Делириум

Трёхглавый Цербер (античное) – пёс, охраняющий дорогу в ад.

Зелёненькие (сразу из Устюга в Саратов).

Абсолютный нуль – (минус 273 градуса по Цельсию) – предел отрицательной температуры.

Баразо – аутентичная распивочная в Будапеште.

IV. ИСТОКИ

Институт имени Менделеева. Мои сокурсники – Марат-афганец, Лаврентий Ец с юга, Эдик Дьяков с севера и столичные девчонки. Ужасный конец Лаврентия.

Я подумал: «Откуда вообще взялся этот Чистый переулок?». И тут развернулась цепочка событий, итогом которых стала моя швартовка в Чистом.

После подводной лодки я торжественно восстановился в МХТИ им. Менделеева и стал студентом. Жить мне было негде, правда, можно было ездить в город-спутник к родителям, но что-то мешало. «Дом ученых» – с искусственным укладом и специфической кастой браминов* казался утопией. Сказочный мир советской науки был отдан новыми хозяевами страны на полное разграбленное, он был растоптан, и поэтому я предпочитал жить на лавочке в столичном парке.

Студентов я встречал и провожал командой: «По местам стоять, к погружению». Сокурсники, только что закончившие школу, смотрели на меня как на опасного идиота. Они покорно готовились к погружению – задраивали люки, продували кингстоны, отваливали горизонтальные рули и осматривались в отсеках. Они разговаривали вблизи меня шёпотом, потому что я скомандовал: «Исполнить режим „Тишина“»!

Через некоторое время из безликого стада проявилась моя команда подводной лодки. Люди в поиске чуда – Маратка-афганец, Лаврентий Ец с юга, Эдик Дьяков с севера и девчонки в поиске. Еще к нам были близки пять кубинцев и два непальца – Джабиндра и Набук Джемаль.

У кубинцев имен не было – просто кубинец №1, №2, №3, №4, №5.

Кубинцы вели себя как шизонутые революционеры. Как они попали в Россию – непонятно, наверно, их поменяли на сахар. Обычно они сидели в общежитии и трескали водку, закусывая сушками. Разговаривали они только о сексе. Как надо правильно стать мужчиной. Сначала в детском саду они трахали кур, потом в школе свиней и ишаков, и только потом их подпускали к людям, после сдачи нормы ГТО. Ребята были незлобивые, а рассказы интересные и поучительные: жаркие как плазма мулатки, пропитанные потом кислотных пляжей и оргиями звёздных ночей. Мы водили их на затон купаться в проруби, после чего они обязательно болели. В те редкие дни, когда они приходили в институт, преподаватели вешались. Гости с Острова Свободы вели себя как партизаны в застенках гестапо. Их всех выгнали из института после первого курса.

Непальцы были другие. Они были умные, мудрые и счастливые. Учились очень прилежно и хотели вытаскивать из болта безграмотности свою страну, но от водки тоже не отказывались. Вообще я больше дружил с взрослыми иностранцами, ибо они были все моего призыва*…

Я думаю, мало интересного в том, что мы всё время хлебали портвейн, лазили в окна общежития и просто шлялись ночи напролет по Москве. Другое дело люди. Они были во

многом замечательные, их всех собрала вместе Менделеевка. Про них хочется вспомнить, зафиксировать их на бумаге.

Итак, я, конечно, сразу сдружился с Мараткой. Он не носил бакенбардов, не курил сигару и не был никаким художником – просто излучал свет, из него тоннами пёр позитив. Маратка был розовый, аккуратненький, свежестриженый, с натёртыми бритвой щеками. Он поливал

себя одеколоном и носил лаковые штиблеты. В Афгане он подвига не совершил, просто мочил невидимых басмачей из огромной пушки, пока железная бабка не отдавила ему ногу. При всей своей сладкой красоте он принимал участие во всех наших экспериментах с реальностью. Легко путешествовал во всех мирах – людей-ангелов, людей-эгоистов и в промежуточных мирах духов умерших людей на распутье между добром и злом.

Он падал из окон общежития, был выгнан вместе со мной с картошки за симпатии к местным гопникам, которые побили нашего декана из-за женщины. В общем, он был полной копией толстяка из фильма «Большой Лебовски». Кстати, Маратка тоже был не худенький.

