бы дончане сидят по домам, а в ополчении воюют наёмники из России. Вы – русский или украинец?

Л. Р.: Я – полукровка. Отец русский, мать – украинка. Родился и вырос в Лутугино, в 22-х километрах от Луганска. Два с половиной года жил в Крыму, полгода в Киеве.

М. Х.: Вы розмовляете украiнською мовою?

Л. Р.: Розмовляю трохi. Але, зараз, коли идеть боротьба за право Донечiни i Луганщiни розмовляти россiйською мовою, нам краще розмовляти россiйською.

М. Х.: Вы правы. Давайте лучше по-русски. У вас есть украинский паспорт?

Л. Р.: Сжёг.

Голос за кадром: Правильно. Я свой тоже сжёг.

Укоризненный взгляд журналистки в камеру, точнее, в глаза стоящего за ней оператора.

Тот же голос за кадром: Прости, Марин, не удержался.

М. Х.: Вы убивали людей?

Л. Р.: Людей – нет. Только нацгадов и правосеков.

Улыбаются удачной шутке.

Л. Р. продолжает: Могу предсказать следующий вопрос: «Легко ли убивать врагов?» Это ложь, будто бы можно убить человека и не испытать состояние шока. После первого убийства неизбежно ломает. Не слабее, чем наркоманов и алкоголиков. Потом привыкаешь. Первый раз все мои внутренности буквально вывернуло наизнанку. Второй раз пошёл уже легче. Третий раз, вообще, ничего не почувствовал. Четвёртый – хуже третьего. А потом я сбился со счёта своих убитых и перестал их считать.

М. Х.: А страшно ли вам во время боя за свою жизнь?

Л. Р.: Когда Лёха выступал перед нами на курсе молодого бойца…

М. Х.: Вы имеете в виду подполковника Алексея Мозгового?

Л. Р.: Так точно. Это для меня он – Лёха, а для вас – товарищ подполковник. Так вот, когда подполковник Мозговой выступал перед нами на курсе молодого бойца, он сказал фразу, которая оказалась пророческой: «Когда вы попадёте на фронт, первое, что вы сделаете – вы обгадитесь. Можете сколько угодно храбриться на тренировках в тылу, но когда на передовой пули засвистят над вашими головами, вы, всей душой того не желая, неминуемо испытаете дикий животный страх. Ибо инстинкт самосохранения ещё никто не отменял». Не боятся только бактерии – у них мозга нет. А люди, кто лучше, кто хуже, умеют контролировать свои инстинкты разумом. И выставлять приоритет общественного над личным.

М. Х.: Пройдём по слухам, что ходят об ополчении. Есть ли среди ваших бойцов женщины?

Л. Р.: В моём взводе нет, а вообще в ополчении есть. Например, лучший снайпер батальона «Призрак», где я служу – совсем молоденькая девочка Ксюша, позывной Завиток. Особо хочу сказать про женский батальон из временно оставленного нами Северодонецка. Командир у них колоритный. Полина, позывной Чёрная вдова. Она и вправду вдова. В один прекрасный, а точнее, ужасный день пошла с утра на воскресную службу в храм. Возвращается, а на месте дома – воронка. Погибла вся семья. Тогда она побежала назад в церковь, что есть мочи, упала на колени перед священником, который ещё не ушёл, обхватила руками его за ноги и как закричит:

– Батюшка! Делайте со мной, что хотите, но я вас не отпущу, пока не благословите воевать.

Объездила всю Донечину и Луганщину, выискивая готовых пойти добровольцами девушек.

Бесстрашия в ней не меньше, чем во всём моём взводе. Я имел возможность оценить её в деле – мы вместе совершали диверсии в Лисичанске в первые двое суток после взятия его украми.

Вы, наверно, задали вопрос про женщин, потому что после свадьбы Моторолы вам интересно, не собираюсь ли я пойти по его стопам. Мой ответ – категоричное нет. Полина пыталась ко мне клеиться в Лисичанске, когда мы ночевали вдвоём в тесном схроне. Но безуспешно. Я люблю своих соратниц, но только как сестёр во Христе и сестёр по оружию. У меня была только одна любимая женщина, которая сейчас ждёт меня на том свете. Если Господь сподобит дожить до победы, то я уйду в Свято-Успенский монастырь в Бахчисарае и стану иеромонахом.

М. Х.: Вы затронули тему православия. Я вижу у вас на плече шеврон «Православие или смерть». Значит, вы носите эту нашивку не для красоты, а по убеждению, так?

Л. Р.: Именно. Хотя, выглядит этот знак действительно красиво.

