Точка замерзания крови

На этот раз я промолчал. Не терплю никаких уточняющих вопросов после утверждения "да". Тенгиз это понял, и пока мы не дошли до склада, не произнес ни слова.

Складской замок промерз до самых винтиков и пружинок, и я долго ковырял в нем ключом. Надо было бы снять рукавицы, но я пожалел свои израненные ладони.

– Давай, я! – сказал Тенгиз, оттеснив меня в сторону.

Он быстро справился с замком, потянул на себя дверь. Она открылась лишь на четверть, но нам этого хватило. Я нащупал включатель. Яркая "стоваттка" вспыхнула под сферическим потолком, и мы одновременно прикрыли глаза ладонями.

– Это облом, – сказал я.

– Ты о чем?

– О сорок четвертом размере ботинок. Такого у меня нет.

– Ты уверен? – задал свой любимый вопрос Тенгиз, но тотчас спохватился: – Доставай сорок третий.

– А если не натянет?

– Пусть старается.

– Зачем этот Глушков нам нужен? Пусть остается на базе.

Тенгиз отрицательно покачал головой. Я стащил со стеллажа болоньевую высотную палатку типа юрты. Шестеро человек в ней разместятся запросто, если лягут ногами к центру, изображая аленький цветочек. Тенгиз поймал мешок, прикинул его вес, покачивая на руках.

– Килограмма два?

– Два шестьсот, – уточнил я.

– Всего-то!

Я принялся скидывать скрученные в узкие рулоны пуховые спальные мешки. Тенгиз ловил их и складывал на полу. Очередь дошла до веревок. Три бухты по пятьдесят метров шлепнулись на палаточный чехол. Следом за ними полетели мешки с карабинами и ледовыми крючьями.

Тенгиз, глядя на этот обвал снаряжения, постепенно менялся в лице.

– Не много ли барахла? – спросил он и едва увернулся от клубка вцепившихся друг в друга "кошек".

– Самый минимум… Лови айсбайль!

– Э! э! – выставив руки вперед, заволновался Тенгиз. – Зашибешь раньше времени!

Он поймал длинноносый дюралевый топорик за древко, покрутил его в руке, рассматривая со всех сторон, и подвесил за петлю к поясу.

– Не обижай Илону, – сказал я.

– Да пошел ты! – махнул рукой Тенгиз. – Никто ее не обижает. Я ее пальцем не тронул.

– И не дави на нее, – посоветовал я.

Тенгиз взвалил на меня все, кроме палатки, довел до жилой бочки и втолкнул в отсек. Я шумно вломился к своим товарищам, сбрасывая все, что нес, на пол. Мэд отставила чашку с чаем и подошла ко мне.

– Что он тебе говорил? – спросила она.

– Я просил, чтобы тебя оставили здесь, – ответил я.

Девушка покачала головой:

– Бесполезно. Не надо злить их. Это наш крест.

– Черт с ним, с крестом! – ответил я, выбирая спальник поновее и протягивая его девушке. – Речь о том, чтобы не тащиться на Голгофу.

Немцы не признают вольный порядок слов. Мэд с трудом поняла, что я имел ввиду.

– К сожалению, нет черта, который вместо нас понес бы крест наверх… Это надо одевать сейчас или потом?

Она прикладывала к подошве ботинка похожую на капкан "кошку". Я присел у ее ног, чтобы помочь ей приладить эту конструкцию, но Мэд тотчас опустила обе ноги на пол и поднялась с кровати.

– Я сама, – ответила она.

– Наверное, ты боишься щекотки, – предположил я, глядя на мощные, как гусеничные траки, подошвы ее ботинок.

– Ты опекаешь меня, как маленькую девочку.

Гельмут стоял перед раскрытым рюкзаком и держал в руке помазок для бритья.

– Как вы думаешь, Стас, – спросил он. – Эта штука мне пригодится?

– Ею можно будет счищать снег с ботинок, – ответил я. – И щекотать пятки Илоне.

Гельмут рассмеялся.

Глушков рассматривал вибрамы, которые я ему принес.

– Это сорок четвертый? – спросил он.

– Сорок третий.

– Но ведь я просил…

– Других нет, – перебил я его. – Поговори с Бэлом, может, он оставит тебя здесь.

– Я привык доводить все дела до конца.

– Какие, интересно, у тебя могут быть дела на перевале Местиа?

– Дело не в перевале, а в моих принципах.

Пока мы вели эту предрассветную беседу, упаковывая свои рюкзаки, окошко посветлело. В сгущенную до черноты синеву будто добавили каплю молока, и проступили синие контуры.

К нам заглянул Бэл.