Он единственный был москвичом, жил не в общежитии, а в квартире и имел взаправдашнюю жену. Это нас очень согревало во время голода, холода и чумы.

У него была очень большая, необъятная и добрейшая жена Алёнушка. Мы её все боготворили. Наша благодетельница, она работала бухгалтером у комсомола, была комбинатом поварского искусства, производила на свет груды еды и была нам как мать. Часто мы плакали на её необъятной груди. Все её многочисленные родственники участвовали в судьбе бедных студентов.

В общем, Маратка и Алёнушка нас очень устраивали. Потом Маратка начал сползать в пропасть. Бросил Алёнушку и сошелся с вульгарной продавщицей ларька…

Самым интересным в нашей компании был, безусловно, Лаврентий Ец. Это был толстый человек из пригорода Сочи, несуразный, нелепый мужчина с головой яйцом и торчащими наружу большими зубами, с глазами навыкат и душой Анны Карениной. Был он тоже нашего с Мараткой возраста. Он ходил всё время в суровом свитере до колен, в коричневом берете и тяжёлых строительных башмаках. Лаврентий или смеялся до слез, или впадал в состояние смертельной депрессии. Он, в отличие от основного гумуса, был полиглотом и провинциальным интеллектуалом. Мы с ним часами ломали копья, пытаясь вывести формулы запоздавшего в СССР модного тогда экзистенциализма* – препарировали Кафку и Джойса на ящиках из-под жидкого азота во дворе института. Нас примерял и выравнивал спёртый на кафедре пропиловый спирт. Вообще, мы с Лаврентием любили дегустировать во время жарких дискуссий разные спирты, часто не этиловые: например, бензоловые, пентаэритрит или ксилиты*. На железных баллонах из-под водорода, в дыму азотных испарений Эд орал: «Сократ – друг, но самый близкий друг – истина».

Сначала Лаврентия выгнали из общежития, постарался декан кафедры истории КПСС. Поэтому мы его жирное тело каждый вечер закидывали на балкон третьего этажа, через узлы колючей проволоки.

Жил Лаврентий в этом негостеприимном для романтиков огромном городе неприкаянно. Он страдал от интеллектуального одиночества. Тяжело ему мечталось на нелегальном положении в общежитии, среди ветреных недавних школьников. Учился он по профильным

предметам отлично, но люто ненавидел самую главную дисциплину – «Историю Коммунистической партии Советского Союза», на этом и погорел. Как высокая личность, не

принимающая компромиссов, он сделался врагом №1 заместителя ректора по политической работе. Они ненавидели друг друга так, как в Гражданскую Деникин ненавидел Ленина. В эти последние годы советской власти партийный шизофреник готовил Лаврентию 37-й год. Кончилось всё тем, что наш будущий Лобачевский десять раз сдавал историю КПСС и не сдал. И поехал в безвременную ссылку на Кавказ. Это был последний репрессированный по статье 58 в гробу СССР.

Через несколько лет я, Снорк, Цеппелин, брат его Ваня и Ким Го поехали на юг. Нас выгнали из бесплатного поезда в районе Лазаревской, и мы решили навестить Лаврентия. Его родители нас не пустили даже на порог и как-то странно мигали нам вслед глазами, полными слез.

Вечером на нас напали гопники. Представьте: четыре хиппи и девушка-панк в расположении вражеских частей «культурного» постсоветского пространства. Нас, конечно, пасли с самого поезда. Гопники были самого низкого ранга, а мы в трусах вышли из моря. Голыми на камнях вступать в битву с ними было неразумно – пришлось заплатить пограничный налог. Они сбегали и угостили нас за наши деньги.

Гопники нам рассказали, как окончил свой святой путь мой друг-философ Лаврентий Ец. Он свёл счёты с жизнью в сарае с кроликами, принял цикуту*.

