Подробности

другое им неинтересно.
Восторженно гляжу на воду,
на собственный расклад в водичке.
Откуда-то приходят волны
и образ сразу обезличен,
размыт, разбросан по песчинкам,
по берегу, сопоставляя
теперь оригинал с картинкой
с гниющим крабом в лодке с краю.

    Январь 18 2013 г.

Утро на Fondamenta degli incurabili

Не пытаюсь вспомнить, чьи там ещё слова,
на каком наречии кто-то ещё картавит…
Просто тупо пялюсь на воду. Голова
соображает медленно от печали.
Т. е. теперь напиться бы той воды,
чтобы сказать застрявшими где-то в горле,
членораздельными звуками – кто ты, зачем, куды
прибыл – грозному дяденьке в чёрной форме.
Чтобы если и плыть, то туда, где он
неизлечимо спит, согревая вечность
невским дыханием, смяв за собой Гудзон
при переезде, думая лишь о встрече.
Чтобы воды до бортика, до руки,
чтобы умыться, сняв с отраженья тяжбы.
Но холодна водица, и коротки
пальцы, чтоб дотянуться – такая жалость.

    Январь 18 2013 г.

«Человеку с одышкой, с пустым карманом, с разбитым сердцем…»

Человеку с одышкой, с пустым карманом, с разбитым сердцем
нечего пробовать даже взойти на гору,
чтобы увидеть восход. Старательные японцы
подготовили тщательно фотовидеокамеры, воду,
бутерброды с тунцом – холодный, но сытный завтрак,
чтобы дожить до обеда. Рулон туалетной бумаги —
на всякий случай. Проводник торопит отставших,
что каждый сам за себя на пути к вершине
и ждать никого не будет.
Маленькими шагами пробираюсь по узкой крутой тропинке.
Старый немец что-то бубнит про невозможность выжить
в данном пространстве, что взял не те ботинки
для восхождения и от этого сводит пальцы.
Поднимаюсь медленно, переводя дыханье —
велико желанье встретить восход на крыше
мира, в окруженье таких же безумцев, что еле дышат,
но не смотря на это бредут послушно,
спотыкаясь при каждом шаге о пыль и камни,
что разбросаны тут же, для усиления веры —
то ли в величие духа, то ли в собственное бессилие.
Иду за солнцем. У Олега Попова оно завсегда в авоське.
Догоняю жителей страны восходящего…
Опять перевожу дыханье – затея из самых глупых.
Спал бы в номере под мерный шум вентилятора,
охлаждая постель до температуры тела,
или смотрел бы с балкона на остывший за ночь пейзаж.
Из-за вершины вдруг появилось солнце.
Японцы, сфотографировавшись, семенят обратно
шумной стайкой с довольными результатом лицами.
Разворачиваюсь и двигаюсь в сторону заката,
надеясь на лучшее, и что по дороге вниз ничего не случится.

    Январь 18 2013 г.

Другу художнику

В беседах наших стало холодать —
я стал неинтересный собеседник,
даже для близких. Стол, тетрадь, кровать —
доступный мир. Да бабушкин передник —
для завершения картины. Ничего,
чтобы понравилось зашедшему погреться —
пусть даже другу – не вина его,
что вытерлась душа и глохнет сердце,
когда чернила заменяют кровь
и ветка в такт в окно мне барабанит
о том, что жизнь не повторится вновь,
в который раз, когда меня не станет.
И только средь исписанных страниц,
среди бумаг, оставшихся за мною,
найдётся что-то – в отраженьи лиц,
в чернильных пятнах, что чего-то стоят,
должно быть, чтобы смерти вопреки —
остаться в памяти – в бумажном воплощенье
без комментариев, где строки коротки,
дожить до вечности, как не сказать – прощенья.

    Январь 18 2013 г.

«Весна дождём стучится в календарь…»

Весна дождём стучится в календарь,
но как-то преждевременно, до срока.
Ещё в обед горит уже фонарь —
иначе тьма и вечная морока