Делириум

По среднему проходу бегал Чукча и, заглядывая Манчо в глаза, спрашивал: «Максим, ну что, выходим?». Выпрыгнули в болото на полустанке «Котлас-Узловой», до города было ещё три километра, но мы никуда не торопились.

Тут, на острове весёлого болотца развели костёр: готовили супчик, чаёк, открывали консервы. Набив животы, все расползлись на мягкие, пахнущие брусникой и жужелицами кочки. Зря, наверное, не взяли с собой чукчу!?

Ракета на водных крыльях вечером доставила нас в Великий Устюг.

Сейчас мало что осталось от того брошенного властями и тем прекрасного города. Современная резиденция Йоулупукки не похожа на город из параллельных миров. А ведь здесь в 1964-м перед Киром Булычёвым разверзлась земля, и он рухнул в бездну. На дне он нашёл «Марсианское зелье».

По берегу изломанной полосой текли осколки деревьев, то расступаясь, давая выход к воде городской застройке, то скрячиваясь в завалы. За рекой открывались сырые, окроплённые сливками тумана поля, очерченные вдали чёрной полосой леса. У самого берега печально стояли разорённые большевиками сахарные головы церквей старинной Дымковской слободы.

Меж хат носился фантом нашего друга Жжёного, с небес смотрел древний Перун, серые двухэтажные лабазы крушили дерево, а в центре были маленькие мы – Манчо, весь взъерошенный и заляпанный оранжевой краской, Синус – с гитарой наперевес, с подкошенными ногами, зачарованная Снорк и я, раздавленный безлюдной тайной места.

Краеведческий столбняк недолго держал нас за горло. Мы сразу почувствовали себя дома, прекрасно устроились на завалинке: открыли кильки в томате, сварили куриный супчик с буквами. Манчо гонялся с железной кружкой за совершенно невменяемой козой, а Синус ползал на карачках, вынюхивая что-то в подлеске треснутой ветлы. Нужно было срочно найти Жжёного, надвигалась ночь, мобильных телефонов не было, а Жжёный явно нас не ждал – последний раз он звонил месяц назад.

В темноте, после неудачного контакта с дюжиной аборигенов, нашли ветхую старушку. «Аlso diese S?chtigen und Sie kommt nur in der Schule, Sie lassen ohne Schuhe, das Pferd ihm unter die anhhe…»*, – почему-то ответила бабка по-немецки. «Все ясно – надо искать архитекторов в школе», – дошло до нас.

Школа стояла на отшибе тупого форума близ речки за гумном. Никакого Жжёного там не оказалось, он неделю как ретировался куда-то в Архангельск. Недаром Жжёный носил фамилию Северодвинский.

В школе жили тихие, безликие студенты первого курса. Нам они были очень рады. Мы поселились в спортивном зале, комфортно устроились на гимнастических матах. Не считая студентов, в школе людей не было. Мы этим немедленно воспользовались. Прыгали на скакалке в рекреациях, Синус пел неприличные песни на сцене актового зала, Манчо рисовал логарифмы в кабинете математики, загорали на крыше, в центре водоворота таёжных далей, внутри капкана трёх рек. Снорк забиралась на теннисный стол, дергала ногами и весело хохотала. Вдруг резко оборвалось – и Снорк исчезла. Теннисный стол её проглотил.

Ходили гулять в город. Больше всего мне запомнились остатки деревянной мостовой. Не маленький оазис, а целые улицы из железного дуба – северная Аппиева дорога*. Она, поднятая над жирной чачей чернозёма, волной, велосипедным треком на поворотах стремилась в точку в конце улицы.

Шли по Слободской к центру, через мост над Грязнухой, который делит город на Гусляр и Слободу. Мы искали Адову улицу, место, куда провалился Кир Булычёв.

Рядом с официальной пристанью была старая заброшенная. Сразу решили отпилить кусок старой пристани от берега – построить комфортабельный плот. Студенты, конечно, решили, что мы окончательно спятили.

Мы с Манчо отпилили часть настила, набранного чёрными, гнилыми досками – причалили корпус к остаткам пристани. На кривобокой палубе подняли мачту, надстройку связали шпангоутами, обозначили нос, корму, киль и капитанский мостик. Студенты пилили, рубанили, долотили, предвкушая смачное зрелище – крушение антититаника.

Мы вырубили в брёвнах углубление для костра, нарисовали на простыне и водрузили на мачту флаг государства Тибет. Загрузили балласт, огненную воду, солонину, соль, спички и Синуса, совершили камлание – окропили на четыре стороны света корабль, студентов и берег. Ушли.

Студенты стояли печальные и растерянные на ржавой палубе баркаса, под стенами древнего монастыря, скоро они превратились в вопросительные знаки, ушли за горизонт.

Мы выгребли по центру широкой Северной Двины. Восторг рвал меня на части. «Неужели всё возможно!?». Придумал откровенный бред – он воплотился в реальность.

Мимо нас проплыли новая пристань с горсткой речных буксиров, бабки с лоханками грязного белья, мужики, упакованные в ушанки и ватники, свирепый бык-великан со своим гаремом.

