Последователь

– Хочу, и зову вас в долю. Мне нужны люди, не засвеченные в криминале.

– Хрен тебе, Кулакевич! – Толик заорал так, будто Саня стоял на соседнем холме.

– Тише будь, – испугался Саня, – зачем так ревешь!

– Хрен тебе, говорю! Подставить нас хочешь? Посадить?

– Ты за базаром следи! На меня никто не в обиде. Я стольким ворам помог. Я профессионал. Вообще лучший в городе.

– Ты же сидевший, – сказал Толик.

– Конечно, – сказал Саня.

– Значит, воровать не умеешь. Попадешься.

– Ах ты падла, – ответил Саня и толкнул Толика в карьер.

Мешок перевернулся и мягко плюхнулся на склон. Толик поехал на нем вниз, подпрыгивая и оставляя ботинками в песке две темных влажных линии.

Доехав до дна, спокойно сел на мешок, снял ботинки и высыпал из них песок.

А я по-прежнему находился возле Сани, и он меня не скидывал, потому что не знал еще, что я о нем думал.

А думал я, что он обыкновенный додик, каких везде полно, и которые еще со школы мне жизни не дают. Нетерпимый и тупой. Он не только тех не любит, кого и я, – он не любит никого.

Я с такой романтикой заигрывать не хочу.

– Как тебя зовут? – спросил Саня.

– Андрей, – сказал я, – но это ни о чем не говорит.

– Толян не знает, от чего отказывается, Андрей. Но так даже лучше. Нам будет больше.

Я не хотел лететь в карьер, поэтому искал ответ.

– Встречаемся здесь же, завтра на рассвете, – продолжал Саня. – В четыре утра. Все, что нужно, я организую.

Басок его перестал быть приторно-вкрадчивым.

– Прости, Саня, – говорю. – Завтра не могу. Честно. Я бы с радостью…

Он наморщил родинку на носу.

– Ну давай тогда послезавтра!

Я глянул на Толика. Тот сидел в карьере с ботинком в руке и смотрел на меня.

– Понимаешь, – говорю, – я и послезавтра не могу. Все-таки Толик мне друг.

Саня внимательно и долго изучал что-то на моем лице. Его фиолетовый рот превратился в щелочку.

– Я понял тебя, хомяк. Если кто узнает – закопаю.

– Менты – никогда, – ответил я и глупо хохотнул.

Он развернулся и пошел обратно, злобно срывая листья с кустов.

А я бросил вниз мешок и прыгнул, что называется, с места в карьер.

– Кулакевич – мудак, – сказал, прикатившись к Толику.

– Еще какой! – расплылся Толик в улыбке. – Ты просто не знаешь!

Мои слова так развеселили его, что он не дал мне отдохнуть и побежал за следующей порцией.

Мешки все время выезжали из вспотевших рук. Приходилось каждые два шага подкидывать их выше на спину. Толик выглядел плохо – смотрел в одну точку и ни на что ни реагировал. Когда нес, его мешок мотался из стороны в сторону. Я не видел в эти минуты его лица, но темно-пунцовый кончик носа, который иногда показывался, был страшно темно-пунцовым и говорил о том, что нос скоро треснет.

В последний мешок мы сложили бумагу, оставленную у подъезда, и понесли его вместе. От этого не стало легче – рукам не помогала спина, они постоянно норовили разняться. К тому же я шел задом и спотыкался.

Когда мы его донесли, я сел отдыхать, опершись на дерево, а Толик развязал мешки и высыпал бумагу в кучу.

– Ну и что ты собрался делать? – смеюсь.

Он лопнул свежую мозоль на ладони, разгладил вылившийся волдырь и ничего не ответил.

Некоторые бумажки были просто крохотными. Одну такую я показал Толику.

– Смотри. Куда это годится?

– В этой странице мало интересного, – ответил он.

– Их же большинство.

– Нет, вот хорошая, – сказал Толик и вытащил страницу с портретом. – Михаил Зощенко. Мой самый любимый друг.

Зощенко, ничего не скажешь, был эффектен, но мне надо было думать.

Я ходил вокруг кучи, чесал в затылке и грыз ноготь. Эти действия возбудили мысли о бумажном клее, вроде карандашного или ПВА, или даже обойного. Мысли неплохие, но меня смущало, как нерационально с таким клеем тратится площадь бумаги для склеивания.

Я сунул руки в карманы и придумал.

– Нужен скотч, – говорю. – Он сохранит полезную площадь бумаги и сам послужит чем-то вроде каркаса.

– У меня скотча нет, – сообщил Толик, по пояс утонувший в бумажной куче.

– Я знаю, что у тебя нет. У меня тоже. Надо купить.

– Денег тоже.