Понятно, почему Лаврентий цеплялся за негостеприимную землю МХТИ им. Менделеева, его нежная душа не могла вернуться в мир чистогана, в мир ракшасов* солёного берега. Так большевистская пуля последнего вертухая настигла нашего Лаврентия. А ведь мы тоже были повинны в его кончине – проморгали, может быть, самую хрупкую душу…

Эдик Дьяков. Если афганец был типичным циклотимиком*, а Лаврентий уже перерос эту стадию, видимо еще в детстве, уже эволюционировал к маниакально-депрессивному психозу, то Эдик был представителем другого вида. Внешне он был иксотимиком*, но внутренне полным шизотимиком*. Он был единственный юный друг в нашей компании ветеранов. Это был высокий блондин с голубыми глазами, носом уточкой и душой Икара. Он учился только на «отлично» и «очень отлично», и был единственным, кто дотянул до

финиша. Он законно жил в общежитии, а мы – пьяные и азартные – паслись на его голове, мешая готовиться к коллоквиуму*. Независимо от нашего состояния, он всегда был счастлив нас видеть, регулярно вытаскивал нас из милиции, подкармливал из необъятных мешков снеди, прибывавших из-за Урала от волшебной бабушки, которую он боготворил и о которой бредил во снах. Он был ангел человеческий. Но мы ему быстро сломали крылья, научили его пить бензоловый спирт, а наши вульгарные бабы подстерегали красавчика по всем углам общежития.

Его я брал в суровые походы на Кавказ, в Азию. С ним мы нелегально переходили границу Эстонии, уже в буржуазное время. Эдик был надёжен как танк на краю пропасти и так же безнадёжен внутри бездны людского капкана.

Ещё рядом с нашей маргинальной группировкой паслось несколько странных девиц, отбившихся от общего курятника. Дебелая и очень высокая Таня.

Ее можно назвать красоткой и даже блондинкой с голубыми глазами, но вела себя она довольно-таки странно. Иногда казалось, она плавает в вязком эфире. Зрачки глаз блуждали и не слушались, как у искусственной головы волшебника Изумрудного города*.

Отвечала фотомодель всегда невпопад. Мы часто специально ее троллили, задавая каверзные вопросы. Ответы всегда были настолько нелогично шизоидными, что любой оракул взял бы нашу Танюшу в свою свиту.

Была еще разбитная Ольга. Пухлая девица с губами, рыжей головой каре и изъеденными молью шерстяными юбками канареечного цвета. Эта была всё время на взрослом. Очень серьёзная, деловая, она не могла спокойно сидеть на горячих трубах в курилке. Курили мы в подвале на толстых, горячих трубах теплотрассы. Мы курили, а она бегала вокруг нас, иногда исчезая из вида. Ещё она бухала как подвальный мужик и страшно ругалась матом, приводя Танечку каждый раз в ужас. Была еще Оксана с огромной родинкой под носом и со сверхкачественными лодыжками. Оксана хихикала так интимно после каждой рюмки, что всем хотелось её оседлать.

У нашей Тани на Октябрьском поле мы часто харчевались, мылись, иногда спали вповалку. Родители нас жалели – нищее студенчество. Когда на лавочке в парке становилось совсем худо, я перебирался к Тане. Таня ночью пробиралась ко мне в папину мастерскую, где мы дружно скрипели антикварным диваном.

А утром суровый папа, интеллигент в очках, со значением сверлил меня взглядом за завтраком.

IV. Истоки – примечания.

Каста браминов – члены высшей ступени индуистского общества.

Моего призыва – военнослужащие срочной службы, призванные в армию в одно время.

Экзистенциализм – философия, акцентирующая своё внимание на уникальности бытия человека.

Бензоловый спирт (C6H5CH2OH) – ароматический спирт.

Пентаэритрит (C(CH2OH)4) – четырёхатомный спирт с углеродным скелетом.

Ксилиты (CH2OH(CHOH)3CH2OH) – многоатомный спирт.

Циклотимик – личность с многократной волнообразной сменой состояний возбуждения.

Иксотимик – спокойный, невпечатлительный человек.

Шизотимик – отличительная черта – замкнутость и дистанцированность, а также слабая выразительность эмоциональных проявлений. Переходная форма между здоровьем и болезнью.

Цикута – Вех ядовитый (Cicuta virosa L.), род многолетних водных и болотных трав, произрастающих главным образом в Северной Америке.