Кедры дырявили голубые небеса, соревнуясь с маковками уцелевших куполов. В ногах у меня горел костер, на нём радостно бубнил кипятком зелёный школьный чайник.

Синус вдруг заорал, делая лихую отмашку людям на берегу. «Мы к вам приехали на час…». Соло старенькой гитары потонуло в манной каше рваного тумана.

С берега ответили невидимые аборигены: «A last drink before a guest leaves the ship»*…

Драккар уверенно пошёл на Котлас по течению. Снорк и Синус, наши пластилиновые божки, вместе с вещами и гитарой плыли на втором этаже, обняв мачту, пока мы с Манчо боролись за живучесть*.

Бороться со стихией приходилось часто… Было два кошмара – это метеоры на подводных крыльях и ловушки для брёвен. «Метеор» – это поздняя модификация «Ракеты», с тупым носом. Чудовище носило имя – «Заря». Наша жизнь на воде тянулась: «От Зари до зари!». Потому что после этой грёбаной «Зари», которая гнала за собой цунами, происходило полное крушение нашего непотопляемого антититаника.

Дело было вот в чём. С одного борта у старого пирса было прибито очень толстое бревно, а с другого борта вообще ни черта не было, только палуба дырявая. Когда нас настигала волна, наш корабль делал «У – упс». То есть весь правый борт уходил на дно, и корабль превращался в поплавок. И так много раз, пока не затухнут волны. Мы с Манчо рушились в воду, а Снорк с Синусом, обняв мачту, многоразово макались в воду в одежде. Ведро всегда уплывало, в нём горел костер. По реке плыл костёр параллельным с нами курсом, плыли рюмки, колбаса, бутылки, в общем, весь наш не закрепленный на палубе боекомплект.

О, сколько проклятий посылали мы работникам водного транспорта.

Поэтому плыть мы старались по ночам. Днём было прекрасно нежиться на диких пляжах, внутри салатово-миндальных зарослей плакучей ивы.

Но ночью была другая беда: нас подстерегали ловушки для бревен. Северная Двина – река сплавная, то есть по ней крепыши местные плоты дров гоняют. Но некоторые несознательные брёвна не хотят со всеми – одиночки, философы и художники; короче, плывут неконтролируемые никем брёвна. Но хитрые лесорубы ставят по центру реки понтон на якоре и соединяют его с берегом брёвнами, которые в свою очередь соединены между собой подвижной цепью. Наш счастливый круизный лайнер, по сути, был тоже неуправляемым бревном. Более того, наш плавучий полигон, кажется, сам настойчиво лез в западню. Вместо вёсел у нас с Манчо были две доски, которые очень условно справлялись с управлением.

Представьте: чёрная, чёрная ночь, то есть настолько тёмная, что рук своих не видишь, плюс костёр слепит. И вдруг страшный грохот, и мы оказываемся в деревянном аду – со всех сторон лезут без разбору, лезут брёвна-убийцы, совсем нелёгкие и немягкие. Костёр сразу опрокидывается, и на палубе начинается пожар. Чайник круто вращается, заливая все кипятком. Снорк и Синус орут, ошпаренные. Синуса сталкивает с палубы огромное бревно, и он болтается на его конце над нашими головами. А главное, не выберешься – нас засасывает внутрь ужасной прорвы.

В общем, боролись всю ночь за живучесть, с пробоиной в борту, плюс пожар. Только с рассветом Манчо вытянул нас за веревку, передвигаясь вдоль гирлянды сцепленных брёвен к центру реки, к понтону.

В довершение этого ночного кошмара, когда уже почти выбрались, наткнулись на понтоне на злющую лису, которая покусала Манчо. Он выпустил веревку и всё началось по новой – вторая серия. Весь следующий день мы спали в домике речного смотрителя.

Но нельзя сказать, что наш водный поход был чередой лишений. Да, были некоторые неприятные кусочки, как без этого на флоте. Мы чувствовали себя командой лихого карбаса, а вокруг кружили пейзажи, достойные кисти художника. Высокий берег, поросший стрелами виридоновых елей, с провалами голубых пещер, с вывернутыми наизнанку корнями, сменяли

долгие болотные пустоши, с островами бархатной вербы и путанными оболочками бешеного огурца. Каскады отмелей, с тёплыми природными ванночками, детскими водоворотами и грудами пахучей тины, теснили фарватер. Были дни, когда мы вообще никуда не плыли,

жили на берегу, на полянах, окружённых естественным частоколом вербы. Я ловил рыбу на резинку и ползал в джунглях уснувших стариц. Возвращался всегда с уловом – щавель, терпкий шалфей и душица, а однажды притащил забытую кем-то динамитную шашку.

Манчо занимался костром, варил мидии, пытался подручными средствами изобрести самогон. Синус валялся в кустах со своей гитарой, пугая бабочек и стрекоз. Снорк носилась по отмелям в черных очках и в свитере по колено.

Вдруг у нас абсолютно кончился балласт! То есть полностью закончились продукты.

