Мы спрятались за углом, и дальше я предложил разделиться. Толик на ходу засыпал.
– Я пойду на работу, – говорю. – А ты отсидись дома, чтобы не вызывать подозрений.
Он кивнул и, спотыкаясь, побежал через двор к своей форточке.
А я пошел на комбинат, и хоть так говорю, будто не было страшно, но на самом деле было. Пятна серого цвета на другом конце улицы складывались в форму и погоны, каждый второй автомобиль оснащался мигалками. Ежесекундно я готовился услышать оклик.
Вдруг передо мной на перекресток выехал бобик. Страшный своей бобиковостью. Я развернулся, сделал вид, будто что-то забыл там, откуда пришел, и трусцой побежал в обход по дворам. Недосып проявлялся везде, куда ни посмотрю, – мерещилось, что бобик мелькает то в окнах, то в арке, то выезжает из-за мусорного бака, то уже стоит на дороге и подстерегает меня.
Не помню, как проходил проходную, но помню, как меня встретила мастерица.
– Ты опоздал на сорок минут, – говорит.
– Ну да, – отвечаю, – извини. Пойду работать в усиленном темпе.
Вот так и сказал.
Ее зрачки расплылись, черные, как подгоревшие коврижки.
– Мы тебя заменили, – говорит.
– Кем?
– Петром.
Петр – цеховой грузчик с подхалимскими замашками. Я ни разу не видел его в работе, только как он крутится с анекдотами возле начальства.
И тут я понял, для чего он в ночные смены заталкивал в мою линию свои дотошные щеки. Запоминал, какие кнопки жать, сволочь.
– Нельзя, – говорю. – Еще сломает что-нибудь.
– Справляется.
Мне не нравились ее интонации.
– Так что, мне идти работать или нет? – спрашиваю.
– Не знаю. Я еще не видела твоей объяснительной.
Вот как все в жизни происходит, думаю.
– У тебя ведь и причины нет, – продолжала она. – Я же вижу. Признайся, проспал? Не держишься за работу? Знаешь, сколько людей с радостью бы на нее устроились?
– Знаю, – автоматически соврал я.
– Ну, так и расскажи мне, в чем причина твоего опоздания.
Я хотел придумать что-то, и не смог.
– Ну, мы с человеком одним. С другом. Собрали, в общем, покрышки. По городу. Сколько могли найти. И сегодня утром развели из них костер.
Мастерица замерла в ауре контрового света из окна и вся погасла.
– И что? – прозвучал ее сиплый голос.
– Лоханулись. Слишком много дыма получилось. Весь район задымили. И на нас, короче, ментов вызвали. Так мы пока… убежали… я и опоздал.
– Ты идиот? – сказала она. – Издеваешься надо мной?
– Нет, – говорю.
– Иди в приемную и пиши объяснительную.
– Да что тут объяснять.
– Иди!
Больше всего я хотел пойти домой и улечься спать.
– Раз вам так Петр нравится, пусть он и делает ваши пельмени. А мне надоело, – сказал я и пошел в цех.
– Ты что, испугался? – крикнула мастерица. – Вернись! Я пошутила!
Выскочила за мной. Женщины, работавшие в цеху, остановили болтовню и посмотрели на нас. Мастерица хотела показать им, что управляет любой ситуацией, и снова, громко, чтобы все слышали, приказала мне вернуться. Напрасно. Я шел к выходу и впитывал возраставшее недоумение, прекрасное и свежее, ни на что ни похожее, впервые посетившее эти стены.
У проходной висела длинная доска почета с портретами электриков, обвальщиков и прочих столпов комбината, к которым затесался Петр. Все в праздничных рубашках, причесанные, чистые. Будто обречены на казнь. Глаза от напряжения чуть не вываливаются из орбит, их мокрая поверхность блестит, отражая вспышку фотоаппарата. Раньше я ничего смешного на этих портретах не замечал и проходил мимо, но теперь, когда власть комбината над моей личностью стала слабеть, стеклянный отсвет на вытаращенных глазах показался мне безумно смешным. Я зашелся в ликующем смехе и сполз под доску. Работа выходила из меня вместе с хохотом, как причудливый дым из горящей покрышки, и ее место занимало веселое облегчение.
Смеялся я странными визгливыми импульсами. Я всегда перенимаю поведение у людей, с которыми провожу много времени, и эту ужасную манеру скопировал у Толика. Если мы с ним смеялись вместе, то смеялись как два дурака.
Глава шестая. Все государства – концлагеря
Это был мой тридцатый год жизни.
Я отлил, потом выпил воды, потом снова отлил все, что новое набежало, снова выпил воды, и вышел на улицу.
Толика во дворе не было. Я прождал несколько минут, поглядел, как вороны ищут объедки по мусоркам, и решил его поторопить.
Ни разу не был у него дома, и не знал, насколько убога дверь в его квартиру. Огромная дыра в обивке, в ней поролон навыкат и зеленая от старости доска. Дверь много раз выламывали – косяк вокруг замка разбит в труху.
Побелка на стене исчеркана одной и той же надписью – «ЖВВ». Эта аббревиатура встречается на заборах и стенах по всему городу.
Я нажал черную пуговку. Звонок треснул круглым звуком и осекся. Внутри кто-то громко протопал к двери и открыл. Ясное дело, Толик.
Оделся попугаем: красные шорты, рубашка с морем и пальмами, желтая кепка со сломанным, как картонка, козырьком. За спиной школьный рюкзак, раздутый до того, что разъезжалась молния.
– Проходи, – говорит.
– А Сергей с Володей где? – шепчу.