М. Х.: И вы делом доказываете свою позицию, отстаивая православие на Донбассе не на жизнь, а на смерть. Расскажите о наиболее запомнившемся вам подвиге.

Л. Р.: Где тут подвиг? Тут работа. Как говорится, «Делай, что должен, и будь, что будет» (неловко улыбается).

Помню, брали мы Кружиловку. Это на самом краю Луганской Народной Республики. Первый прорыв ополчения к границе, когда мы опрокинули украинскую пограничную заставу и открыли возможность переправлять гуманитарные грузы из России.

В ночь на 22 июня.

Нас было всего 20 бойцов со стрелковым оружием. Их что-то около 130 человек, причём, у них была даже пушка. Мы подъехали на пяти машинах – шли без света, на предельно малом ходу, чтобы шума поменьше. Едем вверх, на холме их казармы, дальше – крутой спуск и река Северский Донец, по которой и проходит граница. Встали мы, значит, вокруг них полукругом. И в последний момент резко врубили дальний свет и включили автомобильную акустику на полную мощность. У кого панк-рок, у кого хэви-метал. У меня – пауэр-метал про геноцид индейского населения Америки, устроенный янки, с которых укры берут пример. Идея не моя была. Новенький в нашем отряде придумал. Мы после этого хотели присвоить ему позывной Артист, но такой уже есть у актёра харьковского театра, перешедшего на нашу сторону ещё в апреле. И назвали паренька Ди-Джей.

Хохлы повскакивали с постелей в трусах и майках, не понимая, что происходит. А мы начали палить беспорядочно из автоматов и орать во все свои лужёные глотки: «Меч Господа и Гедеона!». Они отложили тонну кирпичей и открыли по своим же дружественный огонь. Часть из них хотели завести грузовик и сбежать – так по ним шмальнули из ихней пушки. Никого не осталось. Через несколько минут всё было кончено. Остатки уплыли на катере вниз по Донцу, но недалеко. В панике они завернули в левый приток реки, на территорию Ростовской области, где их повязали российские погранвойска.

А мы ударно трудились под палящим солнцем весь самый длинный день в году и на следующее утро навели понтонный мост. Радиосвязи с другими взводами и ротами не было. Как мне рассказали после нашей встречи, подошли к Кружиловке ещё две роты, со стороны Пархоменко. Не зная, какой именно из взводов «Призрака» вышел на задание, и успешно ли мы выполнили боевую задачу или полегли. Стали смотреть в бинокль и спорить между собой. А мы выкрасили простыню в синий крест на красном фоне и повесили её на флагштоке вместо жовто-блакитной тряпки. И вот, смотрят, значит, два ротных командира на понтонный мост, на боевое знамя Новоросии, и один говорит:

– Я слышал от Алексея, что зачищать границу в этом секторе выдвинулась группа Рамиреса.

А второй возражает:

– Рамирес поднял бы «Весёлого Роджера».

То есть, я уже месяц назад ассоциировался со знаком «Православие или смерть». На пиратский флаг похоже, скажете. А я и не возражаю. Мы тоже мятежники. Объективно. Впрочем, боевое знамя Новороссии на основе “Rebel flag of Confederate States

” – более красноречивая пощёчина янки, спонсирующим Петро Потрошенко. У меня и такой шеврон нашит на форме – на другом плече, для симметрии (улыбается).

М. Х.: Я только заметила, что у вас татуировка на правом предплечье, латинскими буквами. Что там написано?

Л. Р.: Cristeros libertadores. В переводе с испанского – «Воины Христовы, освободители». В двадцатых годах прошлого века, когда в Мексике правили троцкисты, местные католики подняли против них восстание, называя себя так. И мы воюем против бандеровской хунты, насильно обращающей православных христиан в секту «Киевский патриархат», сравнимую с так называемой «Церковью Рейха» в нацистской Германии, где в храмах вместо статуй Христа ставили бюсты Гитлера. А среди этих кристерос был священник Викториано Рамирес, отсюда и мой позывной. У меня был родственник, священник отец Виктор, убитый во время националистических погромов в Киевской области весной. И я хочу, чтобы при монашеском постриге, когда будут менять имя, меня назвали именно Виктором.

М. Х.: Но ведь татуировка – не совсем православное явление. Точнее, совсем не православное.

Л. Р.: На день рождения наколол, который совпал с днём провозглашения Луганской Народной Республики. Покуражиться перед сослуживцами захотелось. Батюшка, окормляющий наш батальон, конечно, не одобрил. Но сводить не буду. Может быть, в одном из боёв эту руку оторвёт.