Добыть пропитание в те времена было непросто. В стране наступил коммунизм, наконец, деньги не работали – работали волшебные карточки.

В магазине за деньги давали кисель и соду, в этом забытом богом краю между Устюгом и Котласом, где остались только старушки, которые паслись на брошенных колхозных огородах. Ночью на общем собрании решили идти в соседнее село, в поссовет.

Мы же путешественники, а путешественникам все ворота открыты, даже в великий пост можно бутерброд с салом и горилки. Манчо остался сторожить наш волшебный корабль, а я вместе остальной командой отправился за добычей в село Красавино.

Мы шли сначала излучиной реки, пугая наглых деревенских котов, потом свернули на юзаный колдобинами большак; на горизонте, зажатый альпийскими холмами, появился город. Миновали фабрику в стиле ивановского конструктивизма и среди поворотных прудов и зарослей боярышника обнаружили жильё* – милые голубые дворики. Во дворе школы № 15 стояла рубка подводной лодки – аналогичная той, в которой я провёл три года, атомного Ракетно-подводного крейсера стратегического назначения. Моя лодка здесь, в таёжном углу, за сотни километров от морей!?

Я, конечно, ещё во время службы подозревал, что мы ходили не только под водой, но и под землей. Сидишь четыре месяца в герметичной колбе, без окон и дверей и слышишь – метро где-то стучит.

В городе домов было много, но жителей не было. Только какой-то мужик беседовал с козой в глубине аллеи, да две бабки ругались у покосившейся телефонной будки. Мы спросили их: «Где поссовет?». И как они относятся к тому, что у них здесь атомные подводные лодки ползают? Наш внешний вид был для жителей Красавино совсем не в формате местных традиций. Я был в детской дырявой панаме на голове и в пальто выцветшего кадмия. Синус даже на туриста не был похож, в своих маргинальных портках он выглядел просто страшно. А Снорк всех шокировала огромными черными очками от солнца, причём накрапывал дождик. Нас сразу окрестили лешими. Было непонятно, плохо это или хорошо?

Поссовет оказался рядом со школой – пузатый домик с колоннами и клумбой, с цветами, выращенными с любовью сельскими депутатами. Среди роз, хризантем и благородных петуний торчали плотным строем головки дикого мака. У Синуса затряслись коленки, и он бросился в центр этой клумбы. Мы со Снорк проникли в чрево административного лабиринта и направились прямиком к круглому кабинету, во флигель второго этажа. За столом сидела тётенька, у которой на голове красовалась скрученная из чужих волос крепость. Вокруг сидели три одинаковые старушки в народных сарафанах и дядька в русской косоворотке. Снорк пустила слезу, я показал паспорт водолаза, и карточки нам выдали. Внизу внутри чудесной клумбы маячила худая попа Синуса, он стриг головки, совершенно не щадя розы.

Оказалось, что лодка сюда приползла не случайно. В школе учился мальчик – Сергей Переминин, он попал на флот, на атомную лодку. На лодке загорелся реактор. Сергей отрубил главный тумблер, упало АЗ*, но из реактора он уже не вышел. Герой ушёл вместе с лодкой на глубину 6000 метров. Так он там и живёт, один среди рыб. За подвиг ему дали золотую слезу Героя Советского Союза.

В местном продмаге для нас вскрыли закрома. Выдали четыре бутылки водки, по одной на рыло, сало, крупы, консервы, морскую капусту и пчелиные соты для Снорк. Огурцы мы так, на грядках собрали и зачем-то зачётную тыкву.

Синус всю дорогу до речки нежно обнимал завернутые в его единственную куртку, вырванные по всем правилам с корнями маки.

Жирные искры костра ласкали лиловую лысину Марса. В воде, в лунной дорожке, вибрировали хвостами русалки.

Корабль мы отремонтировали в природном доке. Надстройку подняли выше и устелили её еловым лапником. По центру горел костёр, заключённый в металлический периметр. На огне возмущённо визжал закопчённый школьный чайник. Отчалили, решили к берегу не приставать, идти курсом на Котлас до победного. На берегу северным апельсином долго нам улыбалась забытая тыква.

У нас был уверенный запас бухла, соль, сахар, греча и чернушка. Уху варили в чайнике. Рыбу ловили руками. Нас радостно приветствовали аборигены на берегу и пассажиры опасной «Зари». Голопузые деревенские дети сопровождали республику «Свободный Тибет» весёлой стаей, параллельным курсом.

Нам с Манчо тяжело давались ночи. Пока нежная часть команды спала на лапнике, мы сидели по колено в воде, между нами плавал костёр, грозя опрокинуться и залить всё вокруг кипятком. Периодически мы проваливались в галлюцинаторный сон. Тогда казалось, мы пересекаем Стикс*, за нами гонится трехглавый Цербер*, берега плавятся раскалённой лавой, на горах пыхтят вулканы. Или Циклопы собирают свою мясную жатву, в погоне за монетой золотой луны.

Под утро второй ночи Манчо вдруг истошно заорал: «Папа, не надо…». Ему привиделось, что я его отец – адмирал, собираюсь пороть его ремнём…