ТТТ. Три товарища туриста

Но не будем спешить с оценкой. Попробуем взглянуть на это с другой стороны.

Церковь постоянно находилась под прицелом КГБ. Войти в эту обойму даже в качестве «осведомителя» значило, в какой-то степени, предвидеть выпады с Лубянки и, возможно, хоть что-то предотвратить.

А деньги?

Опять же, никого и ничего не оправдывая…

При советской власти храмы уничтожали один за другим. А в перспективе – на какие средства все это восстанавливать, как и на что возрождать? Ведь средства, находящиеся на балансе церкви, в любой момент могли конфисковать…

Позвольте, дорогие мои, привести несколько параллелей, быть может, не очень логичных и последовательных.

Я сам слышал, как Алексий II пел в храме Сугубую Ектению. Эту же вещь, в свое время, пел и записал Федор Шаляпин. И конечно же, не задаром. И еще он пел великолепный романс Чайковского с великолепными словами:

…и посох свой благословляю,

и эту бедную суму…

Пел бесподобно! Вот только содержимое «бедной сумы» позволяло Федору Ивановичу покупать в личную собственность острова.

А наш современник И. С. Козловский – человек безусловно верующий, певший по большим праздникам в церкви…

О его гонорарах ходили легенды. А пел божественно:

«Гляжу я на небо,

Тай думку гадаю…».

Глядел на небо, а про себя загадывал: сколько заплатят.

И так везде и во всем.

Бесподобная Мария Калас, приехав в Америку на гастроли, запросила гонорар, от которого у устроителей глаза вылезли из орбит. «Извините, – говорят, – у нас Президент США за месяц столько не получает». М. Калас, не моргнув глазом, парировала: «Так пусть ваш президент вам и поёт…».

Таких примеров – бесчисленное множество, но мы не требуем из-за этого закрытия концертных залов и оперных театров, и ЛНК не готов пожертвовать средства для их уничтожения, в отличие от ненавистных ему церквей.

Человеческая непредсказуемость, циничность и парадоксальность часто были объектами внимания писателей или, напротив, характерными чертами самих писателей.

Возьмите приснопамятного друга детей и вождей, автора нашего гимна. Гимн, по сути, государственная библия. Так вот, что мы в ней наблюдаем.

Современный апостол Михалков сперва воздал «аллилуйя» тов. Сталину – выдающемуся Сатане 20 века. Затем сделал изящный кульбит в сторону сатанят в лице партии, и после очередного сальто-мортале, припал к стопам бога: «хранимая богом великая Русь».

Чему удивляться?!

Ложь десятилетиями была (и остается) идеологией государства. Отсюда и гимн, дважды перелатанный. Да еще, помимо бесстыжей трансформации текста, сама мелодия украдена Б. Александровым у В. Калинникова. Вот с такой гос. библией мы и сожительствуем.

Чем объяснить такое бесстыдство?

Ненавязчивое объяснение дает ЛНК: «Отсутствие гибкости может быть изъяном». А сама «гибкость» есть эволюционное развитие человека от кишечно-полостных (т.е. червей) – стр. 2 – до Михалкова.

Ну, что ж! Тогда все сходится: уж в чем – в чем, а в гибкости червякам не откажешь.

О неоднозначности человеческой природы свидетельствует жизнь и творчество другого современного писателя – Льва Николаевича Кузьмина.

(Я вынужден представить читателю ЛНК в полный рост и с открытым забралом, иначе популярная серия «Жизнь замечательных людей» без его участия окажется несправедливо обделенной.)

Выход в свет книги Л. Н. Кузьмина «Двадцать пять этюдов о пессимизме» можно было сравнить с «большим взрывом», изменившим наше сознание и породившим совершенно иной взгляд на окружающую нас действительность. В «этюдах» открывалась нам великая тайна бытия, суть которой – бессмысленность нашего существования.

Ослепленные вспышками поэтических метафор и мрачными изречениями оракул – мы уже готовы были поверить их приговорам.

Мы любовались и аплодировали ЛНК, четверть века несшему в себе крест бессмысленности и сострадания к нам, непрозревшим.

Мы открывали в нем современного Зосиму и готовы были простить и хаотичность повествования, и временную последовательность, и тенденциозность подборки, и, если хотите, некоторую маниакальность…

Зато, как красиво, как трагично, как искренне, как искренне!

Мы готовы были на многое, а кое-кто, в знак солидарности, уже примерял на своей бессмысленной шее капроновую нить…

Как вдруг!!

Новый «большой взрыв» потряс наше воображение. Вчерашний Страдалец вдруг выпрямился, вздохнул полной грудью, схватил припрятанный на время сачок и, по примеру нашего давнего знакомого – Фомы Фомича, – во всю прыть бросился за бабочками.

В первое время отловить представительниц крылатого пола получалось не очень: то ли сачок слегка погнулся, то ли прежней прыти не хватало.

«Где моя юность, где моя невинность, когда я, чистый и невинный, гонялся по полям с сачком за бабочками?» – восклицал Фома Фомич.

И когда ЛНК все-таки удалось накрыть красавицу – в одно мгновение он обрел и чистоту, и невинность, и (увы!) страстное желание не расставаться с этой бессмысленной жизнью.

Из Страдальца с ликом сурового Варяга, о чью непоколебимую стойкость годами разбивались волны Ладожского озера, он на глазах стал превращаться в романтического средневекового рыцаря.

Пять столетий эволюции уложились в считанные дни. А как изменился облик ЛНК, что сделалось с его взглядом! Нордические черты лица его смягчились; в глазах появилось нечто мерцающее с поволокой, что-то, напоминавшее баркароллу с нотками грусти, пасленовыми тонами и приятным послевкусием нектара.

А голос! Боже мой, что это стал за голос! При слове «Галочка», – а именно так обращался он к даме своего сердца – в его тембре появлялся такой бархат, такие глубокие обертоны с блестками серебра – что в этом голосе невозможно было узнать прежнего ЛНК.

Во всем его облике возникло что-то томно-невысказанное и, в то же время, порывисто-кричащее.

А когда в завершении «ренессанса» он запел арию из Монюшко (ой, Галина, ой, дивчина – солнышко моё…) – тут… нет, не берусь описать картину – слишком мелок и ничтожен почерк; об это бельканто обломалось бы перо не одного только Фомы Фомича.

А мне пора остановиться. Потому, что, как никогда, чувствую – человек не только животное, но и скотина рогатая, норовящая больнее боднуть ближнего и получить от этого удовольствие. Уж простите меня, носорога двурогого.

Вы же, по благородству натуры и учености ума, никогда бы до этого не опустились.

А виной всему – зависть. Пропасть между нами. И пропасть эта куда больше, чем дистанция от Фомы Фомича до белого быка Фалалея; и сколько бы я ни пакостничал, пропасть эта будет только увеличиваться.

Умолкаю и передаю слово самому автору «25 этюдов».

«Любовь для индивидуума – несомненное зло». «Любовь – это причина безобразия, именуемого бытиём». «Формула: безумие любви – очень глубока. Она разводит на два полюса две вещи, данные человеку: разум и любовь, делая их непримиримыми». «Логично предположить, что большинство семей – ненормальные; семья – это инструмент бессмысленного воспроизводства людей».

И, наконец, на зависть З. Фрейду: «Когда твердеет член, то мозг размягчается, и побочный продукт этой схватки – дети».